— Слушаю!

— Ходил я, эфенди. Видел господина бухгалтера. Прибыли господа ревизоры. Господин бухгалтер очень взволнованы, все время ищут какую-то тетрадь и никак не могут найти, поэтому еще больше волнуются. Говорить в это время…

Муха, только что севшая на крахмальный воротник председателя, подмигнула и стала ждать, что соизволит молвить начальство. Телефон, авторучки, календарь насторожились. Карандаш в руках председателя начал легонько постукивать по столу. Председатель, покраснев до ушей, прервал:

— Первое условие успеха в жизни… обязанности… долг, автоматизм… каждый человек должен об этом думать. Что из того, что у бухгалтера работы через край!

Два круглых блестящих стекла уставились на секретаря, желая узнать, какое впечатление произвели сказанные слова.

— Ну что?

— Вы правы, эфенди…

— В таком случае ступай снова и, невзирая ни на что, выполни мое распоряжение!

Секретарь вышел.

…Бухгалтера муниципалитета на месте не было. Секретарь только теперь почувствовал запах мазута в кабинете приемной, только сейчас заметил босоногую женщину в помятой одежде, мужчину, ребенка.

Часы в приемной муниципалитета тяжело пробили одиннадцать, потом четверть, потом половину двенадцатого. Бухгалтер не появлялся. Секретарь подождал еще пятнадцать минут и вернулся в Общество.

Снова комната председателя и ожидающее ответа пенсне.

— До сих пор все ждал, эфенди. Нет их в кабинете…

— Куда ушел?

— Не знаю, эфенди…

— Не спросил?

Секретарь понял, что допустил ошибку.

Карандаш в руке председателя начал нервно постукивать. Муха покинула телефонную трубку, преодолела пространство, в котором витали звуки постукивавшего карандаша, и опустилась на нос секретаря. Секретарь, боясь проявить неуважение, не дерзнул согнать муху и потому не шелохнулся, а только легонько подвигал носом.

Телефонный аппарат, авторучки, календарь и прочее, заметив странное подергивание огромного красного секретарского носа, еле сдерживали душивший их смех. Крахмальный воротник окинул суровым взглядом муху, нос, телефонный аппарат, авторучки и календарь. Одна из авторучек, не удержавшись, показала воротнику язык.

Секретарь же, двигая носом, старался избавиться от мучительного зуда. Часы на столе председателя показывали без трех минут двенадцать. Карандаш продолжал постукивать. Прошла еще минута. Наконец председатель посмотрел на секретаря и вымолвил:

— Не спросил…

Секретарь забыл про нос.

— …потому что не сообразил, потому что думаешь о чем угодно, только не о деле.

Глаза секретаря не отрываясь следят за секундной стрелкой часов. Стрелки, словно отяжелев, двигаются все медленнее, иногда будто и совсем замирают, а нос так чешется, так чешется…

— …Пойдешь после перерыва!

До двенадцати остается ровно пять секунд. Часы наконец стали освобождаться от тоскливого напряжения. Тут же резкий звонок разорвал гнетущую тишину. Муха слетела с секретарского носа, телефонная трубка подскочила вверх, цифра двадцать пять заткнула уши, авторучки задрожали мелкой дрожью.

…После перерыва секретарь снова направился в муниципалитет.

Бухгалтер сидел за столом, важно облокотись о спинку стула. Насупив брови, он строго спросил вошедшего:

— Что вы хотите?

Секретарь растерялся и очень путано изложил вопрос о письме, которое должно быть не написано, а продиктовано в адрес не Общества, а Правления Общества.

— Почему ты вошел не постучавшись?

Секретарь огляделся, собираясь выйти.

— Здесь официальное учреждение, а не конюшня…

— Что вы, эфенди, конечно, официальное учреждение, эфенди…

— Выйди, зайдешь после того как постучишь.

Секретарь вышел. Постучал и вошел лишь после того, как ему ответили «Входи!». Поздоровавшись с бухгалтером, он остановился в ожидании. Бухгалтер назидательно промолвил:

— Вот так входят в официальное учреждение. Теперь говори быстрее, что тебе надо?

Секретарь снова повторил поручение.

— A-а… значит, ты служащий Общества. Ваш председатель господин N, не так ли? Почему же ты не сказал, что ты служащий? Вай, вай… Не взыщи, сынок… Разве человеку следует скрывать, что он служащий? Обиделся, да?

— Что вы, эфенди!

— Ваш председатель весьма почтенная личность. Я заочно питаю к нему глубокое уважение. Разве человеку следует скрывать, что он служащий?..

— Ничего страшного не случилось, эфенди.

— Не можем голову поднять от бухгалтерских счетов — и вдруг нагрянули ревизоры. Узнал я, что двух тахсильдаров нет на месте, улизнули. Одним словом, голова пошла кругом… Значит, по поводу письма… Хорошо, сынок, сделаю, напишу…

— Продиктуете, эфенди.

— Что?

— Продиктуете…

— А что это значит?

— Не знаю, эфенди. Так сказал председатель.

Бухгалтер сделал пометку «продиктовать».

Секретарь точно избавился от тяжкого груза. Он попрощался и вышел.

Это случилось в один из дней, когда мы уже пресытились счастьем быть жителями большого города. Горькие раздумья одолевали домочадцев. От привезенных с собой денег осталось десять лир. Мой восьмилетний сынишка посоветовал:

— Давай, отец, не тратить эти деньги.

— Правильно, будем считать, что их нет, — добавила жена.

— Сохраним как источник надежды.

— Прибережем.

Жена положила красную бумажку в белый платок и туго затянула узелок. Пряча деньги у себя на груди, она приговаривала:

— Положу-ка вас сюда и, если разменяю, пусть Аллах покарает меня! Давайте, дети, и вправду забудем об этих деньгах.

— Забудем! — сказал я.

— Забудем'! — повторила моя дочь.

— Как мы «забудем?» — спросил средний сын.

— А вот так, — ответила дочь, проглотив слюну, — я уже забыла!

Сынишка оглядел всех хитрыми глазами и, подражая сестренке, повторил:

— Я тоже забыл!

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Забудь же, ну! — снова сказала дочка.

— И чего она напоминает, эта девчонка?

— Прекратите наконец, — проговорила с укоризной мать.

Одним словом, предполагалось, что о красной десятилировой бумажке, покоящейся на груди у жены, позабыто.

— Который теперь час? — спросил я.

Трое ребятишек разом кинулись к соседу.

— Три часа, папа!

— Нет, три часа и две минуты, папа'!

— Неправда… Ровно три… Лгунишка.

— Сам ты лгунишка. Разве со старшей сестрой так разговаривают?

— А ты мне не сестра!

— Тогда и ты мне не брат!

— Ха… и не надо, не нуждаюсь!

— Не нуждаешься… А помнишь, когда ты не мог сделать умножение?

— Ну и что?

— Разве ты не умолял: сестричка, сестричка…

— Так это было в прошлом году. Теперь я уже взрослый.

— Да перестань ты… Гадкий мальчишка!

— Сама ты гадкая'!

— Ты гадкий…

— Нет, ты…

— Нет, ты…

— Да прекратите же, — прикрикнула на них мать и принялась сетовать на жизнь.

— Эти дети доконают меня. Нет, они у меня получат. В доме недостаток. И так трудно, а они еще грызутся.

Брат и сестра продолжали потихоньку ссориться. Одеваясь, я следил за ними краем глаза. Гримасничая, они как только могли досаждали друг другу. Мать же, все еще ворча, взялась за штопку носков. Я выскочил из дома.

Стоял чудесный августовский день. Подымаясь по склону из Касымпаша в Тепебаши, я, в который уже раз, начал рассуждать с самим собой и спрашивать себя, не допустил ли я ошибку, переехав в город. Но что было бы, если бы не переехал? Ведь в родных краях на хлеб никак не заработать. Куда бы я ни пришел, в какую бы дверь ни постучал, повсюду от меня старались отделаться: «да… конечно… однако…». Не от хорошей же жизни сменил я свои занятия! Обыкновенный секретаришка обыкновенного Общества, ежедневно убирал помещение, отмеривал пешком не один километр за сбором членских взносов, получал от уважаемых соотечественников — «пылких патриотов» — вместо денег оскорбления, выдавал по первому требованию различные справки о «многообразной деятельности» Общества — и все это за четыре-пять лир в день. Обыкновенный секретаришка! Но этот секретаришка сочинял постановления правления, которое должно было согласно уставу заседать не менее двух раз в неделю, составлял докладные записки о деятельности правления, бухгалтерские отчеты, представлявшиеся в Главное управление, где собирались на заседание от силы три-четыре человека, и то лишь потому, что боялись обидеть кого-то. Секретаришка, который выполнял также работу комитета печати, технического комитета, комитета по увеличению доходов и черт его знает еще какого комитета. Однажды этот секретаришка не сумел угодить начальству и был культурно выставлен…