Взята крепость Аббас-Абад, под угрозой Тавриз.
Разбили лагерь. Вскоре подошва гор со стороны Хоя запестрела вооруженными конными, и персы пригласили в шатер наследного принца Аббас-Мирзы царского посланника Грибоедова и его переводчика из знатного рода — Бакиханова.
Царская служба
— Да, мы были с ним неразлучны, Грибоедов и я, его языки: персидский, азербайджанский, арабский («и чего расхвастался перед юнцом?!»). — Чиновник старый, Аббас-Кули Бакиханов, и молодой, Фа-тали Ахунд-заде.
— Ад-зер-бид-зам — смешно не выговаривал он. А я поправлял: «Не «адзер», а «азер», огонь, пламя». «Азер-би-жан». «Не «би», а «бай», богатый, «огнем богатый». И еще «джан». Так и не смог Грибоедов выговорить.
— А Туркманчай? — нетерпеливо спрашивает Фатали.
— Был и Туркманчай.
Это село близ Тавриза, где подписали трактат: к России отошли все земли по эту сторону Аракса, и река стала границей; Иран обязался заплатить контрибуцию за возврат ему Тавриза и других захваченных азербайджанских земель по ту сторону Аракса (Паскевич — императору: «…по всей справедливости может за нами остаться!..»). «Бремя сие падает единственно на Аббас-Мирзу, — писал Грибоедов, — ибо шах решительно отказался способствовать на свою долю ко взносу сих денег». У него ведь такой гарем!.. шутка ли — двести детей! Аж золотые пуговицы пришлось спарывать Аббас-Мирзе с платьев своих жен!
Как же передать опыт молодому земляку Фатали? А разве опыт передается? Он, семь ступеней пройдя по военно-чиновной лесенке, уже полковник, а Фатали — только на первой ступени, прапорщик.
— Твое будущее — мое настоящее, Фатали.
— А как же твое будущее, Аббас-Кули-ага?
— Мое будущее — в моем движении к прошлому. Бакиханов уезжает в Мекку. Мекка — как повод, пока еще разрешают паломничества, но скоро и это прикроют! Кто-то сболтнул, Фатали слышал: «…мало ему царских чинов, захотелось еще мусульманского титула Гаджи».
А пока разрешено поездить в пределах империи, замкнутой, как кольцо, он путешествует по Кавказской линии, Донской земле, Малороссии, Великороссии, Лифляндии, Литве и Польше. В Варшаве — Паскевич, князь Варшавский. Он бледен, на него совершено покушение. «Туркман-чай!..» Радуется, а улыбка выходит кривая, еще не оправился. «Аллах пощадил!» Стрелок под Брестом плохо целился.
«Ольга Сергеевна? Неужто сестра Пушкина?!» И Аббас-Кули везет ее письмо в Петербург, родителям.
«Ты можешь, милая Оленька, себе представить удовольствие, которое я имел, получив твое письмо… Аббас обедал у нас. Он так обходителен, так любезен, так полон предупредительностью, что мы с ним были как старые друзья», — пишет дочери в Варшаву Сергей Львович.
«…Какой интересный человек, как он прекрасно выражается, я люблю его манеру держаться, он мне бесконечно нравится. Я благодарю тебя, что ты его прислала к нам… много рассказывал о тебе, мой милый друг, о твоем желании приехать в Петербург, но когда он мне сказал, что нет дилижанса от Ковно до Риги и обо всех неприятностях, которые ты сможешь иметь во время путешествия, я благодарю бога, зная, что ты в Варшаве», — пишет дочери Надежда Осиповна.
И Пушкин от Аббас-Кули в восторге: занимательный разговор с сыном Востока!
Вез в Петербург еще одно письмо: Паскевича — министру иностранных дел Нессельроде. «В персидскую войну службою Аббас-Кули-ага я был особенно доволен: совершенное знание им персидского языка и неутомимая деятельность принесли много пользы. Через него шла почти вся переписка с Персидским двором и таким образом сделались ему известны все отношения наши в Персии и весь ход нашей персидской политики… Чтобы удержать на службе Аббас-Кули-ага и вместе с тем показать нашим закавказским мусульманам, что правительство не оставляет без внимания людей, усердно ему служивших, настаиваю, чтоб он находился в распоряжении Министерства иностранных дел».
Но — устал, устал наш друг. И в такие секреты получил доступ! Отпустить? А вдруг во вред?.. Нет, не боязнь, и не таких ломали! А все же: нельзя ли испросить у императора разрешение дать ему отдых на какое-то время, сохранив почести и выплачивая жалованье? И ценят, и не верят! «…фамилия Бакихановых не замечена в измене и неблагонамеренных поступках против Российского правительства, но (!?), чтобы утверждать, что она искренне предана нам, этого нельзя допустить, как точно и о всяком другом мусульманине. Почему знать, что сия же самая фамилия, при перемене обстоятельств, не сделает того же, что теперь сделали его противники». Это пишет на запрос из Петербурга — совершенно секретно! — главноуправляющий барон Розен, «…вызван был мною в Тифлис, дабы дать ему особенное поручение («шесть месяцев в Тифлисе и — ни одного задания!»), чего, однако, не мог исполнить, ибо он, приехав сюда, обнаруживал беспрестанно столь сильное против меня неудовольствие, что я не мог уже иметь к нему никакой доверенности». Вспыхнуло восстание в Кубе — изолировать Бакиханова, отозвать! Пусть сидит в Тифлисе, держать его в Кубе опасно.
Износился! Иссяк! Тяжко, душит мундир! Недоверие!.. К кому?! Подозрительность друг к другу, недоверие к самим себе! Не видеть, не слышать барона! Отставка! Бессрочная! В село, в глушь!.. «Ты еще юн, Фатали!.. Твое будущее — мое настоящее!..»
— А они и своим не верят!
— Ты о ком?
В Петербурге — Александр Сергеевич (неужто через три года не станет его?!), брат его Лев-Леон, Софья Карамзина, князь Вяземский, Сергей Львович, Мирза-Джафар Топчибашев (хитер! принял христианство).
— Вспомни о Пушкине!
«…при Аббас-аге он ругал большой петербургский свет уже слишком зло, — пишет дочери Сергей Львович, — а на мое замечание — рассердился, да сказал: «Тем лучше, пусть знает — русский или иностранец, все равно, — что этот свет — притон низких интриганов, завистников, сплетников и прочих негодяев!»
Пушкин — жене: «Я перо в руки взять не в силе! Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство».
Нет, не уйти от себя!.. всюду преследуют, даже в его глуши!
В Мекку!
Но дороги опасные: чума, холера.
— С кем ты разговариваешь, Фатали?
— А разве я разговариваю?
— Ну да, ты сказал: «Как мне тебя понять?»
— С Аббас-Кули-агой.
— С Бакихановым?! — изумленье в глазах жены, хоть и привычна к странностям мужа. — Но он же, бедняга, умер!
— Да, да, умер… Между Меккой и Мединой, шел по стопам пророка Мухаммеда.
— Пожелал, говорят, умереть на священной земле.
— Мало ли что болтают?!
В дамасском караване, к которому примкнул Аббас-Кули, было двадцать тысяч паломников, чума никого не пощадила. «Гаджи (почетный титул за паломничество) — Аббас-Кули-ага (раб пророка Аббаса) — хан (из рода бакинских ханов)». Сбросить мундир, отбросить титулы, выкинуть ордена. И даже последний, «Льва и Солнца», так и не покрасовался на мундире. «Нет, не зря мы в нем сомневались!..» — вспомнили в царской канцелярии барона, когда пришла весть о награждении Бакиханова иностранным шахским орденом. И на письме игриво-ироническая, аж до кляксы, резолюция: «Он умер, следовательно персидского ордена носить не будет. К делам».
«И отчего тебя любили? И отчего люблю тебя я?..»
Фатали знал, как Аббас-Кули сказал о нем: «Хитрый шекинец!»
Встреч было много. Отпечаталась последняя — перед паломничеством Аббас-Кули в Мекку, и запомнилась первая, когда Ахунд-Алескер привез Фатали в Тифлис.
Гаджи Ахунд-Алескер удивительно быстро согласился с нежеланием Фатали стать, как он, духовным лицом. Отпор? Разрыв? Даже доволен как будто! Служить новой власти? Светские науки? Тифлис?! Что ж, есть там Баки-ханов, и он поможет! Но прежде была Нуха, бывший Шеки, новая школа, готовившая туземные кадры, а еще прежде — Гянджа и духовная школа, где Фатали отшлифует свой почерк, изучит, ведь дорога паломничества долгая и трудная, многие-многие науки!..
— Мы с тобой изучали? Ну да, кое-чему я тебя учил: ты постиг коран, науку о вере и ее истории, правила чтения и объяснения арабских книг, науку о всех верах на земле, учение о поэзии, законы гражданские и духовные, науку о кратком и пространном выражении своих мыслей, даже кое-что о лечении болезней молитвами! Что еще? Ах да, кое-что об астрологии — предсказывании будущего и науку о разгадывании снов, авось пригодится! Да, Гянджа… — и задумался Ахунд-Алескер: то ли о трудном паломничестве, то ли о том, что, может, изучит Фатали в Гяндже русский, ибо там расквартирован полк. — Есть там мудрый человек, не чета и мне — знаменитый поэт Мирза Шафи!
