Есть только одна страсть, которая удовлетворяет потребность человека в единении с миром и одновременно в достижении чувства целостности и индивидуальности, — любовь. Любовь — это объединение с другим человеком или предметом вне самого себя при условии сохранения обособленности и целостности самого себя. Любовь — это опыт деления и общности, который позволяет полностью развить собственную внутреннюю активность. Переживание любви делает излишними иллюзии. Мне больше не нужно преувеличивать образ другого или представление о самом себе, поскольку реальность живого деления и любви позволяет мне трансцендировать мое изолированное существование и одновременно переживать себя в качестве субъекта тех сил, которые составляют акт любви. Это касается особого качества процесса любви, а не ее объекта. Любовь находит свое выражение в солидарности с окружающими нас людьми, она воплощается в эротической любви между мужчиной и женщиной, в любви матери к своему ребенку и в любви к самому себе как человеческому существу. Она воплощается в мистическом переживании единения. В акте любви я един со Вселенной и тем не менее остаюсь самим собой, неповторимым, особым, ограниченным смертным человеческим существом. Именно из этой полярности обособленности и объединения родилась и постоянно возрождается любовь.
Любовь является одним из моментов того, что я обозначил как продуктивную ориентацию: деятельное и творческое отношение человека к другому человеку, к самому себе и природе. В области мышления продуктивная ориентация выражается в правильном постижении мира посредством разума. В области деятельности продуктивная ориентация выражается в продуктивной работе, прототипом которой могут служить искусство и ремесло. В области чувств продуктивная ориентация выражается в любви, которая означает переживание единения с другим человеком, со всеми людьми и с природой, однако при условии, что сохраняется чувство собственной целостности и независимости. Переживание любви приводит к парадоксальной ситуации, когда два человека становятся одним и одновременно остаются двумя личностями. Любовь в этом смысле никогда не ограничивается одной личностью. Если я люблю одного-единственного человека и никого больше и если моя любовь к определенной личности еще больше отчуждает меня от других людей и еще дальше отдаляет меня от них, то я привязан определенным образом к этому человеку, но я не люблю. Если я могу сказать: «Я тебя люблю», я говорю тем самым: «Я люблю в тебе все человечество, все живое; я люблю в тебе также и самого себя». В этом смысле любовь к себе противоположна эгоизму. Последний фактически является жадным интересом к самому себе, который проистекает от недостатка настоящей любви к себе и компенсирует этот недостаток. Напротив, любовь делает меня, как это ни парадоксально, более независимым, поскольку я становлюсь более сильным и счастливым, — и все же она делает меня единым существом с любимым человеком, причем настолько, что в некоторые моменты индивидуальность кажется погашенной. Когда я люблю, я проделываю опыт «Я есть Ты», «Ты» — как любимый человек, «Ты» — как посторонний, «Ты» — как все живое. Переживание любви — единственный ответ на вопрос, чтó означает быть человеческим существом, и только она является порукой душевного здоровья.
Деятельная любовь всегда включает набор следующих ориентаций: забота, чувство ответственности, уважение и понимание[319]. Если я люблю, то другой (тот, кого я люблю. — Прим. ред.) близок мне. Это означает, что у меня есть активный интерес к его росту и счастью. При этом я являюсь не только зрителем, я чувствую себя ответственным за него. Я отвечаю на его потребности, как на те, которые он может выразить, так и на те, которые он сам не осознает. Я уважаю его, оказываю ему почтение (в соответствии с первоначальным значением, восходящим к re-spicere), я вижу его таким, каков он есть, объективно, а не искаженно, через мои желания и опасения. Я знаю его, я проник сквозь поверхность к сердцевине его бытия и вступил с ним в отношения из самой своей сердцевины, из самого центра, а не только поверхностью своего существа. (Эта идентичность слов «любить» и «познавать» видна в древнееврейском jadoa и в немецких словах meinen и minnen.)
Если продуктивная любовь направляется на себе подобных, то ее можно назвать любовью к ближнему или любовью к людям. При материнской любви (древнеевр. rachamin от rechem — материнское лоно) речь идет об отношении между двумя неравными лицами. Ребенок беспомощен и зависим от матери. Для того чтобы расти, он должен становиться все более независимым от матери, пока он наконец совсем перестанет в ней нуждаться. Таким образом, отношение мать — ребенок парадоксально и в известном смысле трагично. Оно требует от матери самой интенсивной любви, но эта любовь должна помочь ребенку стать самостоятельным и полностью независимым от нее. Для каждой матери очень легко любить своего ребенка, пока не начался этот процесс отделения, а вот одновременно любить ребенка и дать ему возможность уйти и желать, чтобы он ушел, — это задача, с которой многие матери не справляются.
При эротической любви (греч. eros древнеевр. ahabah, которое происходит от корня глагола «гореть», «пылать») в игру вступает побуждение, которое требует объединения и единства с другим. В то время как любовь к людям распространяется на всех людей, а материнская любовь — на ребенка и на все, что нуждается в помощи, эротическая любовь направлена на одно-единственное лицо, обычно другого пола, с которым человек хочет объединиться и стать единым целым. Эротическая любовь начинается с разобщенности и кончается единением. Материнская любовь начинается с единства и кончается разобщенностью. Если бы потребность в единении могла быть реализована в материнской любви, это означало бы разрушение ребенка как независимого существа, поскольку ребенок должен уйти от своей матери, а не оставаться привязанным к ней. Если в эротической любви отсутствует любовь к человеку и она продиктована только желанием к объединению, то это всего лишь сексуальная страсть без любви или речь идет об извращении любви, что можно наблюдать в садистской и мазохистской форме «любви».
Потребность человека в общении можно полностью понять лишь в том — случае, если принять во внимание последствия, которые наступают в результате прекращения всякого рода отношений, то есть если понять значение нарциссизма. Единственная реальность, которую может переживать грудной ребенок, — это собственное тело и свои потребности, физиологические потребности, а также потребность в тепле и расположении матери. Ребенок еще не знает своего «Я», обособленного от «Ты». Он еще находится в состоянии единства с миром, но это единство существует лишь до тех пор, пока его сознание не проснулось для восприятия индивидуальности и реальности. Внешний мир существует для него только в образе пищи и тепла, которые нужны ему для удовлетворения его потребностей, а не как что-то или кто-то, осознаваемое реалистически и объективно. Фрейд обозначил такое ориентирование как «первичный нарциссизм». При нормальном развитии данное состояние нарциссизма все больше и больше преодолевается посредством растущего восприятия внешней реальности и соответственно возрастающего чувства «Я» в отличие от чувства «Ты». Подобное изменение наступает прежде всего на уровне чувственного восприятия, когда вещи и люди воспринимаются как различные и своеобразные величины. Это является предпосылкой возникновения языка. Прежде чем называть вещи по именам, необходимо распознать их в качестве индивидуальных и самостоятельных величин[320]. Гораздо больше времени требуется для эмоционального преодоления нарциссизма. Для ребенка в возрасте семи-восьми лет другие люди в основном все еще существуют как средство удовлетворения его потребностей. Их можно заменить, как только они выполнили эту свою функцию, и лишь с восьми-девяти лет ребенок начинает воспринимать другого человека так, что он может начать его любить, то есть, согласно формулировке X.С. Салливана[321], чувствовать, что потребности другого человека так же важны, как и его собственные[322].
