O wert thou in the cauld blast Девушке в церкви Святоша, требник теребя, пусть грешников стращает рой — угрозы те не про тебя, о светлый Ангел мой. Epigram To Miss Ainslie In Church Who was looking up the text during sermon Молитва перед едой Проголодались мы, бедняжки. Господь, как было б здорово — послал бы каждому барашка! Ну хоть баранью голову! Grace before Meat Вальтер Скотт (1771–1832) Даме вместе с пурпурными цветами с римского вала Я сорвал тебе цветы вот эти, где ветшают старые валы. В древности, свободы бравой дети, там стояли римские орлы. Но теперь опасные прорывы лавров не приносят на венок. Странник для тебя неторопливо обрывает за цветком цветок. To a Lady with flowers from a roman wall Томас Мур (1779–1852) «И снова день над морем догорает…» И снова день над морем догорает, и память тебя видит все ясней, хоть тонет солнце, на воду бросая дорожку золотящихся лучей. Когда-нибудь, по ней легко шагая, к далеким островам я отдохнуть пойду. К тебе летит мой вздох, моя родная, колебля в небесах вечернюю звезду. How dear to me the hour when daylight dies Перси Биши Шелли (1792–1822) Доброй ночи Что? Доброй ночи? Зол тот час, что от тебя уводит прочь. Вот если б вместе свел он нас, тогда бы доброй стала ночь. Ведь если двое влюблены и разлучиться им невмочь, тут пожеланья не нужны, но доброй делается ночь. И от заката до утра стучат сердца, не гаснут очи. Тогда лишь станет ночь добра, когда не скажешь «доброй ночи». Good-Night Рамзес Мне путешественник, прошедший смело сквозь древнюю страну, сказал накоротке: две каменных ноги огромные без тела стоят в пустыне. Полускрытая в песке, отдельно голова лежит, властительные губы кривя презрительно в насмешливой тоске. Оттиснуть скульптору на камне было любо страсть уцелевшую, что в сердце у царя жила. – Я вождь вождей – Рамзес! – написано на пьедестале. – Цари, отчайтесь, глядя на мои великие дела! Но и следы его побед пропали. До горизонта голые безлюдные владенья. Вокруг обломков колоссального крушенья лишь одинокая пустыня пролегла. Ozymandias Джон Китс (1795–1821) У моря Звучит упорно древний ропот моря у берегов пустынных – снова воды затопят тысячу пещер до свода, заклятиям Гекаты темной вторя. А ракушки на дне, не зная горя, лежат недвижно в ясную погоду — пока ветра не вышли на свободу, не начали буянить на просторе. Уставшие от суеты угрюмой глаза ты этой ширью приласкал. От приторных мелодий и от шума очисти уши – погруженный в думу, сядь, жди – и вздрогни у пещер и скал, как будто хор наяд вновь зазвучал! On the Sea Кузнечик и сверчок Поэзия земли всегда жива. Пусть стихли от жары тяжелой птицы, но голосок сквозь всех оград границы дойдет с лугов, где скошена трава. Кузнечик это! У него права на роскошь лета. Нет, ни на крупицу его восторг чудной не сократится — сорняк приют даст, загрусти едва. Поэзия земли останется всегда. В молчании мороза, ближе к ночи, сверчок за печкой остро застрекочет, сквозь дрему ты почувствуешь тогда: зеленым стал наряд холмов — кузнечик вновь поет среди лугов. On the Grasshopper and Cricket «День кончился, ушла пора услад…» День кончился, ушла пора услад. О, где вы, руки нежные и грудь, и губы сладкие, и взгляд? О талии томительной забудь! Да, выскользнула Красота из рук — очарование цветка, прощай! И голоса растаял звук, исчезли свет, тепло и рай. Утехи ночи празднует закат не по сезону, и любви черты укрыв, и нежный аромат под плотной тканью темноты. Псалтырь любви читая, сон я заслужил, ведь целый день постился и молил. The day is gone, and all its sweets are gone! Альфред Теннисон (1809–1892) Улисс В том мало проку – праздным королем при мирном очаге средь голых скал в согласье с престарелою женой выдумывать и даровать никчемные законы дикарскому народу, что припасает, ест да спит, меня не замечая. Мне от скитаний отдыха не нужно, я жизнь хочу допить до дна. Я много радовался, многое я вытерпел и с теми, кто меня любил, и в одиночку, на суше и когда я шел под парусом, ненастные Плеяды едва над дымкой моря различая. И тем прославился, что с ненасытным сердцем я рыскал всюду; много видел, много понял; средь разных климатов, обычаев и стран, народов и властей я не последним стал и принят был с почетом; с товарищами битвой упивался средь лязга, ветра, на равнине Трои. Я стал частицею всего, что видел. Но все, что видел — только арка, за ней мерцает неизведанный простор, чьи дали меркнут, только подойдешь. Остановиться скучно, все закончить, покрыться ржавчиной, утратить блеск. Ведь жизнь не сводится к дыханью. Такую жизнь хоть взгромозди на жизнь — немного выйдет. Пусть жизни мне осталось мало, но каждый час уберегу от вечного молчанья, пускай он новое мне принесет. Постыдно из-за каких-то трех годов беречь себя, свою седую душу, что, тоскуя, стремится к новому, как в море потонувшая звезда, чтоб выйти за последнюю границу людских идей. И скипетр свой, и остров с любовью оставляю сыну Телемаху. Сумеет выполнить задачу и осторожно, не спеша, помягче сделать этих грубиянов, по не крутым ступенькам подвести к добру и пользе. Он безупречен, нацелен на гражданский долг. Он будет править нежно, чтить моих богов домашних. Он сделает свою работу. Я – свою. Там, в гавани, уж ветер надувает парус и сумерки ложатся на морской простор. Ну, моряки, мои товарищи, вы тяжело работали, одолевали трудности и думали, как я. Вы весело приветствовали и грозу, и солнце, им подставляя сердце вольное и вольный лоб. Мы старики – и вы, и я. Но старость славна по-своему, полна работой. Да, смерть все обрывает, но кое-что прекрасное и перед смертью мы успеем сделать, не уронив себя пред всеми, кто с богами спорил. Уже мерцают скалы отблесками солнца, и длинный день тускнеет, вверх ползет луна, и голоса из глубины завыли. Вперед, друзья, еще не поздно – отправимся и новый мир разыщем. Отталкивайтесь от берега. Садитесь поудобней и звучно взройте пашню моря. Мы будем плыть под парусами за закат и за купели всех звезд на западе, пока я не умру. Быть может, потопят нас водовороты, быть может, достигнем мы Счастливых островов и встретим там великого Ахилла, такого же, как прежде. Хоть многое ушло, но многое не поддалось. Хоть сила в нас не та, что раньше землю двигала и небо, но мы есть мы. Пусть слабо доблестное сердце перед судьбой и временем, но воля в нем сильна бороться и искать, найти и не сдаваться. |
