Накануне у Шах-Аббаса был главный молла: необходимо упрочить в народе авторитет властелина, укрепить мысль о священном происхождении династии Шах-Аббаса — Сефевидов, прочертить его родословную со времен пророка Мухаммеда. Прежде главный молла пришел посоветоваться с Ага-Сеидом. «Культ Шах-Аббаса и без того велик, — заметил Ага-Сеид, — к чему еще родословная? Есть в мире ученые мужи, и они в душе будут посмеиваться над нашей родословной, рассчитанной на темную массу!» «Но создавая культ, — возразил главный молла, — мы, приближенные шаха, обезопасим и себя!..» Как-то главный молла проронил фразу о том, что, дескать, есть люди, ваше величество шахиншах, которые скептически относятся к идее родословной! Кто? Ага-Сеид! А тут еще упрямство Ага-Сеида: не назвал имя презренного раба, несомненно агента турецкого султана, спросившего в вольном меджлисе о спорах между суннитами и шиитами. В следующую минуту Ага-Сеид, может, и назвал бы имя христианина или иудея, но было поздно — Шах-Аббас и сам не помнит, как вонзился в грудь Ага-Сеида тонкий, как стебель, клинок…

И чего это Шах-Аббас вспомнил о нем?! Ах да: если бы был он жив, непременно подсказал бы, как обмануть звезды!

А какой накануне был прекрасный день!..

После английского и испанского посланников был созван меджлис поэтов в честь Шах-Аббаса: читали оды. Семикратный рефрен возносил трон, и меркли семь планет пред славой шахиншаха (обыгрывали седьмой год его царствования). Семижды семь бейтов единой рифмой воспевали соломонову мудрость и мощь шаха. «Аллах мой, — прослезился шах, — как меня любят мои поэты! Удивительно устроен мир: чем больше слез и крови проливаешь, тем больше любят тебя!.. А все потому, что казнил ради блага царства!»

И с такой силой вдруг потянуло к Сальми-хатун, что шах оборвал царя поэтов. С другими женами нетерпелив, лишь голод и утоление, а с нею не любит спешить. Неведомо, чем прельстила. И никакие мировые события не оторвут от нее. А иногда кажется — готов и от трона отречься.

Нечто подобное было у шаха и в пору террора с персиянкой; испугало его чувство, когда показалось, что она власть над ним заимела, тянет к ней, и чувство это расслабляет, сладостно до слез, готов любое ее желание исполнить, но, к счастью, она молчит! А если заговорит? А однажды в разгар дня, когда везир докладывал о положении на юге страны, где по наущению афганцев был поднят мятеж, а тут же рядом, дожидаясь очереди, чтобы рассказать, как была подавлена эта неслыханная самонадеянность черни, стоял командующий, Шах-Аббас прервал везира и удалился к ней… И пробыл у нее допоздна. А в зале его дожидались!.. И он, презренный, еще смеет мечтать о великой державе?! И Шах-Аббас в гневе задушил персиянку, самим дьяволом подосланную к нему, чтобы воля даря царей была мягче воска!..

А Сальми-хатун и умна! Вот и теперь, перед рассветом, он потянулся к ней, а она: «Усни, мой шах, завтра тебе решать судьбу преданного тебе народа!» И ей бы, подумал, засыпая, шах, учредить титул; но какой? Может, «Солнце царства», «Шамсуль-Салтанэ»?

И тут у дверей послышался шорох, кто-то остановился у покоев Сальми-хатун. Шах вскочил, схватившись за кинжал:

— Эй, кто там?!

В дверях со свечой в руке стоял главный евнух Мюбарек.

— Что еще? — нахмурился Шах-Аббас, встревоженный столь нежданным появлением евнуха. Поистине случилось невероятное, если евнух осмелился, не дожидаясь утра, потревожить шаха.

— Мой шах, — низко поклонился Мюбарек, — главный звездочет только что прибежал ко мне и сказал, что немедленно хочет удостоиться лицезрения его величества Царя Царей Вселенн…

— Короче! — оборвал его шах.

— …видеть вас по весьма важному делу.

Звездочет уловил коварство звезд и за обманчивым хитросплетением планет, сулившим, казалось бы, счастье, разглядел истинный смысл — смерть венценосца! Нельзя медлить! До рокового сближения Марса и Сатурна, когда обрушится удар на венценосца, остается две недели! Очи царства, «Эйнуд-Салтанэ», этот титул дал звездочету шах за его могущество, заспешили к шаху. Но какая сила надобна, чтоб уста вытолкали слова о фатальной гибели! Может, подождать до утра? Он вернулся, еще и еще раз подсчитал и прочертил ход звезд, заглянул в новейшую астрологическую таблицу Улугбека: никакой ошибки! Раздумывать некогда — шах всемогущ, и он найдет способ!

И только тут Очи увидели, что шах — такой же смертный, как и он: шах побледнел, но звездочет не должен это видеть, голова его низко опущена, и он смотрит на свои загнутые кверху острые носки чувяков. И только сейчас дошел до звездочета ужас его положения: мало ли случаев, когда за дурные вести казнили?!

— Ты свободен, иди!..

Шах смотрел на светлеющее небо. Жить да жить бы ему на радость народу!.. Может, звездочет ошибается? Но астрология — династическая профессия звездочета! Ведет свой род чуть ли не от Абу-Али-Сина! Немедленно вызвать доверенных людей (тут-то и пожалел, что нет в живых Ага-Сеида!): везира, военачальника, казначея и главного моллу. Если не помогут — отрубить им головы и призвать новую партию ханов, на сей раз титулованных.

И вот уже скачут они во дворец.

— Что же ты посоветуешь, Опора царства? — начал шах с везира.

— Преданность ничтожнейшего раба, наш великий царь царей… — везир вовремя осекся, чтоб не сказать «вселенной»: не надо напоминать о звездах! — благородные предки шаха по безграничной доброте своей назначали везирами людей недалеких…

— Вот и докажи, на что способен!

— Мой шах, — «это конец», подумал везир, — не было случая, чтоб ничтожнейший раб твой… но как предотвратить движение звезд, убей меня, мой шах!..

— А что посоветуешь ты, Меч царства? — обратился шах к военачальнику.

— Победоносное войско твое еще сотрясает мир, дай срок, и султан…

— Поздно! Он сожрет вас, когда меня не будет! Военачальник уставился на шаха, от натуги лопнут вены на шее, пот будто бородавки.

— Может, мой шах, — еле слышно говорит казначей, — звездочет ошибся в расчетах, я готов ему помочь!

А шах уже смотрит на главного моллу:

— Ну, Вера царства?!

— Мой шах, видано ли, чтоб, указав яд, звездочет не знал противоядия?! Если он мудр и учен, пусть найдет средство от беды, которую предсказал!

Звездочет знал, что за ним еще придут, и лихорадочно листал астрологические книги. Но нигде не указано средств! И он, дабы отвратить от себя беду, придумал длинную речь в защиту астрологии. Он напомнит шаху о недавнем наводнении, когда планеты влаги соединились в созвездии Рыб, грозившем новым потопом. И он, звездочет, предсказал наводнение! И небывалую засуху, когда Сатурн и Марс соединились в знаке Весов, а Солнце и Юпитер — в знаке Льва! И чуму! И мор! Но станет его слушать шах!.. И точно:

— Как осмелился ты грозить мне бедою, — не дав опомниться звездочету, разразился гневом шах, — и не обмолвиться ни словом о средствах борьбы?!

— Я думал, мой шах!

— Говори!

— Дай срок!..

— Палач! — И в мгновенье из-под земли вырос палач с мечом за поясом и веревкой в руках: рубить или вешать? — Уведи изменника и отруби ему голову!

«Если его казнят, не миновать казни и нам!..» И военачальник пал на колени:

— Шах, кто же выручит нас из беды, если этому презренному ишаку, достойному смерти, отрубят голову?! Пусть подскажет, а потом и казни!

Но тут вошел главный евнух и доложил о старейшем звездочете Мовлана. Неужели еще жив этот астролог?

— Старческой немощью я обречен, — Мовлана часто задышал, — проводить остаток жизни в одиночестве. Но неблагоприятное расположение звезд принудило меня поднять старческие кости и предстать пред вами, мой шах! Через пятнадцать дней планета Марс…

— Знаю! — прервал его шах.

— И о созвездии Скорпиона?

— Да!

— Хвалю, хвалю ученика!.. Но неужели вы знаете и о том, как отвратить беду?

— Это я хочу услышать от вас, Мовлана!

— Да, вряд ли кто подскажет!.. Звездочеты пошли нынче неопытные, не то что в мое время! Мой учитель, бывало…