Мелена затряслась, покрывшись холодным потом, да и закивала часто-часто, цепляясь за его ремень. Поимев еще раз покорную запуганную насмерть девку, удовлетворенный скорп оставил ее на смятых простынях, собираясь плотно пообедать в «Голубе и лилии», только без нее, — тратиться на Мелену надобности уже не было. Замуж она за меня собралась, — ухмыльнулся Зигор, вспоминая похабные подробности проведенной с ней ночи. Теперь подождать малость, — и дело с сучонком решится. Пожалуй, он еще позабавится пару-тройку недель с сочной дурой, благо она старается потрафить, ублажая его как самая прожженная шлюха. И это неплохо. Ну а когда обрыднет ему, продаст Тухлому Крабу, — в Козаросса всегда требуются аппетитные сучки для представлений. Он вообразил, как голую обритую дочку трактирщика охаживают кнутом по гладким ягодицам, и почуял, что в штанах опять стало жарко и тесно, хотя он полночи тешил плоть с горячей девкой.

Девчонка, которую он вытащил из капища, оказалась, вполне себе ничего. Даже вспоминать тошно, что он был готов, ну, почти готов — оставить ее на черном камне и быстрее свалить из смрадного жуткого места. Окруженная вниманием сердобольных комедиантов и отогревшись сердцем, Айви немного пришла в себя, хотя очень расстраивалась, что память не возвращается. Может, и к лучшему, — думал про себя Бренн. Да, он не скрыл от Айви, что с ней творили в капище, но отлично понимал, что одно дело, когда ты узнаешь о чем-то ужасном с чужих слов, и совсем другое — когда память обрушивается на тебя, как топор.

Хаган пытался выяснить, с чего это она грохнулась в обморок на выходе из шатра, и Айви старательно сосредотачивалась, сдвигая золотистые брови и прикрыв глаза, но лишь тихо повторяла «я помню лишь кровь на темных волосах, и ужасное отчаянье… и больше ничего»… — Но почему ты кричала «жасмин!», чем тебя так перепугал душистый цветок, — удивлялся Хаган. — А ведь тебе стало худо, когда ты увидала нашего кудрявого песнопевца… Чудится мне, что Арно напомнил тебе кого-то…

— И этот кто-то, похоже, уже на том свете… — буркнул Бренн карлику так, чтобы не услышала Айви, огорченно качая пушистой головкой. Он уже было рванул из шатра, в ночь, мерцающими праздничными огнями, чтобы еще раз издалека посмотреть на громаду королевского дворца, но Айви увязалась за ним, убедив, что не станет путаться под ногами. — Вдруг я случайно увижу что-то знакомое, — места, людей… запахи, и вспомню немного больше, — обосновала она свою настойчивость.

Подумав, Бренн согласился, и повеселевшая Айви сразу успокоилась и даже захихикала, когда Хаган, пошуровав в недрах сундука, напялил ему на голову парик из длинных каштановых волос. — Не вздумай снимать, парень! — пригрозил он коротким пальцем. — Не испытывай судьбу, — один раз ты чудом увернулся из цепких когтей неудачи, да еще и деву пригожую к нам притащил, но второй раз…

— Да понял я, понял, — кивнул Бренн, с раздражением отбрасывая темные пряди, лезущие в глаза. Он понимал, что поступает глупо, и что карлик прав, — не стоит дразнить судьбу, но не верил, что в толпах гуляющих и праздничной кутерьме он опять столкнется с Зигором. Тем более, в актерском парике, который совершенно менял его внешность. А вот Айви его порадовала. Казалось, она не могла насытиться всем, что видела и слышала, разглядывала улицы и площади, поднималась по лестницам, что вели на верхние ярусы города, всматривалась в лица, прислушивалась к разговорам и даже принюхивалась, смешно морща маленький нос. Ей все нравилось — и шум, и вульгарные песни хмельных горожан, и аппетитные запахи шипящего в уличных жаровнях мяса, и брызнувший на подбородок сладкий сок вишен из горячей пышки, которую ей купил Бренн. Но воспоминания не возвращались к ней. Однако Бренн заметил, что она замирала на месте, когда видела на улицах порхов-уборщиков, носильщиков или порхов-сторожей, что сидели на цепи вместо собак. В эти моменты лицо Айви становилось неподвижным, будто она силилась что-то поймать, схватить, вспомнить… и это что-то ей не особо нравилось.

Она очень разволновалась, особенно, когда они подошли к широкому, заполненному людьми и каретами кольцу, окружавшему стену Розстейнар. Напротив врат Вермунда возле портика одного из старых особняков, Бренн остановился и молча стал смотреть на подсвеченный в ночи дворец Розаарде. Айви ни о чем его не спрашивала, чувствуя, что он сейчас где-то очень далеко, и ни ей, и никому другому, там места нет.

***

Зигор прищурился, оглядывая площадь — вот этот убогий уличный театрик с погаными актеришками. Уличные фонари горели в этот темный предрассветный час, и на площади Сухого дуба еще толкались пьяные горожане, раздавались осипшие голоса, обрывки вялой брани и хриплых подвываний вместо песен. Упившихся горожан, храпевших возле стен кабаков и бочек, укладывали рядами в специальные повозки, чтобы отвезти их в Хмельной Дом, где под присмотром дюжих охранников они будут приходить в себя и оплачивать штраф. Здесь же вовсю трудились порхи-уборщики, вычищая самые грязные участки площади и прилегающих к ней улочек.

Сколоченная высокая сцена с занавесом была пуста. Но Зигор не собирался искать грязного раба, шаря по фургонам комедиантов. Даже если он сейчас здесь затихарился, актеришки в своем праве не выдавать свободного, и прищучить их всерьез будет затруднительно. Потому все надо делать грубым наскоком, чтобы сразу задавить малейшее сопротивление. За сценой в шатре не спали — он слышал обрывки слов, тихих восклицаний, — и резко откинув полог, Зигор шагнул внутрь.

— Где прячется подмастерье кузнеца, коего разыскивает Орден Непорочных? — рявкнул Зигор, с прищуром оглядывая небольшую группу оторопевших комедиантов. Поганого ублюдка среди них не было, а вот его приятель — кудрявый сынок трактирщика сидел за столом с кружкой пива! И это очень порадовало Зигора. Значит, и канавочный отброс где-то рядом. Он привычно оценивал перепуганных актеришек — две худые девки, пожилой горбоносый мужик — похоже, сам хозяин Гримар, карлик и брат сучонки Мелены не представляют никакой угрозы… а вот дюжий парнище с широченной спиной и мускулами борца может доставить неприятностей. Опытный скорп не собирался давать им время, чтобы очнуться от испуга и неожиданности. — Или желаете, чтоб ваш балаган пожгли, а вас, тупорылых, загребли в Узилище за сокрытие злодея, служащего скверне!

Оцепеневшему Дуги казалось, что весь воздух в его груди разом закончился — мысли лихорадочно бились в голове, но он не знал, не понимал, что делать! С сундука в замешательстве поднялся старик: — Да что же вы нас мирных людей, пугаете, господин офицер, — вы ж видите — нет средь нас никаких злодеев, — зачастил он. Ишь, сгорбил спину, старается казаться безобидным, — отметил про себя Зигор. — А глаза то так и мечутся, как у крысы, — борода топорщится, глаз дергается…

— А цирковые в фургонах дрыхнут без задних ног, — продолжал Гримар, — намаялись за цельный день народ потешать… Фокусы да пантомимы…

— Упорствуете, гниды! — оборвал старика Зигор, оттолкнув его в сторону. Хищно обведя всех взглядом, он вдруг шагнул к сундуку, схватив за волосы спящего на нем Стефана, и прижал лезвие длинного кинжала к тонкой шейке. Ребенок завизжал. Побелевшая как снег, Лея в ужасе подалась вперед…

— На место, тварь! — Зигор сильнее вдавил лезвие в кожу Стефана, сучившего ножками в воздухе. Руни Бо с перекошенным от гнева лицом, сжав тяжелую жонглерскую булаву, уж двинулся было к Зигору, но Хаган вцепился в твердую как железо руку силача: — Спокойно, Бо. Ты ведь не хочешь гнить в камере или на рудниках за нападение на представителя власти, правда? Мы все решим мирно, Бо, вот увидишь…

Стефан ревел, протягивая ручонки к матери, упавшей на колени перед скорпом. Прекрасное лицо Леи на глазах постарело, изуродованное страхом за ребенка. Старого Гримара трясло, — он стоял, онемев, и лишь открывал рот, как выброшенная на берег рыба.

— Здесь нет преступников, господин офицер, вы можете осмотреть фургоны, шатер, заглянуть в загон с животными… — заторопилась Славия, пытаясь флиртовать со страшным гостем, выпятив худенькую грудь, и растянув губы в вынужденной улыбке.