К началу Революции настоящих Дворян уже нет. Есть одни только Буржуа. Французская революция несет гибель не Аристократам, но Буржуазии как таковой, восстанавливая (в Наполеоне и посредством /en et par/ Наполеона) значимость и реальность Государства (= Всеобщего).
Богатство отдает Буржуа во власть иным законам, нежели законы (универсалистские) Государства, но он подчиняется экономическим законам, которые — и они тоже — являются всеобщими. Богатство (Капитал) для Буржуа — анонимная всеобщность. Освобождаясь от Государства (благодаря Парламентаризму), Буржуа думал, что освобождается как Отдельное лицо /Particularite/, ибо ему казалось, что Богатство сообразно с принципом Единичности. Но на самом деле Государство не «эгоистично», ему нужно, чтобы граждан было как можно больше, тогда как Богатство, напротив, отторгает желающих обладать им и сокращает число тех, кто им обладает. Значит, Богатство, вопреки видимости, враждебно Единичному. Но цель его — исключительно Единичное. Богатство, стало быть, «an sich aufgehoben», снято в себе.[78] Такова диалектика христианского Мира.
Отмена христианского рабства. Диалектика богатого Буржуа и Буржуа бедного. Все чаще Буржуа (бедный) превращается в Интеллектуала, идеально «снимающего» рабство (в этом его сходство со Стоиком). Отличие от Стоика: он на самом деле (an sich /в себе/) есть Раб самого себя (а не Раб Господина) — Бога, которого он сам сотворил (не догадываясь об этом), и Богатства, которое сотворило его (в чем он не отдает себе отчета). Рабство это — сублимированное (auf-gehoben); конечная причина этого рабства, как и того, первого, кроется в христианском Отношении к смерти; Христианин отрицает собственную конечность (он верит в бессмертие) и отказывается принять свою смерть (как Раб, который сделался рабом, чтобы спасти свою жизнь).
Богатство сделалось Gegenstand (объективной, внешней реальностью), которой Буржуа покоряется, как Язычник покорялся законам Государства (а неработающий Человек — законам Природы). Но фактически Богатство есть творение Буржуа, созданное им для того, чтобы противостоять Всеобщности Государства. С той оговоркой, что Богатство отчуждает его от себя самого, обрекая ярму Партикуляризма точно так, как Господин был обречен ярму своего одностороннего Универсализма. И синтеза пока не видно.
Р. 367, последний абзац — р. 368, вверху /с. 276/: непреложность законов (экономических).
Р. 368, до конца 1-го абзаца — р. 369 /с. 277–278/: «Von jeder…» /«Самосознание может отвлечься от…»/.
Буржуа в отличие от Стоика не может быть безразличным к тому, что не есть его Selbst /он сам Самость/, поскольку Богатство является осознанным и произвольным творением, а равно основанием его Selbst. Он не может заявить о своем равнодушии к подчиняющему его себе Богатству (капиталу).
Столкнувшись с этим Gegenstand-измом /«предметностью»/ Богатства, Буржуа приходит в ярость; все нравственные устои представляются ему ложными. Он становится Скептиком и Нигилистом: «…die reinste Ungleichheit» /«…чистейшее неравенство»/, «…das reine Ich selbst ist absolut zersetzt» /«…само чистое Я абсолютно разложено»/ (р. 368, 8-я строка снизу /с. 277/).[79]
Бедность неотъемлема от христианского буржуазного Государства. Сам богатый Буржуа тоже беден: у него много сокровищ /des richesses/, но нет Богатства /la Richesse/.
Р. 369 /с. 278/: Диалектика благодетельствующего Богача и получающего благодеяние Бедняка.[80]
Не что иное, как Богатство, привязывает теперь Единичное ко Всеобщему; это уже не Семья и не Война. Бедняк, обделенный богатством, сведен к чистой Единичности, и, следовательно, он представляет собой чистое ничто. Это и есть та «бездонная глубина» (bodenlose Tiefe), которая разверзается под ногами богатого Буржуа (р. 370, 2—3-я строки /с. 278/).[81]
Кто же претворяет в жизнь (на самом деле, а не ограничиваясь благими намерениями, что, по Гегелю, не в счет) «евангельскую бедность»? Пролетарий, который живет в буржуазном мире, а не Апостолы. Здесь раскрывается провозглашенное Христианством ничтожество «твари».
Стало быть, не кто иной, как бедный Буржуа, заговорит на наихристианнейшем из всех христианских Языков, до такой степени христианском, что он перестанет быть христианским (сделавшись поначалу языком атеиста, а потом — революционера). Коль скоро самое существенное в христианском Языке — это само-критика, то он в конце концов обязательно сам себя снимет.
Р. 370 /с. 279/: «Wie das Selbstbewuptsein… /«Подобно тому как самосознание…»/.
Два типа Языка:
Один — конформистский, это Язык Лести, теперь он оказывается Языком «неблагородной» лести.***
Другой — нон-конформистский, Язык разорванности (Sprache der Zerrissenheit), «благородный», ибо соответствующий действительности христианского Мира; он постигает и выражает его (раскрывает словом, Логосом).*
Этот новый буржуазный Мир включает в себя «Республику y4eHbix»/«Ripublique des lettres»/ (= Бестиарий духа из главы V = Культура; Интеллектуал, который разговаривает на языке Zerrissenheit, есть ее Geist; это абстрактная культура в собственном смысле слова, чистая образованность, Bildung). Перед нами «цивилизованный мир», превозносящий «культурные ценности».
Язык Zerrissenheit /разорванности/ — это язык отчуждения и переоценки всех ценностей.
Переоценка действительных ценностей: Государства, олицетворяемого Монархом, который теперь не более чем имя, а также Богатства, в котором видят источник Зла. Интеллектуал не приемлет ни того ни другого. Он также знает, что даже идеальные ценности (Истина, Добро, Красота) и хороши, и дурны в одно и то же время. Он знает, что сам он — не такой, каким его считают, не такой, каким хотел бы быть.
Мир, в котором он живет, это такой мир, где все недовольны собой и все недовольны всем; ценности переоцениваются изо дня в день. Но в самом реальном Мире эти Словеса ничего не меняют. Предметом критики служит содержание Мира, но не сам Мир. Интеллектуал, о котором говорит здесь Гегель, не видит приближения Революции, но Гегель знает, что он ее готовит. Интеллектуал верит, что Mitte, средний термин, который составляет единство противоположностей, Единичного и Всеобщего, это и есть Республика ученых. Он верит, что «wahre Geist» /истинный дух/ представлен его фрондерской болтовней, «das allgemeine Sprechen und zerreissendes Urteilen» /«общие разговоры и разрывающие суждения»/.[82] Он верит, что его речь несокрушима и что с ее помощью он завладеет Миром.
Имеется в этом Мире и «честное» Сознание (das ehrliche Bewuptsein). Но фактически оно делает то же дело, что и Интеллектуал, оно, правда, об этом не знает: самим фактом своего существования оно подрывает этот Мир, который на словах признает Хорошим (это, собственно, Буржуа).
Как относится «честный» Человек к Речам Интеллектуала? Для него это Племянник Рамо (Дидро), человек совершенно искренний и открытый, раскрывающий себя таким, каков он есть, — т. е. обманщиком. Речь Интеллектуала вполне правдива и вполне лжива — то и другое вместе.
Здесь вновь возникает тема Обмана (Betrug, из главмУ).[83]
Реакция «честного» Человека и ответ Интеллектуала:
«Честный» Человек говорит «нет» и не приводит никаких доводов. Либо он пробует рассуждать и тогда говорит то же, что и Интеллектуал. Он говорит: «Нет худа без добра». Банальность вполне в духе диалектики Интеллектуала, банальность «горьких истин».
Если «честный» Человек хочет отгородиться от извращенного мира, Интеллектуал объясняет ему, что тем самым он показывает свою зависимость от мира, от которого хочет отгородиться.
