Накадзава Хиромицу. Император Мэйдзи посещает выставку хризатем
Кое-какие японские растения стали выращивать и в Российской империи благодаря усилиям известного ботаника и путешественника А. Н. Краснова (1862–1914), который основал Батумский ботанический сад. Он трижды посещал Японию и много сделал для разведения на Кавказе дальневосточных культур, в частности чая и хурмы.
Природа Японии производила на европейцев глубокое впечатление, и японцы, почувствовав облегчение, приступили к осуществлению национального проекта под названием «Природа Японии». Он предназначался прежде всего для самих японцев: они остро нуждались в предмете гордости, который мог бы избавить их от комплекса неполноценности и поднять настроение. Кроме того, природа много значила в деле достижения национального консенсуса. И если политические идеи и лидеры служили предметом ожесточенных споров, то природу любили все японцы. Это был беспроигрышный вариант.
Японская хризантема, завоевавшая на выставке главный приз
В достопамятном 1894 г. в свет вышла книга Сига Сигэтака «Японский ландшафт» («Нихон фукэйрон»), в которой он заявлял, что природа Японии самая красивая в мире. Сига тоже не смог обойтись без ссылки на иноземцев: в начале книги он говорит о том, что все иностранцы восхищаются природой Японии и называют ее настоящим раем[450]. Собственно говоря, обоснованию этого иностранного тезиса и посвящена книга. Но ее адресатом являются вовсе не иностранцы, а сами японцы, которым следует с энтузиазмом присоединиться к мнению иноземцев.
Эта книга явилась результатом длительных размышлений автора – ведь именно с гимна японской природе начинает Сига свою программную статью, которая открывала первый номер основанного им журнала «Нихондзин». В этой статье особой похвалы удостаиваются горы, главным образом Фудзи и другие «спящие вулканы», имеющие форму правильного усеченного конуса[451]. Для многих японцев эта достающая до облаков гора являлась символом независимости Японии, уникальности ее природы[452].
Сига Сигэтака
Обложка первого издания книги «Японский ландшафт»
Утимура Кандзо тоже говорил о красоте Японии, но эта красота, в его понимании, – красота страны, помещенной на географическую карту или на мандалу. Так, он упоминает о древнем сравнении Японии со стрекозой (акидзу). Утимура «достает» этот образ из сундука истории и говорит, что ему «нравится» название «стрекоза-остров». На обложке журнала «Нихондзин», в котором он часто печатался, в первые годы издания была изображена именно стрекоза на фоне сияющего солнца. Утимура описывает территорию страны, находя соответствия ее частям в стрекозином теле (напомним, что Нисикава Дзёкэн описывал Японию как тело дракона), выгнутом в направлении Тихого океана. Очертания Японии напоминают Утимура и облик Небесной девы (тэндзё или тэннё) – сверхъестественного существа буддийско-даосского пантеона, вошедшего и в японский фольклор[453]. Утимура, кажется, был первым, кто отважился на такое сравнение, которое раньше никому не приходило в голову.
Утимура Кандзо приводит схематическую карту Японии, которая должна подтвердить его умозаключения. На этой карте представлен и остров Хоккайдо, который стал восприниматься как «японский» по историческим меркам совсем недавно и не изображался раньше на картах Японии. В данном случае он играет роль головы небесной девы. В случае со стрекозой карта-схема читается в широтном направлении, что до девы, то ее голова указывает на север. Подход Утимура Кандзо к географии весьма походит на работу художника, рисующего буддийскую мандалу. В обоих случаях ни один из элементов изображения не равен самому себе – все они являются лишь видимыми символами более важных сущностей.
Взгляд Утимура на территорию страны – это взгляд с Неба, который не фиксирует реальных деталей японской природы. Что до Сига Сигэтака – то это взгляд человека, обосновавшегося на земле, что сообщало его построениям особую убедительность.
Книга «Японский ландшафт» вышла в свет 27 октября 1894 г. и сразу стала бестселлером. Уже 20 декабря она была переиздана, а 2 марта следующего года вышло третье издание. Всего же до апреля 1902 г. книга выдержала 14 переизданий. Рецензенты не отставали от читателей: к 30 ноября 1894 г. в разных газетах и журналах появилось 50 рецензий на эту книгу. Популярность Сига Сигэтака была настолько велика, что журнал для детей и подростков «Мир детства» («Сёнэн сэкай») в октябре 1895 г. признал его наряду с Миякэ Сэцурэй и Токутоми Сохо лучшим литератором страны. Политическая элита тоже решила поощрить его. В 1895 г. он был назначен начальником департамента гор и лесов в Министерстве сельского хозяйства (1895), потом получил должность помощника министра по особым поручениям в Министерстве иностранных дел, много путешествовал за границу (в том числе совершил три кругосветных путешествия). В 1902–1903 гг. его дважды избирали от партии Сэйюкай депутатом нижней палаты парламента в своей родной префектуре Аити (на выборах 1904 г. его кандидатура не прошла, и Сига удалился от активной политической деятельности). Книга «Японский ландшафт» спровоцировала живую дискуссию, послужила отправной точкой для многих авторов, которые приступили к культурологической интерпретации природы Японии.
Схематическая карта Японии из книги Утимура Кандзо «Земля и люди»
Сига Сигэтака окончил сельскохозяйственный институт в Саппоро. Впоследствии он был преобразован в Императорский университет Хоккайдо. На время написания книги в Японии имелось всего два государственных высших учебных заведения: указанный институт и Токийский императорский университет. Сига считал себя географом (в институте не было преподавателя географии, и в этом отношении он был самоучкой), но «скучная» география вряд ли в состоянии пробудить такой интерес, который вызвала его книга. «Настоящие» географы считали это сочинение дилетантским. Причина популярности сочинения Сига Сигэтака состояла не в научности, а в публицистическом задоре – он был первым, кто во всеуслышание заявил: природа Японии не просто хороша, она прекраснее, чем природа любой другой страны мира. И это «открытие» вызвало шквал восторгов, подавляющее большинство рецензий было выдержано в исключительно хвалебных тонах.
Сига Сигэтака являлся продуктом двух традиций: с одной стороны, он был потомком самураев, его воспитывал человек ученый и, следовательно, Сига хорошо знал японскую литературно-художественную традицию, восходящую к эпохе Токугава, с другой – он окончил институт, где преподавание осуществлялось исключительно на английском языке в соответствии с западными естественно-научными установками. В связи с этим и собственное мировосприятие Сига, его сочинения и идеи несут на себе след как японского (литературно-художественного), так и западного (научно-позитивистского) наследия. Это ощущалось и современниками – во многих рецензиях на «Японский ландшафт» их авторы хвалили Сига именно за то, что ему удалось приблизить поэзию к науке, а науку – к поэзии. Собственно говоря, и сам он отмечал, что между поэзией и наукой не существует непримиримых противоречий, следует только привести эти два начала в гармоничное и сбалансированное состояние (с. 331)[454]. Сочетание (временами прихотливое или даже причудливое) науки и поэзии составляет одну из главных особенностей этого сочинения. Кто-то называл Сига японским Гумбольдтом, кто-то – японским Рескином… Все вместе это давало основания для того, чтобы назвать Сига настоящим, «эталонным» японцем.
