Мердана-Пальвана поднимают, уносят.
С а х р а г ю л ь. О аллах, помоги моему брату! Помоги моему мужу Гельды!
З а н а в е с.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Бойцы добровольческого отряда стоят у могилы Гельды-Батыра. В руках Кельдже красное знамя, древком которого служит «золотая» палка.
Здесь же К а л а ш и н и С а х р а г ю л ь.
А н т о н о в (тихо, раздумчиво, с большими паузами). Мы прощаемся с нашим товарищем, другом, нашим командиром, который погиб, выполняя свой долг.
С а х р а г ю л ь (припадает к могиле, причитает). Мой Гельды! Мо-о-ой Ге-ельды-ы-ы!
А н т о н о в. Над могилой принято обращаться к усопшему — «мир праху твоему», «спи спокойно, наш незабвенный товарищ»… Но ведь Гельды не слышит нас. И поэтому сегодня мне хочется избежать этих вежливых, но бессильных слов. Слишком дорог нам этот человек, ушедший от нас.
С а х р а г ю л ь (плачет). Ге-ель-ды-ы! Мой Ге-ельды-ы-ы!
А н т о н о в. Обидная штука — смерть. Необратимая! Таковы законы… борьбы… за жизнь, за лучшую долю на земле… Кто-то падает в строю. Отдает свое самое дорогое — жизнь! — за то, чтобы другим было лучше. Другие — это мы с вами.
С а х р а г ю л ь. Как я буду жить без тебя, Гельды?! Будь проклята рука того, кто разлучил нас!
А н т о н о в. Я не стану никого призывать вечно хранить в сердце память об этом человеке. Такой призыв был бы оскорбительным для дела, за которое погиб наш Гельды-Батыр, для него самого. Мы и без того никогда не забудем его. Пока мы живы — он с нами, в наших делах.
С а х р а г ю л ь (кричит). Нет у меня Гельды! Отняли у меня Гельды!
А н т о н о в (так же раздумчиво). Увы, от хвалебных слов, даже от самой ярчайшей, долгой памяти наш товарищ не воскреснет. И никогда не увидит весеннего неба над Каракумами, алых маков на желтом песке, никогда, как мы с вами, не познает радостей любви и многого другого, волшебного, непередаваемого словами, чем полна человеческая жизнь. Я обращаюсь не к нему, не к его праху, — к вам, живые.
С а х р а г ю л ь. Встань, пожалуйста, Гельды, встань, мой джигит!
А н т о н о в. Помните, товарищи, Гельды-Батыр отдал свое дыхание за счастье людей на туркменской земле! Нам! Мы будем жить вместо него, за него. И вот этого мы все, знавшие Гельды-Батыра, его друзья, не имеем права забыть никогда. В этом есть великий смысл! Своей жизнью, поступками мы несем ответственность за наше общее большое дело… Ответственность не перед этой могилой. Перед своим разумом! Перед будущим, которое мы создаем!
Бойцы отряда салютуют выстрелами вверх.
Конец
ПРОДАННЫЙ СОН
Пьеса-сказка в двух действиях
По мотивам туркменских народных сказок
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
М а м е д.
Т а б и б К е м а л.
Г ю л ь б а х а р (она же — голубка).
Ш а х.
В и з и р ь.
Н а ч а л ь н и к с т р а ж и.
В о р И б р а г и м.
М а к л е р.
Х а д ж и - а г а.
С л е п о й н и щ и й.
Х а м м а л - н о с и л ь щ и к.
Д е р в и ш.
Ш а х - з а д е.
Ш у т.
С к о т о в о д.
С т р а ж н и к и.
Т е л о х р а н и т е л и ш а х а.
Т о р г о в ц ы.
Г о р о ж а н е.
Ч е р н ы й к о б ч и к.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Площадь рядом с городским базаром в древнем Мерве. По ней то и дело снуют торговцы с туго набитыми хурджунами, носильщики с мешками на спинах и большими корзинами на головах, жители города.
Со стороны базара доносится многоголосый гул.
На краю площади стоит кибитка. В ней живет известный по всему Туркестану ученый, знахарь и немного волшебник Табиб Кемал. На топчане перед кибиткой лежит молодой человек — М а м е д. Он то и дело стонет.
Из кибитки выходит скромно одетая миловидная девушка. Это Г ю л ь б а х а р, внучка старого Табиба Кемала. В руке у нее пиала с каким-то снадобьем.
Г ю л ь б а х а р. Дедушка интересуется, как ты себя чувствуешь, джигит?
М а м е д. После лекарства, которое ты, о славная девушка, дала мне вчера вечером, мне стало легче дышать. Но ноги по-прежнему без движений, парализованы. Как видишь, Гюльбахар, речь вернулась ко мне, разум прояснился, однако все равно я — полумертвец.
Г ю л ь б а х а р. Вот, Мамед, выпей еще и это. (Поит Мамеда снадобьем.) Дедушка говорит, что ты пошел на поправку. Верь и ты!
М а м е д. Какой же я неудачник! Мне двадцать лет, из них семь я — калека. В двенадцать лет, Гюльбахар, я сел на коня, начал джигитовать. Однажды на тое, во время скачек, взбесившийся жеребец сбросил меня, на землю. Так я стал жалким калекой. Умоляю тебя, великодушная Гюльбахар, дай мне какой-нибудь яд, прекрати мои адские муки! Я хочу умереть!
Г ю л ь б а х а р (с улыбкой). Не спеши, джигит! Умереть всегда успеешь. Всю эту ночь до зари дед мой не спал, варил какое-то лекарство. Я видела лицо дедушки, видела: он верит в твое исцеление, Мамед. Потерпи еще немного. Он верит. И я верю. Верь и ты.
М а м е д. А у меня, мне кажется, не осталось веры, Гюльбахар. И родители мои не верят в мое исцеление. Они живут далеко отсюда — на берегу бескрайнего моря Хазара. Год назад темной ночью я выполз из отчего дома и пополз по дороге на восток… Я много слышал о знаменитом ученом и врачевателе Табибе Кемале, живущем в Мерве. И я решил добраться до него. Целый год я полз. Посмотри на мои руки, Гюльбахар! Они все в мозолях. Я здесь, в Мерве, у дома знаменитого Табиба Кемала. Но веры, повторяю, уже почти нет в моем сердце, я растерял ее в пути — по пескам Каракумов.
Г ю л ь б а х а р. Крепись, джигит! Крепись, Мамед-джан! Ты еще сядешь на коня. Верь! Верь!
М а м е д. Проклятый недуг подточил мое мужество. Даже неудобно признаваться тебе в этом, Гюльбахар.
Г ю л ь б а х а р. Вера и надежда — вот два великих крыла человеческой души. Не опускай эти крылья, джигит!
М а м е д. Пока не опустил, Гюльбахар. Они-то и помогли мне добраться сюда. Но прошла уже неделя с тех пор, как Табиб Кемал начал бороться с моим недугом, а я вот все лежу…
Г ю л ь б а х а р. Дедушка вернул тебе речь, Мамед, он прояснил твой рассудок. Не все сразу, джигит! Имей терпение!
М а м е д. А ноги! Мои ноги!
Из кибитки выходит Т а б и б К е м а л. В руках у него пиала и розовый кувшинчик.
Т а б и б К е м а л. Не все сразу, молодой человек. Извини, забыл твое имя.
М а м е д. Мамед.
Т а б и б К е м а л. Так вот, Мамед-джан, не скрою, бывают и у нас неудачи. Ты, наверное, слышал о знаменитом во всем мире ученом, враче, поэте и философе — Авиценне. Так вот, Авиценна спас от смерти и болезней тысячи людей, а вот собственного сына Джамала спасти не смог. Все бывает, сыночек Мамед.
М а м е д. А что, у сына Авиценны тоже был паралич ног?
Т а б и б К е м а л. Хуже, сынок, хуже. Говорят, печень его сына от недуга превратилась в камень. Авиценна удалил камень, но все-таки парень умер, да упокоит его душу аллах!
Г ю л ь б а х а р. Говорят, из этого камня Авиценна сделал рукоятку для своего ножа.
Т а б и б К е м а л (наливает из розового кувшинчика в пиалу снадобье, подносит его ко рту Мамеда). Выпей это, сынок. А ты, Гюльбахар, сходи принеси голубой кувшинчик, который стоит на огне.
