Она замерла, зажмурив глаза и стиснув кулаки, терпеливо ждала, пока он выпутывал из волос пищащее, бьющее ее по голове крыльями существо, и лишь приглушенно вскрикивала, когда он случайно выдирал пряди. Наконец, парень тряхнул рукой, посылая мышь во тьму, и наклонился, горячо дыша ей в лицо. — Сплети волосы, — на ощупь он отодрал от ее платья-мешка длинную полосу ткани и сунул ей в ладонь. Она стиснула липкий лоскут, покачав головой. Он уловил ее движение и хмыкнул: — Ты что, порха, — вообще все забыла? И имя свое, и даже как косу плести?

— Я не порха! — вдруг уверенно сказала она, почувствовав, как внутри поднимается гнев.

— Даа, а кто ж ты? Ведь говоришь, что не помнишь? — усмехнулся в темноте парень, забавляясь ее злости.

— Не помню, но точно знаю, что не рабыня! — в слабом голосе звенели ноты убежденности и даже превосходства, что видно позабавило ее спутника. — Ладно, — спокойно согласился тот, — и как тебя будем звать? Я — Бренн.

Она потерянно пыталась собраться с мыслями. Он прав. — Айви, зови меня Айви. И, конечно, я умею плести косу. Просто сейчас не могу, устала, — призналась она. Парень, не споря, развернул ее к себе спиной, провел расставленными пальцами, как гребнем, по спутанным волосам, скрутил их и затянул в узел на макушке, второй узел завязал ниже, ловко подобрав длинные пряди.

***

Бесконечно долгий извилистый путь в толще скалы постепенно сужался, вокруг царила глухая тьма, и лишь редкое кошачье гавканье подбадривало их, заставляя идти быстрее. Время все тянулось и тянулось, но судя количеству шагов, которые Айви пыталась считать, правда, то и дело сбиваясь, — они шли уже около часа. Айви механически переставляла ватные от слабости ноги. Тошнота подступала к горлу, перед глазами мелькали цветные пятна, в ушах шумело.

Последние четверть часа они едва протискивались между тяжелых, покрытых слизистой влагой, гранитных глыб. И больше всего ее пугало, что их путь ведет куда-то вниз. Еще глубже под землю? Айви старалась думать о чем угодно, сражаясь с долбящей голову мыслью, что они вот-вот застрянут здесь, в скале, во тьме, и их раздавит тяжелым холодом камня… Но молчала, пробираясь за Бренном — кажется, его зовут именно так… Она невольно сжала ладонь крепче — горячие шершавые пальцы спутника, казалось, вливали в нее силы и надежду.

Почти незаметный поначалу сквозняк усиливался, и теперь превратился в прохладную струю воздуха, несущую, как ей казалось, едва слышный запах моря. Айви невольно зашагала быстрее, но впереди пока так и не виделось даже слабого просвета, что указывал бы на выход. И правда — ну, какое море, когда их все круче уводит вниз…

Неожиданно Бренн, тихо выругавшись, остановился, и она ткнулась лицом ему в спину. В отчаянье, Айви пригнулась под его локтем, вытянула руку, и ладонь сразу уткнулась в сплошной камень — трещина сомкнулась, дальше прохода не было, хотя по ногам продолжало тянуть холодным воздухом. Паника ударила ее прямо в сердце, но где-то впереди, за скалой, опять послышалось настойчивое мяуканье. Кот звал их продолжать путь. Бренн присел и вдруг тихо засмеялся: — Давай руку! — Он провел ее ладонь вниз по мокрому песчанику и на высоте колен ее пальцы нырнули в низкий пролом.

— Придется идти по-кошачьи, — сообщил он, и ловко продвинулся вглубь, исчезая в дыре. — Шустрее, давай, сестренка!

Сестренка. Он перестал называть ее порхой. Встав на коленки, Айви стала двигаться вслед за ним по тесному лазу, сжавшись в комок и скребя локтями и макушкой по камню… Она чувствовала себя жалким мышонком. Но ужас понемногу отступал, — воздух в узком лазе гудел, как в трубе, и она жадно глотала солоноватый ветер. Острые камешки раздирали в кровь ее колени и ладони, но отчаянья в груди уже не было… Тьма рассеивалась, уступая власть манящему впереди бледному тусклому свету, и все сильнее ощущался запах соленой воды и диких трав, дразнящий близкой свободой.

Когда они выбрались, наконец, из каменной ловушки, ее колотило от холода, напряжения и усталости. Ночь ушла, и маленькую сухую пещерку, куда их привела подземная трещина, освещал розоватый предутренний свет. Оскальзываясь на камнях, они вышли в крохотную бухточку, окруженную невысокими скалами, заросшими камнеломкой и утесником. На горизонте океан и небеса разделяла розовая полоса зари медленно просыпающегося солнца.

***

Крыса принюхивалась. Вонь подтухшей крови, испражнений и гниющего мяса не беспокоили ее вовсе, как и душок звериного пота йену. Это были привычные ароматы. Вибрации черной яджу, до сих пор пронизывающие пространство требища напрягали крысу, но благоухание кожи молодой жертвы, витающее над каменным ложем, возбуждало, наполняя тело темной усладой, и уши крысы порозовели.

Но что-то еще вонзалось в это месиво ощущений, мешало, вызывая тревогу и даже панику. Крыса суетилась, перебирая когтистыми лапами, не умея разгадать причину. Раздула ноздри, прищурилась, продолжая алчно втягивать воздух, и поймала слабую струю чужеродного запаха. Самец человека. Молодой, очень… молодой. Теперь крыса сумела отделить его аромат от прочих, чуя в нем злость, страх и даже ужас… Он явно ощупывал жертву, но не спаривался с ней, — определила крыса, — но потащил самку с собой.

И что-то еще — такое знакомое, одновременно пугающее и влекущее — да! — это струя чужого яджу, от которой шерсть встает дыбом, а голый хвост, покрытый желтой жировой смазкой, дрожит. Крыса прижала уши, сопротивляясь гнетущей немочи, но упорно стала карабкаться вверх по разрушенной колонне, ведомая струей смешавшихся запахов двух особей, которая тянулась во мрак темного разлома под сводами требища.

Ноздри на вытянутой острой морде постоянно сжимались и разжимались. Красные глаза впивались во мрак, силясь разглядеть как можно больше. Проворно перебирая бесшерстными лапами, крыса перемещалась по извилистому узкому проходу, похожему на старый разлом в скальном основании древнего города. Вот здесь люди остановились, вероятно, самец хотел взять жертву. Но признаков совокупления и запаха спермы нет. Плохо. Если он стащил особь не для спаривания, то это все усложняет.

Тварь нервно глотала воздух, приоткрыв узкую ротовую щель с длинными желто-бурыми зубами, и давилась. Ей было плохо, так плохо, что двуногого бы уже не раз вырвало, вывернув наизнанку. Ей просто повезло, что грызунов никогда не выташнивает. И крыса вдруг вспомнила, от кого исходил этот неистовый запах яджу, который заставлял ее изнемогать от изнурения и вожделения одновременно. И пришла в бешенство.

За столетия дворец Розаарде видел множество важнейших церемоний, в том числе и свадьбы. Огромное количество высокородных нобилей, включая иноземных, собрались в огромном трапезном зале с колоннами из полированных стволов кедра, изукрашенных резьбой, выполненной с фантастической искусностью, покрытые лазурью и позолотой. Высокие витражные окна, между которыми сияли зеркала, пылающие факельные светильники, огромные гобелены со сценами охоты и празненств и накрытые столы отражались в сотне зеркал с другой стороны зала, что еще больше увеличивало пространство, создавая иллюзию бесконечной анфилады празднующих гостей.

Стены, колонны и арки вокруг окон были увешаны гирляндами свежих цветов, среди которых, как заметил Ларс, царили розы — белые, кремовые, ярко-алые и темно-красные, черные и фиолетовые, абрикосовые и розовые, цвета корицы и меда…

Откуда-то сверху — из скрытых над арками хоров — звучала прекрасная музыка, даря состояние легкой эйфории, смешанной с умиротворением и ожиданием чего-то удивительного. Но Ларсу было не по себе — ему не нравилась ни эта принудительная женитьба Гуннара, ни многое, из того, что он узнал и увидел в Бхаддуаре. Совсем немного его успокоил приход помощника королевского секретаря Зиона, который с присущей ему «душевностью» и поклонами сообщил Гуннару: — Ваше высочество, Его королевское величество король Готфрид поручил мне информировать вас о том, что сообщение императору Магнусу о вашем благополучном спасении и Супружеском соединении с прионсой Илайной отправлено с командиром экипажа вашего грузового дирижабля.