Помню, он подошел ко мне и завел разговор, который останется в моей памяти на всю жизнь.
— Вай, ты здесь?
Я постарался быть вежливым, предложил сесть и заказал кофе.
С некоторым опозданием он вспомнил о смерти моего отца.
— Да… Он в земле, а ты… да продлит Аллах тебе жизнь на долгие годы, пусть будет в здравии твоя голова. Те, кто остался…
И он застрочил, словно пулемет:
— Разве в наших силах противиться воле божьей? Ты не горюй, не страдай. Все должно идти своим чередом…
Мы уже свыклись как-то со смертью отца, переживания остались позади, а мой собеседник не унимался.
— Рано или поздно все там будем. Судьба… Воля божья… Но достойный уважения был человек. И сам честный, и слово его правильное. Отцом всех бедных был, не так ли?
— Возможно.
— Не возможно, а бесспорно. Оставил он вам хоть что-нибудь?
— Чего?
— Барахлишко, домишко, землицы…
— Нет.
— Как нет?
— Нет.
— А деньги?
Трудно было удержаться, чтобы не вспылить:
— Незначительные.
— У вас же были дом, земля?
— Отец еще при жизни продал.
— Продал? Почему продал?
— Должно быть, так захотел.
Человек покраснел от возмущения:
— Возможно ли? Как это захотел? Наверно, была причина, даже определенно была. Разве собственность продают?
— ?..
— Или он был недоволен вами? Тобой, братьями, матерью? Вы живете с матерью, конечно?
— Нет, отдельно.
— Отдельно? Подобает ли? Что люди скажут? Допустимо ли такое отношение к старой женщине? Разве человек может жить отдельно от матери?
— Но мы не в ссоре.
— Не хватало еще этого! Они не в ссоре! Послушайте, что он говорит! Отец, мать… О чем гласит Коран?.. Ты хотя бы навещаешь мать, принимаешь ее благословение?
— ?..
— Ты можешь сказать, конечно: «Помилуйте, какое отношение могут иметь к нам, безбожникам, эти тонкости морали?» Эх-х, где те времена, когда мы не то что пить да курить в присутствии старших… от одного их взгляда краснели до самых ушей?!
Я не спросил «почему» — это вызвало бы его гнев.
— Мать навещай каждый день, целуй руку, принимай благословение. Сейчас ей тяжело, рана в ее сердце еще не затянулась. Ходи на базар, покупай что надо.
— Она сама ходит за покупками, для нее это большое удовольствие.
— Нельзя! Недопустимо, чтобы старая женщина толкалась по базару. И жалко, и грешно. На том свете ты ответишь за все свои грехи, понесешь наказание. Бойся судного дня…
Мне нечего было опасаться ответа за свои грехи.
— Значит, вам ничего не осталось от покойного? — не унимался он. — Странно. А мы считали его умным человеком. Можно ли оставить семью ни с чем?
— А мы не жалуемся.
— Да разве в этом дело? Люди оцениваются имуществом, кредитами в банке. Разве можно считать человеком того, кто не имеет собственной крыши над головой? На мой взгляд, такой, если даже птичку ртом поймает, все равно ничто. Бездомным и безземельным имя — ничтожество!
Я схватил стул и пересел в другой угол кафе, потому что пришел сюда отдохнуть, а не выслушивать наставления и оскорбления.
Но вскоре он снова загудел над моей головой.
— Что ты хочешь этим сказать?
Тут я окончательно взбесился.
— Не хочу больше терпеть ваши оскорбления'!
— Мои оскорбления! Я тебя оскорбил? Да кто ты такой, чтобы я тебя оскорбил? Человек, которого я удостою оскорбления, должен иметь, по крайней мере, дом и землю. А ты кто? Какая тебе цена?
Вокруг нас стали собираться люди, но он не унимался:
— …Ох, время! Пропади оно пропадом за то, что покончило с уважением к беям. Эй, честной народ, послушай! Оказывается, я оскорбил его! Я оскорбил'!
Минули годы. Он входил в здание суда. На руках кандалы. Я прошел следом. Не заметить меня он не мог. Было любопытно узнать, за что арестован и закован в железо этот «кладезь совести», взращенный на религиозной почве былого времени и сокрушавшийся о его забвении.
Узнал. Он мошеннически выманил и прикарманил деньги паломников, которых сопровождал в святые места.
Начальники и подчиненные
•
Председатель Общества с серьезной официальностью нажал кнопку звонка и приказал вошедшему служителю:
— Позови-ка мне Хайдара-эфенди!
Телефонный аппарат, наводящий тоску, черный чернильный прибор, две авторучки, вентилятор и прочее обратились в слух. Цифра двадцать пять на листке стенного календаря подмигнула букве «а» в слове «Август». Разрезая неподвижный воздух, пролетела огромная муха. Она опустилась на крахмальный воротник председателя.
Стукнула дверь, вошел секретарь Общества.
— Приказывали явиться вашему покорному слуге, эфенди?
Председатель не сразу обратил на него внимание. Крахмальный воротник смерил вошедшего взглядом. Телефонный аппарат, авторучки, вентилятор и прочее, застыв в неподвижности, ждали, что изрекут председательские уста. Наконец раздалось:
— Пойди в муниципалитет, передай привет и уважение, попроси, чтобы они продиктовали и отправили письмо, которое должно быть послано в адрес Правления нашего Общества.
Секретарь, самый тощий из тощих людей, начал было повторять:
— Пойду в муниципалитет, эфенди…
— Не забудь привет и уважение…
— После того как передам привет и уважение, эфенди, скажу, чтобы написали в адрес нашего Общества…
— Сначала привет и уважение, а потом письмо в адрес не нашего Общества, а в адрес Правления нашего Общества, и не написали, а продиктовали…
— Да, эфенди, чтобы написали в адрес Правления нашего Общества…
— Продиктовали…
— Продиктовали, эфенди, письмо и отправили…
— Послали…
Стекла пенсне, сжимавшего председательский нос, заискрились, словно капельки ртути.
Секретарь вышел. Комната снова погрузилась в тишину.
…В этот день бухгалтер муниципалитета, невзрачный человек с лицом, изрытым оспой, задыхался от работы. Вот он бежит к груде старых тетрадей, в беспорядке сваленных на маленьком столике, что-то быстро листает, вздыхает, вытирает пот, потом мчится к этажерке, от этажерки летит к шкафу, от шкафа к пишущей машинке — там тоже навалена куча бумаг, снова вздыхает и вытирает пот. Его взгляд бессмысленно скользит по какой-то неподвижной человекоподобной тени, внезапно возникшей перед ним. Секретаря он не замечает:
— …ревизоры, что мне делать, где найти?.. Пусть накажет господь этих тахсильдаров[5]! Ревизоры требуют счета, баланс не готов, скопились счета бойни, двух тахсильдаров нет на месте, еще напишут в Управление безопасности…
И он снова бежит к столу, где навалены бумаги, торопливо листает тетради, потом кидается к этажерке, от этажерки — к шкафу, от шкафа — к пишущей машинке. Пот ручьями катит по его худому лицу. Он охает, вздыхает, сетует.
Но вот на глаза ему снова попадается секретарь Общества.
— …нету, эфенди, нету… Не лишат же меня за это головы! Нет и все. Дома больная жена, дочь… сын…
Вошел служитель:
— Ваккас-эфенди, инспекторы…
Указав на секретаря, бухгалтер пролепетал:
— Спроси у него, ведь ищу, не в бирюльки играю.
Служитель подмигнул секретарю:
— Так что же, так и сказать, что ты не играешь, а ищешь?
Бухгалтер закрыл глаза. Служитель снова подмигнул секретарю:
— Ну так как же, Ваккас-эфенди?
— Иди и говори, что хочешь… или подожди. Реджаи, голубчик, ради Аллаха, не болтай лишнего…
Раздался звонок. Служитель вышел и сейчас же вернулся.
— Зовут, дядюшка!
— Кто зовет?
— Инспекторы…
— Скажи… идет, идет… Ищет или стой, стой… Послушай-ка, Реджаи, сынок…
Служитель выскочил из комнаты, бухгалтер бросился к секретарю.
— Будьте благодетелем, пожалуйста. Если бы вы были на моем месте…
Секретарь, решив, что пришел не вовремя, умолчал о цели своего визита и тихонько вышел.
…Председатель Общества, в пенсне, в крахмальном воротнике вокруг багрово-красной шеи, промолвил:
