Jetzt reifen schon die roten Berberitzen Гость Кто это – гость? Порою гостем к вам входил я, как из времени другого. Ведь в каждом госте – древняя основа, он часть того, чего не знает сам. Приходит и уходит гость в свой срок. Но оказавшись хоть на миг под кровом, он в равновесие добра себя приводит снова, равно от незнакомого и от знакомого далек. Der Gast Единорог Вот поднял голову святой — молитва спала с головы, как шлем. И, хоть в него не верил он совсем, шел белый зверь к нему, и тих, и нем, как будто лань, глядящая с тоской. Как из слоновой кости, арки ног держали в чутком равновесье тело, от шкуры блеск струился белый. Как башня на луне, во лбу светился рог, и каждый шаг все выше зверя делал. А на губах пушок был серо-ал, рот приоткрытый белизной зубов сверкал. Зверь в ноздри воздух втягивал и гимна ждал. Его преграды не встречавший взор — он столько проецировал в простор, что круг лазурных мифов замыкал. Das Einhorn «Руки к руке прикосновенье…» Руки к руке прикосновенье, и поцелуй протяжный губ прохладных. Дороги белое мерцание, свеченье пусть отведет в поля нас, ладно? Сквозь тихий дождь цветов, сквозь белое паденье, свой первый поцелуй день посылает нам. Навстречу Господу пойдем без промедленья. Господь нас встретит на пути к полям. Ein Händeineinanderlegen Конец пьесы Смерть – господин и врач. Мы – только смех, что льется из уст его. Коль день любви горяч, внутри нас раздается вдруг его плач. Das Schlußstück «Снова, опять, хоть знаком уже этот пейзаж любви…» Снова, опять, хоть знаком уже этот пейзаж любви, и крохотное кладбище, где плачут имена, и страшный безмолвный овраг, в котором пропадают все остальные, снова, опять уходим вдвоем с тобой под старые кроны и снова, опять ложимся в цветы лицом к лицу с небом. Immer wieder Готфрид Бенн (1886–1956) Невеста негра Золотистая шея белокурой девушки лежала на подушке темной крови. Солнце бесновалось в ее волосах, лизало ее стройные бедра, поставив свои колени по обеим сторонам ее смуглых грудей, не изуродованных ни материнством, ни вредными привычками. Рядом с ней – негр: ударом конского копыта ему снесло глаза и лоб. Два пальца вонючей ноги он ввернул ей в маленькое белое ухо. Она лежала, как спящая невеста, окаймлена счастьем первой любви, накануне частых Вознесений молодой горячей крови. Пока ты не воткнул ей в белое горло нож и не набросил пурпурно-синий фартук трупной крови на ее бедра. Negerbraut
Круговорот В одиноком коренном зубе проститутки, тело которой осталось неопознанным, была золотая пломба. А остальные зубы выпали, словно сговорились. Этот же выдернул патологоанатом и заложил в ломбард, чтоб сходить на танцы. – Пусть только прах снова становится прахом, — сказал он. Kreislauf Бертольт Брехт (1898–1956) Сказание о мертвом солдате Война тянулась четвертый год с надеждой на мир – никакою. Солдат окончательный сделал расчет и умер смертью героя. Да только война по-прежнему шла, и Кайзер был вовсе не рад — на фронте свои не закончив дела, умер его солдат. И спал, погруженный в летнюю тьму, спокойно в могиле своей. Но в полночь однажды приходит к нему комиссия из врачей. Да, глиняный холмик его небольшой комиссия обступила, и выкопан был рядовой лопатами из могилы. Осмотрен комиссией был рядовой, иль что от него осталось. Решили, что полностью годен он в строй, вот только запачкался малость. Комиссия та сквозь ночную тьму его повела за собой, и, если б не каска, мигали б ему звезды над головой. И влили шнапс ему в гниль и прах, и было это не слабо — две медсестры у него на руках и полуголая баба. А чтобы не сильно вонял солдат, священник махал кадилом, хоть все равно разносился смрад — всем муторно было. Но все вокруг кричали «Ура!», веселый играли марш, и, ноги выбрасывая от бедра, шел бодро солдатик наш. И, братской его придержав рукой, шли два санитара вслед, чтоб, в грязь свалившись, сценой такой не портил картину побед. И в саван они обрядили его — цветов державного флага, чтоб никакое цветное дерьмо не падало из бедолаги. Во фраке с манишкой и с пачкой банкнот банкир замыкал этот морг, почувствовав с гордостью – он патриот, гражданский свой выполнил долг. Вели по шоссе его, как на парад, играя марш без запинки, и вправо и влево шатался солдат, как в бурю снежинки. Собаки и кошки вопят во всю пасть и крыс раздается хор: Нет! Нет! Не хотим под француза попасть! Не вынесем этот позор! И бабы в деревнях, где он проходил, не спали уже до утра, и месяц сиял изо всех своих сил, деревья кричали «Ура!». Собаки и бабы кричали: «Герой!» Священник кадил ему рьяно. Солдата водили они всей толпой, как пьяную обезьяну. А может, солдата никто не видал в пути от двора до двора, поскольку приветствий скрывал его шквал, и марша, и криков «Ура!». Вокруг хороводы уже повели, толпа окружила, как лес, и было солдата не видно с земли — лишь звездам с небес. Но звезды лишь ночью на небе горят. Вот красный восход полосою, и надо опять, понимает солдат, погибнуть смертью героя. |
