Раньше обозначение Японии термином «Поднебесная» (Тэнка), предполагающим обширность государственного пространства, было вполне привычным. Теперь оно употребляется все реже. Указания, адресованные «всем провинциям», становятся исключением из правила. Турниры борцов сумо продолжают проводиться, но если раньше силачей разыскивали по всей стране, то теперь в состязаниях принимают участие лишь столичные «силовики». Показательный пример «сжатия» государственного пространства представляет собой ритуал поставления государя на престол. Одним из его элементов являлась доставка ко двору риса со священных полей из двух провинций, располагавшихся в восточной и западной Японии. На ранних этапах эти провинции определялись гаданием, и тогда поставщиков ритуального риса насчитывалось много, каждая провинция могла попасть в их число, что символизировало обширность территории страны и ее единство. Однако уже с конца IX в. (с правления Дайго) в качестве поставщиков ритуального риса выступают только провинции, расположенные близ столицы. При этом восточная Япония представлена лишь провинцией Оми, а западная – Тамба (или Биттю).

Сам образ величественного, грозного и полномочного государя подвергается эрозии. Это хорошо заметно по деталям придворного быта. Так, во время церемонии присвоения рангов министра сажают лицом к югу и не находят в этом ничего особенного, хотя лицезрение юга всегда считалось исключительной привилегией императора. Перед выходом из помещения императора Итидзё вдруг обнаруживается, что государю не удосужились приготовить обувь, и Фудзивара Митинага вынужден одалживать ему свою. После того как тот же государь покидает свое место на пиру, правый министр хватает столовые приборы с его подноса. Это воспринимается участниками пира как вопиющее нарушение норм почтительности, но тем не менее такое нарушение все-таки происходит, что свидетельствует об общей атмосфере того придворного времени и утере почтительности по отношению к государю[223]. Источники также часто сообщают о воровстве во дворце – включая аксессуары, необходимые для проведения интронизации.

Ослабление центральной власти сопровождалось мятежами и усобицами. Самым крупным в начале серии таких мятежей стало восстание Тайра-но Масакадо в 939 г., который основал свой двор и даже успел провозгласить себя императором, за что и считался во все времена ужасным злодеем. Другой мятежник, Фудзивара-но Сумитомо (?–941) сумел установить контроль над побережьем Внутреннего японского моря (Сэто найкай) и добрался до реки Ёдо, откуда обозревал столицу. Регулярные междоусобные вооруженные конфликты, в которых принимали участие даже буддийские монахи, были чертой этого смутного для государства времени. Столица Хэйан (буквально «столица мира и спокойствия») уже не отвечает своему названию. Возможно, именно поэтому ее все чаще именуют «столичным градом» (Мияко).

Следует, однако, помнить, что упадок государственных структур вовсе не означал – в особенности поначалу – общей деградации жизни. Население успешно плодилось: в VIII в. оно составляло около 6 млн. человек, в X в. – 7 млн., в XI в. – 9, в XII в. – 10 млн. Улучшается агротехника, без всяких государственных школ расширяется круг грамотных людей. Впечатляющие достижения аристократической культуры не вызывают ныне сомнения. Это касается архитектуры, скульптуры, поэзии, художественной прозы. Однако не вызывает сомнений и утрата этой культурой бодрого и оптимистического настроя.

Результатом упадка всех структур и институтов прежнего централизованного государства становится создание второго центра власти – сёгуната Минамото (1185–1382), ставка которого располагалась в Камакура. Минамото не свергали императорскую династию, двор продолжал играть значительную политическую роль, его церемониальный авторитет оставался высоким, однако осознание кризиса не покидало политическую элиту. И недаром: дело дошло до раскола династии, когда в стране параллельно существовали два императорских дома («период южной и северной династий» – Нанбокутё, 1336–1392). Чувство кризиса особенно усилилось после свержения сёгунской династии Минамото и основания сёгуната Асикага (1392–1568). Окончание этого периода и время после распада сёгуната характеризовались огрублением нравов, нарастанием жестокости, чередой междоусобиц, войной всех против всех, фактическим распадом страны на княжества, когда ни одна коалиция не контролировала ситуацию в стране.

Если оценивать вторую половину периода Хэйан, время правления сёгунатов Минамото и Асикага с точки зрения общего восприятия жизни, то оно характеризуется катастрофизмом сознания. Это было вызвано неустойчивостью политической системы, на которую наложилась идея о конце закона Будды (маппо), который, как считалось, наступил в 1052 г.

В коротких и энергичных «Записках из кельи» («Ходзёки», 1212 г.) аристократа, монаха и литератора Камо-но Тёмэй (1155?–1216) приводятся описания пожара (1177 г.), урагана (1180 г.), попытки перенесения столицы (1180 г., попытка была обусловлена усобицами и грозными природными аномалиями), голода (1181 г.), вызванного неблагоприятными погодными условиями, землетрясения (1185 г.). Такая концентрация несчастий на единицу текстового времени отражает общетрагическое сознание эпохи. Важно помнить, что катастрофы, которые фиксирует Камо-но Тёмэй, случились при его жизни, но намного раньше, чем были написаны «Записки из кельи», т. е. эти записки являются плодом вполне отстоявшихся воспоминаний, суждений и осуждений.

Камо-но Тёмэй

Нищие (1181 г.)

Землетрясение в столице (1185 г.)

Пожар (1177 г.)

Камо-но Тёмэй приводит красочное описание землетрясения 1185 г.: «Вид его был необыкновенный: горы распадались и погребали под собой реки; море наклонилось в одну сторону и затопило собой сушу; земля разверзлась, и вода, бурля, поднималась оттуда; скалы рассекались и скатывались вниз, в долину; суда, плывущие вдоль побережья, носились по волнам; мулы, идущие по дорогам, не знали куда поставить ногу. Еще хуже было в столице: повсюду и везде – ни один храм, ни один дом, пагода иль мавзолей не остался целым. Когда они разваливались или рушились наземь, пыль подымалась, словно густой дым. Гул от сотрясения почвы, от разрушения домов был совсем как гром»[224].

Картина, нарисованная Камо-но Тёмэй, может привести в ужас. Однако, как свидетельствуют другие источники этого времени, землетрясение 1185 г. имело вполне «рутинный» характер, разрушения оказались не слишком велики, человеческих жертв, судя по всему, не было. Поэтому и описание Камо-но Тёмэй следует воспринимать не столько как отражающее реалии жизни, сколько как реалии восприятия. Камоно Тёмэй был далеко не одинок в своих трагических оценках происходящего. Так, аристократ из дома Кудзё (Фудзивара) Канэдзанэ, трезво отметив в своем дневнике, что землетрясение 1185 г. не разрушило домов, в конце записи все равно приходит к выводу, что такого сильного землетрясения никогда не наблюдалось, что, конечно, было сильной натяжкой[225].

Описанный в «Ходзёки» «ужасный» ураган тоже вызывает вопросы. Сопоставление с не столь эмоциональными историческими источниками свидетельствует, что изображение урагана в «Ходзёки» страдает сильными преувеличениями[226].

Описания природных катастроф являлись проекцией ценностных установок Камо-но Тёмэй, его трагического отношения к жизни. Для него было важным показать, что все стихии – вода, ветер, огонь и земля – пребывают в крайне неблагоприятном для человека состоянии и сулят новые беды. Камо-но Тёмэй вопрошал: «Тот вихрь был необыкновенен, так что у людей появилось подозрение: не предвестье ли это чего-нибудь, что должно случиться?» Иными словами, сам ураган не так страшен, гораздо страшнее ожидание еще чего-то более ужасного.