— Пау-ап! — вскрикнул Хаган, затем подул на кулак и раскрыл ладонь. Вместо темного тусклого камня на ней лежал неровный коричневато-розовый кусочек какой-то пористой массы.

— Это что? — вдохнула Айви от изумления, и карлик довольно засмеялся, протягивая ей «камень», от которого исходил дымный сладко-сливочный запах.

— Это вареный в молоке сахар! И его можно, и даже нужно немедленно слопать!

— Ты сделал это с помощью яджу? — она взяла сахар и осторожно лизнула, до конца не веря, что это правда.

— Да не, — соврал карлик, не моргнув глазом, — всего-навсего фигли-мигли или ловкость рук… А ты, я гляжу, вспомнила, что в мире живет яджу?

— Я не вспомнила, я это просто знаю… — растерянно посмотрела на карлика Айви, чувствуя на языке кремовую сладость.

— Зови меня Хаган, — важно разрешил карлик, — на древнем языке это значит «высокий сын» — уж очень моя матушка хотела, чтобы я хоть чуток подрос…

В этот предутренний час, утомленные долгими дневными и вечерними представлениями комедианты, нагрузившись элем и вином, спали. Все, кроме Хагана. В отгороженном уголке, приспособленном для мытья, куда ее привел карлик, она с омерзением скинула грязный мешок, пахнущий мочой, и долго скребла тело жесткой мочалкой, сидя на корточках в медном тазу, черпая остывшую воду из бочонка. Потом кое-как прополоскала волосы, вытерлась длинным потрепанным полотенцем и на еще мокрое тело натянула широкое бесформенное платье, которое ей кинул Бренн, без стеснения зайдя, чтобы вынести грязную воду.

Когда она вышла, Бренн с карликом тихо разговаривали, утопая в клубах табачного дыма. Увидав на ней синее платье, прикрывшее ее до середины голени, и красные чулки, что больше подходили девочке-подростку, а не взрослой девушке, Бренн, прищурившись, одобрительно кивнул: — Теперь ты и правда похожа на малолетку, ни грудей, ни бедер… только волосы нужно обрезать…

Айви отступила назад, представив, как обкорнают ее густые длинные кудри, но Хаган, заметив ее испуг, оттолкнул Бренна и засмеялся: — Не дрожи, Айви, — ничего мы обрезать не будем. Завтра заплети пару косичек, как делают малолетние девы, и тогда тебя точно никто не признает…

Он дал ей большую кружку с крепким сладким чаем, куда щедро плеснул синюхи, кусок картофельного пирога и пару кусков вареного сахара. Через полчаса, укрытая лоскутным одеялом Айви уже крепко спала рядом с деревянным золоченым троном, заваленным театральными костюмами, вдыхая сладковатые запахи пудры, воска и горького табачного дыма.

(Энрадд, Императорский дворец, Эбба)

Герцогиня Мидж Элфорд раздраженно задышала, сверля незабудковыми глазами караульного, который чуть замешкался при открывании своей половины двери в кабинет императора Магнуса. Это был новичок из личной охраны императора и, видимо, его не предупредили, что единственное существо, имеющее право врываться сюда без доклада и в любое время — была прабабка Магнуса — вдовствующая герцогиня Элфорд, а также ее наглый мелкий кривоногий кобелек с дурацкой кличкой Энджелберт. Иные знатные особы, включая сына и племянника императора, такими привилегиями не обладали.

Наконец, обе половины высокой двери были распахнуты. Старуха, такая же прямая, как ее трость, прошествовала в кабинет вслед за сабачонкой. Магнус, оторвав взгляд от пожелтевших страниц огромного старинного атласа, нахмурился, рассеянно глядя на вторжение, но тут же усмехнулся, поднимаясь навстречу герцогине. Удивительно, но, несмотря на настырный, въедливый характер бабки, его гнев и раздражение всегда гасли в ее присутствии.

— Распорядись подать кофе, Ману, — велела Мидж Элфорд, усаживаясь в свое любимое кресло у окна, откуда открывался чудесный вид на пролив. И затем, спохватившись, пожелала внуку доброго вечера.

— Что привело тебя ко мне в такое позднее время, ама, — вскинул бровь император, дергая за шнур вызова комнатной прислуги. — И может быть, на ночь, ты все же предпочтешь чай со сливками, а не кофе?

Привычно взбив пену сиреневых кружев на жабо, герцогиня небрежно отмахнулась от предложения, качнув головой, и вслед этому движению колыхнулись фиолетово-зеленые перья на ее старомодной шляпе с широкими полями.

— Не утомляй меня нравоучениями, Ману, как я не терроризировала тебя, когда ты, будучи юным балбесом, резвился у меня в поместье…

— Все это я очень хорошо помню, моя дорогая, но…

— Подожди, Ману, — одернула его старуха, подняв длинный костлявый палец, украшенный перстнем с черным турмалином в грубоватой оправе из серебра. — Мне важно с тобой поговорить. Я даже не спала пару ночей.

Император устало и снисходительно улыбнулся, поняв, что придется собраться с силами и посвятить любимой престарелой родственнице не менее получаса: — Я очень внимательно Вас слушаю, герцогиня.

Беседу прервал приход слуги, который чуть не уронил серебряный поднос с кофейником и чашками, когда ему под ноги с визгливым лаем бросился лохматый песик. — Энджелберт! — негромко, но выразительно произнесла старуха, подняв палец точно также, когда усмиряла венценосного внука, и кобелек тут же сник, благоговейно глядя на костлявый палец.

По кабинету разлился дразнящий запах крепчайшего арианского кофе. — Вы добавили туда красного перца и… ром? — сделав глоток обжигающего напитка из голубой чашки нежнейшего фарфора, спросила герцогиня слугу.

— Простите, Вваша светлость, — севшим голосом, объяснил юноша, заикаясь, — я думал, как лучше — в прошлый раз вы пожелали именно так…

— Очень хорошо, мальчик, что ты так внимателен, — незабудковые глаза прикрылись от удовольствия. — Но на будущее — уточняй. Предпочтения людей меняются в зависимости от настроения, возраста и погоды, и ты можешь попасть впросак.

— Магнус, — старуха развернулась к императору, как только за спиной слуги закрылась дверь, — ты не можешь женить Гуннара на девчонке Готфрида…

Брови императора взлетели вверх — он не сумел скрыть удивления. — Прости, но… скажи мне каким образом об этом узнала ты, моя дорогая? Ни один самый талантливый шпион не сравниться с тобой… — император растерянно потер подбородок.

— Это неважно, Ману. У меня есть свои источники, и они не представляют для тебя угрозы, — сухо ответила герцогиня. Не отвечая, император потянулся к механическому тетраэдру-головоломке.

— Что ты молчишь, Ману?! Тебя унизили, и как императора, и как отца жениха, мнением которого пренебрегли. Они унизили Энрадд! Элмера Милостивая перешла грань!

— Не стану делать вид, что это не так, моя дорогая. Но поначалу… и до тех пор, пока командир грузового дирижабля не передал сообщение от Гуннара, что он и мой племянник живы и здоровы, я просто не в силах был думать ни о чем другом…

— Но теперь то ты успокоился, мой мальчик? Надеюсь.

— Затем, когда я успокоился, как ты говоришь, мной, само собой, овладел совершенно праведный гнев, но яриться и объявлять войну Лаару я не мог — думаю, что и ты тоже не хотела увидеть отрезанную голову правнука, которую прислал бы нам Красный король?

— Не надо меня пугать, Ману. Угроза жизни для Гуннара миновала, и как только он окажется здесь, во дворце, в полной безопасности, ты должен объявить этот их языческий свадебный ритуал незаконным!

— Это невозможно, ама…

— Почему нет? Журналисты воют от восторга — тема пропавшего в шторм дирижабля, спасения и возвращения принца будоражит всех в Энрадде, но о его скоропалительном браке еще никто не знает… Пока.

— Я прагматик, герцогиня. Я умею подчинить эмоции и сделать вид, что не заметил унижения, если перспективы случившегося благоприятны для моего государства.

— Благоприятны для государства?

— Да, моя дорогая, именно так. Я отыграюсь позднее, ама…

— Но ведь ты ставил цель получить выход через Арианию к этому твоему месторождению… летучего металла, забыла его название, дорогой, и одновременно стиснуть Готфрида с двух сторон, держа в постоянном напряжении?