Г ю л ь б а х а р. Я?! Слово?! Когда?!

М а м е д. Ну, перестань притворяться! Я знаю, ты скромная, скромная.

Г ю л ь б а х а р. Но разве я давала тебе слово?

М а м е д. Но ведь ты пошла со мной танцевать.

Г ю л ь б а х а р. Да, но и дедушка тоже танцевал с нами.

М а м е д. Вот именно! Вот именно! Значит, он одобряет наш союз. Он одобряет, а я еще ни разу не поцеловал тебя, свою невесту! Хорошо это? Это же невежливо!

Г ю л ь б а х а р (хохочет). Как, уже невесту?

М а м е д. Разумеется. Ведь чем-то я должен отблагодарить его? Карманы мои пусты. Все, что у меня есть, — это моя жизнь. И я уже отдал ее твоему дедушке. Ты же слышала…

Г ю л ь б а х а р. Но ведь ему — не мне!

М а м е д. Какая разница? Пользуйтесь оба. Я не жадный.

Т а б и б  К е м а л (весело смеется, в зал). И к тому же, кажется, не дурак. Но это мы еще проверим!

Появляется  н а ч а л ь н и к  д в о р ц о в о й  с т р а ж и.

Н а ч а л ь н и к  с т р а ж и. Привет, старик! Как говорят у нас на Востоке, салам алейкум!

Т а б и б  К е м а л. Ваалейкум салам, почтеннейший начальник дворцовой стражи! (В зал.) У него есть кличка. Возможно, вы слышали?.. Рябой Реджеб.

Н а ч а л ь н и к  с т р а ж и. Как дела, волшебник? Что нового? Как двигаете науку… в этом самом направлении? (Делает характерный жест тремя пальцами.) Научились, наконец, превращать песок в золото?

Т а б и б  К е м а л. Я не алхимик, начальник. Я — врач, лекарь! Это всем известно.

Н а ч а л ь н и к  с т р а ж и. А-а-а! Верно, верно. Кстати, ты нам и нужен как врач, как лекарь. Радуйся и трепещи! Сам четырежды луно- и солнцеподобный, наш великий шах-ин-шах хочет побеседовать с тобой. Дай-ка я обыщу тебя. На всякий случай. По инструкции. Нет ли при тебе оружия? Руки за голову! (Профессионально обыскивает старика, находит в его кармане мелкую монету, кладет в свой карман. Кричит в сторону кулис.) Все в порядке, ваше четырежды луно- и солнцеподобное величество! Можете пожаловать!

Входят  ш а х, в и з и р ь, т е л о х р а н и т е л и, с т р а ж н и к и. Табиб Кемал, Мамед и Гюльбахар кланяются им.

Ш а х. Так это ты — старик, дающий исцеление от тысячи болезней?

Т а б и б  К е м а л. Ваше величество, сам мудрейший Авиценна лечил только от пятисот недугов. Куда уж нам, его недостойным ученикам? Так, работаем по мере своих сил, кипятим травы… Кого-то удается исцелить, а кого-то…

Визирь и начальник стражи пожирают глазами Гюльбахар.

Ш а х. Ну, ну, не скромничай. Я этого не люблю — скромности! Настоящий джигит всегда должен быть немного хвастуном. Я по себе сужу.

В и з и р ь. Перестраховщик он, ваше величество!

Ш а х (кивает на Гюльбахар). Кто это, старик? Твоя дочь?

В и з и р ь. Ах, какой персик! Какой гранат! Какая клевая чувиха!

Т а б и б  К е м а л. Это моя внучка, ваше величество! Гюльбахар. Сирота.

В и з и р ь. Нет, я просто обалдеваю! Клянусь!

Ш а х (протягивает Гюльбахар руку). Очень приятно познакомиться, девушка. Шах!

В и з и р ь. А мне выходит — мат?!

Н а ч а л ь н и к  с т р а ж и. И мне — мат?!

Ш а х (сладким голосом). Ваш шах, девушка! (Меняет интонацию голоса, строго.) Однако шахматными играми займемся потом. Старик, ты должен исцелить меня.

Т а б и б  К е м а л. Если бы мне удалось исцелить хотя бы щенка, который лежит у ворот дворца вашего величества, я и тогда уже считал бы себя самым счастливым из смертных! (В сторону.) Прости за лицемерие, господи!

Ш а х. Щенками пусть занимается живодер. А ты займись мною, старик. Болезнь у меня странная, предупреждаю. Собственно, это даже не болезнь, а так… нечто… Но с другой стороны — иначе не назовешь. Понимаешь, старик, мне снятся кошмарные сны, от которых я потом, днем, делаюсь больным.

Т а б и б  К е м а л. Давно, ваше величество?

Ш а х. С весны, старик. После крестьянского бунта. Столько голов полетело! Мне бы радоваться. Не они — меня, а я — их! Я и начал радоваться, но тут начались эти сны. Жуткие сны! Видно, насмотрелся я всякого…

Т а б и б  К е м а л. Людям свойственно видеть во сне то, что они видели и пережили наяву, ваше величество!

Ш а х. Не перебивай! То, что сны жуткие сами по себе, — это полбеды. Некоторые из этих снов сбываются. В этом их главный кошмар!

В и з и р ь. Например, три дня назад нашему уважаемому и дорогому, трижды луно- и солнцеподобному…

Ш а х (перебивает). Четырежды…

В и з и р ь. Простите, ваше величество! Четырежды! Четырежды! Итак, нашему четырежды луно- и солнцеподобному шаху три дня назад приснился сон, будто его единственный сын Шахин, как безродный конокрад, похитил из шахской конюшни самого резвого, самого любимого шахского иноходца и хотел удрать в соседнюю страну — к нашим врагам. Началась погоня, наш шах-ин-шах послал в беглеца стрелу…

Ш а х. Ложь! Не я, а ты, визирь, выстрелил в Шахина из лука, в моего единственного сыночка!

Т а б и б  К е м а л. Так, действительно событие! А мы тут погрязли в мелких, житейских заботах и ничего не слышали об этом.

В и з и р ь. Это сон, старик! Шахский сон! Всего-навсего только сон, слава всевышнему!

Ш а х. Уж не знаю — слава или не слава! Короче, мне снится… Сын мой летит на сером иноходце. Летит по-настоящему, парит над землей, будто на орле. И вот визирь — будь он трижды проклят! — посылает черную стрелу в летящего коня. Конь мгновенно исчезает, а сынок мой Шахин летит на землю и падает на спину ослицы — откуда она только взялась? Будь она трижды проклята! Да, Шахин падает на спину ослицы, которая тут же — бесстыжая! — ожеребилась… Не могла найти другого времени! Тьфу! Тьфу!

Т а б и б  К е м а л. Ну и ну! Надо же! Действительно, некрасиво поступила ослица! Но мы, ей-богу, ничего не слышали об этом!

Ш а х. Эй, Реджеб! Джигиты! Всыпьте ему десять плетей, раз он не слышал!

Начальник стражи бьет плетью Табиба Кемала.

Г ю л ь б а х а р. За что? Остановитесь! В чем вина моего дедушки?

В и з и р ь. Пусть не иронизирует! Великий шах-ин-шах всего-навсего пересказывает свой сон, а твой дед-нахал пытается высмеять его. Красиво это? (Хочет потрогать волосы Гюльбахар, та ускользает.)

Ш а х. Да, старик, это был сон, но он оказался вещим. Наутро из конюшни исчез мой серый иноходец, будто сквозь землю провалился. А светоч моих очей, мой любимый единственный сынок Шахин не стал есть плов, не стал есть шашлык, люля-кебаб и прочее, а выбежал в дворцовый сад и, встав на четвереньки, принялся есть клевер. С тех пор он воображает себя осленком и кричит по-ослиному: и-а, и-а, и-а… И уши у него сделались длинными, как у осленка…

Т а б и б  К е м а л. Ваше величество, может, его заколдовали? Сглазили?

В и з и р ь. Глупости, старик. Какой колдун осмелится заколдовать сына нашего трижды… виноват, четырежды луно- и солнцеподобного шах-ин-шаха?!

Ш а х. Короче говоря, мое дело маленькое, старик! Дай мне срочно лекарство против моей болезни!

Т а б и б  К е м а л. А чем все-таки вы больны, ваше величество? Что у вас болит? Где? В каком месте?

Ш а х. Послушай, старик, по-моему, я разговариваю с тобой по-туркменски, на нашем с тобой родном языке! Повторяю, мне снятся кошмарные сны. Я просыпаюсь и потом уже не могу заснуть. Разве это не болезнь? Измени мои сны. Дай мне какое-нибудь лекарство!

Т а б и б  К е м а л. Уважаемый шах-ин-шах, ваше величество, сны можно только толковать. Лечить надо в подобных ситуациях не человека, а жизнь этого человека, образ его жизни. Никаких лекарств против дурных снов не было и не может быть!

В и з и р ь. То же самое говорим и мы. Вчера нашему высочайшему приснилось, будто у него выпали все тридцать два зуба. Ну, мы, конечно, немедленно призвали нашего придворного звездочета, штатного толкователя снов. Дурак и ляпнул, что, мол, должны погибнуть все родные и близкие шах-ин-шаха и он останется один, как сова на развалинах…