Во время жизни Окакура его идеи пользовались лишь ограниченной популярностью. Написанные на английском языке, они стали востребованы только значительно позже, уже после его кончины, когда их перевели на японский язык. Настоящую славу он обрел в 30-х гг. XX в. К этому времени паназиатизм превратился в один из столпов официальной идеологии.
Окакура Какудзо (Тэнсин)
Планы японского руководства по преобразованию сопредельных территорий были грандиозными. Они не вызывали серьезной критики в обществе, ибо опирались на настроения, которые владели самим обществом и его наиболее экзальтированными представителями. Приверженцы той науки, которая получила название «императорская геополитика», с наслаждением пересматривали устоявшиеся географические названия на том основании, что они были придуманы «двуличными» европейцами, которые использовали в своих корыстных целях ложное и бесчестное территориальное деление мира.
Сын синтоистского священника и профессор Университета Киото Комаки Санэсигэ (1898–1990) играл в обосновании «императорской геополитики» ведущую роль. Он утверждал, что европейские империалисты, присвоив частям мира придуманные ими самими имена, «расчленили» то, что является на самом деле единым целым. Поэтому на самом деле Австралия – это Южная Азия, а Африка – это Западная Азия (при этом как-то упускалось из виду, что концепт Азии как географической единицы – это тоже концепт европейский). Все моря и океаны – это на самом деле одно и то же водное пространство, не подлежащее искусственному делению. А потому следует назвать это пространство океаном великой Японии.
Эти пространственные идеи квалифицировались как «новый порядок», но в соответствии с конфуцианским пониманием Комаки Санэсигэ объявлял этот «новый порядок» возвратом к первоначальному положению вещей, восстановлением исконной справедливости. Ведь еще мыслитель Сато Нобухиро (1769–1850) в 1823 г. без обиняков утверждал: поскольку Япония появилась на этом свете первой, то именно она является основой мира. Поэтому Комаки посчитал его родоначальником «японской императорской геополитики»[497].
Геополитики европейские и японские мыслили похожим образом. И те, и другие ставили во главу угла географические условия как ключевой фактор для обеспечения мощи страны. Немецкие родоначальники геополитики, на которых и опирались по преимуществу японские теоретики, считали существующие европейские национальные границы «неестественными», они обосновывали территориальные амбиции Германии и считали Великобританию главным препятствием для получения чаемого жизненного пространства для немцев. Японские же ученые заговорили о «неестественных» границах в Азии, посчитали США «аппендиксом» Англии и ввели в обиход понятие национального времени (времени японского мифа), который и превратил их построения в национальную японскую идею.
Одним из основных признаков чаемой «зоны сопроцветания» являлась ее полная автаркия. Недаром поэтому в публицистике того времени встречается уподобление будущего устройства «комбинату» (это понятие было заимствовано из советского лексикона): завоеванные территории поставляют сырье, а сама Япония исполняет роль фабрики, производящей готовый к употреблению высокотехнологичный продукт. В результате обеспечивается замкнутый цикл производства[498]. Таким образом, воспроизводится древняя схема даннических отношений: «варвары» преподносят императору «дары своей земли», а получают в ответ продукты глубокой переработки. В VIII–IX вв. именно так выстраивались отношения между императорским двором и периферией: получая зерно, красители, металлы, шкуры, мёд, диковинных животных и птиц, центр одаривает представителей периферии (включая и заграничные посольства) готовой едой и питьем, тканями, одеждой и другими продуктами ремесла[499].
Стремившиеся к самообеспечению страны геополитики XX в. обнаруживают немалое сходство и с мыслителями эпохи Токугава в том смысле, что и те, и другие считали автаркию идеалом. Последние, правда, полагали, что Япония изначально является богатой и самодостаточной страной, которой не нужны никакие территориальные приобретения.
Стремление к самодостаточности сопровождалось различными изоляционистскими построениями ученых, которые подчеркивали не столько общее между японцами и «другими», сколько уникальность всего японского. В этих условиях находились и такие мыслители, которые стали вновь придавать понятию «островная страна» положительные смыслы. Возможно, самым ярким их представителем был Янагита Кунио. В своих первых работах он делил японцев на жителей гор и равнин, однако через какое-то время отказался от разработки сюжетов, связанных с горцами. С поэтическим жаром (а он был широко известен также как поэт) Янагита переключился на островную тематику.
После того как в США в 1923 г. был принят Иммиграционный акт, ограничивающий японскую трудовую миграцию, в Японии стали говорить о том, что Запад относится к Японии как к «островной стране». Трудно было найти в Японии человека, который бы не осуждал Иммиграционный акт. Зафиксированы даже случаи «протестных» самоубийств. Токутоми Сохо говорил, что в качестве акта мести следует наращивать вооружения, Утимура Кандзо заявил о необходимости разрыва дипломатических отношений, а Нитобэ Инадзо пообещал, что до отмены ограничений на миграцию его нога не ступит на американскую землю. Воздействие Иммиграционного акта на сознание японцев оказалось намного больше, чем то экономическое значение, которое он имел. Этот расистский акт дал козыри в руки тех, кто видел Японию страной мононациональной. Американцев, на которых раньше смотрели как на образец осуществления успешной национальной политики, стали теперь именовать в Японии «многонациональным сбродом». После принятия Иммиграционного акта тема процветавшего в Америке расизма получила наглядное подтверждение, муссировалась идея, что в отличие от многонациональной Америки в многонациональной Японии инородцы никогда не подвергались дискриминации.
На Янагита Кунио большое впечатление произвел опыт личного пребывания в Европе. Побывав в Женеве по служебным делам в 1921 г. (он принимал участие в работе Комиссии Лиги Наций по подмандатным территориям, занимавшейся проблемами «южных островов»), Янагита Кунио остро ощутил личную невписанность в западный мир. В Европе он страдал от плохого знания иностранных языков, скованности, одиночества, расовой униженности. Общественно-бытовая атмосфера, в которой пребывал Янагита, казалась ему агрессивной. В Женеве Янагита Кунио ощущал себя крошечным островитянином, окруженным огромными и самоуверенными материковыми людьми. Сама проблематика работы комиссии наводила его на грустные размышления относительно судьбы любых островов. Вспоминая ужасную эпидемию гриппа («испанки») 1919 г., он говорил: пока европейцы рассматривают туземцев на полотнах Гогена, островные жители Самоа и Таити буквально вымирают. Европейцы – это обитатели континента, они относятся к любым островитянам, как к периферии, они «рассматривают» их, но не сочувствуют им. И японцы в этом отношении отнюдь не исключение.
Иммиграционный акт положил предел переселению японцев в США, но призывы к переселению в Южную Америку продолжались
Рассуждая о том, что между японцами и европейцами существует непреодолимый психологический барьер, Янагита Кунио стал ратовать за то, чтобы островитяне всего мира лучше узнали друг друга, ибо в противном случае они будут всегда страдать от «островного одиночества». В отличие от подавляющего большинства японских антропологов, которых интересовал в первую очередь материковый след в этногенезе японцев, мысль Янагита устремилась к островам. Публицисты и геополитики тоже говорили о японской идентичности, обретаемой на материке, но это не волновало Янагита. Японцы были для него островитянами, но лучшими островитянами в мире. Чтобы избавиться от ненужных вопросов, он вычеркнул Англию из списка островных стран, заявив, что она является частью материка.
