Теперь Раб не отрицает противоречивости своего существования. Он пытается найти ей оправдание, говоря, что она необходима, неизбежна, что всякое существование заключает в себе противоречие. Он поэтому воображает себе некий «иной мир», находящийся «по ту сторону» (Jenseits) Мира природного, чувственно-данного. Здесь, «по эту сторону», он — Раб и ничего не делает для своего освобождения. Но тому есть оправдание, ибо в этом Мире нет ничего, кроме Рабства, а его Господин — такой же Раб, как и он. Однако свобода — не пустой звук, не просто абстрактная идея, неосуществимый идеал, какой она была в Стоицизме и Скептицизме. Свобода реальна, она реальна в потустороннем Мире. Нет, стало быть, никакой нужды в том, чтобы бороться с Господином, ибо Человек уже свободен в той мере, в какой причастен Потустороннему, потому что он освобожден Потусторонним, свободен благодаря вмешательству Потустороннего в дела этого Мира. Нет никакой нужды бороться за свое признание Господином, ибо Раб уже признан Богом. Нет никакой нужды бороться за освобождение в этом мире, столь же суетном и малоценном в глазах Христианина, как и в глазах Скептика. Нет нужды бороться, действовать, ибо в Потустороннем, том единственном Мире, с которым надо считаться, он уже освобожден и равен Господину (в Рабстве перед Господом). Можно, следовательно, быть стоиком и отныне с гораздо большим правом. И на сей раз скука не грозит, потому что человек теперь не останется навеки тем же самым; он меняется и должен меняться, непрестанно превосходить себя, дабы подняться над собой, над собой как он есть в качестве налично-данного в реальном эмпирическом Мире, и достичь Мира трансцендентного, Потустороннего, так и остающегося, однако, недостижимым.
Итак, без Борьбы, без усилий осуществляет Христианин идеал Раба: он обретает — в Боге и от Бога (или для Бога) — равенство с Господином, неравенство отныне — лишь видимость, как, впрочем, и все остальное в этом чувственном Мире, где правят Рабство и Господство.
Решение, вне всякого сомнения, гениальное, скажет Гегель. И нет ничего удивительного в том, что Человек мог веками верить, что «удовлетворен» этим небесным воздаянием за свой Труд. Но, добавляет Гегель, все это слишком хорошо, слишком просто, слишком легко достижимо, чтобы быть истинным. На самом деле то, что делает Человека Рабом, — так это отказ рисковать жизнью. И он не перестанет быть Рабом до тех пор, пока не будет готов пойти на этот риск в Борьбе с Господином, пока не примет идею собственной смерти. Освобождение без кровопролитной Борьбы невозможно метафизически. И эта метафизическая невозможность раскрывается уже внутри самой христианской идеологии.
Действительно, Раб-христианин может утвердить свое равенство Господину, лишь допустив существование «иного мира» и потустороннего Бога. Но Бог этот необходимо Господин, и Господин абсолютный. Христианин, следовательно, освобождается от Господина только для того, чтобы служить Господу. Он освобождается — по крайней мере так ему это представляется — от Господина. Но даже не имея больше над собой Господина, он не перестает быть Рабом. Он — Раб без Господина, Раб в себе самом, он — чистая сущность Рабства. Это «абсолютное» Рабство и' порождает Господина, также абсолютного. Именно перед Богом Раб равен Господину. Стало быть, он ему ровня только в абсолютном рабстве. Он остается Служителем, слугой Господина, во славу и для удовольствия которого он трудится. И этот новый Господин столь требователен, что новый христианский Раб — еще более Раб, чем Раб языческий.
И если Раб соглашается служить этому новому божественному Господину, то он делает это по той же причине, по которой он согласился служить Господину человеческому: из-за страха смерти. Он принял — или сотворил — свое первоначальное Рабство, потому что оно было ценой его биологической жизни. Он принимает — или сотворяет — еще одно Рабство, потому что оно — цена его вечной жизни. Ибо главной движущей силой идеологии «двух миров» и причиной раздвоенности человеческого существования является рабское желание жить во что бы то ни стало, сублимированное в желание вечной жизни. В конечном счете Христианство рождается из той тоски, которую испытывает Раб перед лицом Ничто, его ничто, т. е. — для Гегеля — из неспособности взять на себя неизбежное условие человеческого бытия: смерть, конечность.[122]
Таким образом, восполнить ущербность христианской идеологии, освободиться от абсолютного Господина и от Потустороннего, осуществить Свободу и по-человечески жить в Мире, жить самостоятельно и свободно, — все это возможно, если принять идею смерти и, следовательно, атеизм. И вся эволюция христианского Мира представляет собой не что иное, как движение к атеистическому осознанию сущностной конечности человеческого существования. И только так, только «снимая» христианскую теологию, Человек окончательно перестанет быть Рабом и осуществит ту самую идею Свободы, которая была рождена Христианством и оставалась в Христианстве абстрактной идеей, т. е. идеалом.
Это и происходит во время Французской революции и посредством Французской революции, которая завершает развитие христианского Мира и открывает третий исторический Мир, в котором воплощенная свобода будет наконец понята (begriffen) философией: немецкой философией, в конечном счете Гегелем. Но для того чтобы Революция смогла реально упразднить Христианство, необходимо, чтобы христианский идеал сперва осуществился в виде некоего Мира. Ибо для преодоления и «снятия» некоторой идеологии Человеку нужно сперва приобрести опыт осуществления этой идеологии в реальном Мире, в котором он живет. Вопрос, стало быть, заключается в том, чтобы понять, как языческий Мир Господства мог стать христианским Миром Рабства без Борьбы между Господами и Рабами, без того, что собственно называется Революцией. Ведь в противном случае Раб сделался бы свободным Тружеником, который борется и рискует своей жизнью. Он перестал бы быть Рабом и, следовательно, не смог бы осуществить христианский, рабский в своей сущности Мир.
Гегель решает эту проблему в разделе А главы VI. Посмотрим, что там говорится.
В «Феноменологии духа» Гегель ничего не говорит о генезисе языческого Государства. Рассмотрим, стало быть, это Государство как уже сложившееся.
Сущность этого Государства, языческого Общества, определена тем, что это — Государство и Общество Господ. Языческое Государство признает гражданами только Господ. Гражданин — это только тот, кто воюет, и воевать может только гражданин. Работа — удел Рабов, находящихся вне Общества и Государства. Государство в целом — это, таким образом, Государство-Господин, которое видит смысл своего существования не в труде, а в престиже, в войнах престижного характера, которые оно ведет ради утверждения своего суверенитета, для того чтобы заставить другие Государства, все другие Государства, признать его верховенство над ними.
Но, согласно Гегелю, из всего этого следует, что языческое Государство воюющих и не работающих Господ может признать, заставить признать или воплотить в жизнь лишь момент всеобщности человеческого существования, момент единичности остается за рамками Общества и Государства в собственном смысле слова.
Эта оппозиция Единичного и Всеобщего, Einzelheit и Allgemeinheit, для Гегеля — основополагающая. И если Историю, как он считает, можно объяснить как диалектику Господства и Рабства, то она также может быть понята и как диалектика Единичного и Всеобщего в человеческом бытии. Оба эти объяснения дополняют друг друга, ибо Всеобщности соответствует Господство, а Единичности — Рабство.
Вот что это значит.
С самого начала Человек ищет Anerkennung, Признания. Ему мало того, что он сам себя ценит. Он хочет, чтобы его как «эту» единичность, его неповторимого, оценили все, чтобы он был всеобще признан.
