Мы повалились на постель, сжигая друг друга ласками, избавляясь от остатков одежды. Завершив поцелуй, оторвался от жены, чтобы посмотреть ей в лицо, сказать, как сильно люблю, и увидел под собой ухмылявшуюся, довольную, как сытая кошка, Дину. Я закричал от ужаса и, дернувшись, проснулся.

Дины не было. Нелли не было. Никого не было. Были только я, скомканный в ногах плед, утренний стояк и пустая спальня. Простонав, потер лицо ладонями, сел и огляделся.

Как и в прошлый раз, практически идеальный порядок. Небрежно брошенный на спинку кресла бархатный халат жены, закрытые шторы, мои вещи, сложенные на комоде, легкий цветочный аромат духов. И звенящая тишина, которая бывает в пустой квартире.

Нелли ушла. Сбежала, не посчитав нужным ни снова отчитать, ни возмутиться или просто поговорить. В который уже раз устранила меня из своей жизни, перечеркнув все, что было.

Принял душ, оделся и прошел на кухню, где меня на плите, оказывается, ждал кофе в турке, а на столе — свежие вафли.

Позавтракал, отмечая, что я в тихом и рассудительном бешенстве. Управляемый такой гнев. Который говорил: иди, Доронин, и найди ее, растолкуй этой женщине, что она лгунья, трусиха, распутница, соблазняющая бельем бывшего мужа, и поставь перед фактом, что она снова с тобой на твоих условиях.

Однако горячий кофе неожиданно возымел какое-то успокаивающее действие. Я хотел убедиться, найти доказательства, что истина не в вине? Хотел и получил. Нелли намерена поиграть? Желает азарта? Кто я такой, чтобы отказывать? Мама из меня все же джентльмена воспитывала. Так что любой каприз, моя прекрасная леди, но мы поговорим. Ты не отвертишься, Вишенка. И это будет обстоятельный, долгий разговор (даже если придется привязать тебя шарфиками к кровати) с железными аргументами.

Кстати о них.

Убрав за собой, ополоснув чашку и турку, я вернулся в ванную, нашел корзину для белья. Как и полагал, наверху лежали те самые кружевные трусики цвета молочного шоколада, что были на Элеоноре вчера. С громадной улыбкой удовлетворения сунул их себе в карман.

Что же я делаю? Почему веду себя так безрассудно, иду на поводу желаний? И ведь понимаю, что в итоге вновь будет так больно, что никогда не восстановлюсь, не соберу себя, но продолжаю…

Крепко спавший Егор подгреб меня к себе, обнял, сладко засопел, уткнувшись в шею. Улыбнувшись, погладила его по волосам, щеке.

Когда в минувшую пятницу это между нами случилось, я искренне полагала: в последний раз, больше не допущу. Жила с этой мыслью всю неделю, а сегодня распаковала новый комплект белья, легла в постель, ожидая… Сна ни в одном глазу.

Ненавидела, корила себя, ругала на чем свет стоит, но не могла встать и накинуть цепочку на дверь. Не посмела напомнить себе, что мы в разводе, что моя любовь — плохая привычка, надо избавляться от нее…

Разумеется, сразу поняла, что он не пьян, просто разыгрывает передо мной сцену. Для меня в этой пьесе тоже была отведена роль, постаралась следовать сценарию. Игра… До чего удобно в ее рамках. Выйти за них нельзя, тут же ломает острая боль от осознания действительности. А вот быть в коконе, в комфортном пространстве желания, страсти, где мы с ним лишь их выражение, вынесенное за скобки действительности, позволить, поддаться, уступить — да, это выход, это экстаз. Этакая поблажка, таблетка от кровоточащей раны в душе. В этой сказке можно разрешить ему грубо овладеть собой, словно наказывая, узнать, что такое вожделение с новой стороны, понять, какие демоны живут внутри него, внутри меня самой, и принять их.

А вопросы, осознание, бессильная злость пришли уже потом. Сменили восторг, потушили тлевшие и согревавшие отголоски бурного удовольствия.

Он предал, изменил, глубоко и смертельно ранил, но я продолжаю хотеть его, ждать его, любить самозабвенно… Почему? За что это мне?

Именно такой сумасшедшей любви, ломающей гордость, целостность, мир, именно такого чувства, похожего на одержимость, зависимость, делающего слабой, вытаскивающего меня из безопасной раковины, отвергающего доводы разума, всегда боялась. Ведь знала: оно погубит меня. Предчувствия не подвели.

Егора полюбила еще до того, как увидела воочию…

Многие художники влюбляются в образ, а я тем более была в зоне риска, потому что вдохновлялась образами и творила ими. Евгения Александровна, мой добрый друг, крестная-фея, пригласила как-то отдохнуть в их коттедже за городом, с гордостью показала дом, заочно познакомила с мужем и детьми, продемонстрировав фотоальбом. В тот день я и влюбилась. В фотографию.

Егору на ней было всего двадцать, на два года младше меня тогдашней, снимок сделали на море. Парень сидел на берегу, сумрачно вглядывался вдаль. Обнаженный по пояс темный блондин с гривой волос ниже шеи, фактурные плечи, спина. Взглянув на него, мгновенно провела ассоциацию: Демон Врубеля. Те же замкнутость, закрытость, жесткость, бескомпромиссность при одиночестве, беззащитности, мечущейся душе.

Ловушка захлопнулась. Романтичная натура во мне получила пищу и объект для восхищения, обожания и мечтаний. Мне и не надо было видеть Егора, лично знакомиться с ним. Идеал тем и хорош, что питает сам себя и живет сам собой.

Если бы знала, что Евгения Александровна вздумала почему-то свести нас… Унеслась бы обратно в Нижний без оглядки. Впрочем, о том, что стала жертвой обдуманного сватовства, узнала только год назад, простила свою благодетельницу сразу же, потому что любила и ее, и ее сына, была счастлива.

День знакомства… Евгения Александровна нарочно предупредила меня о том, что к нашей женской компании примкнет мужчина, ее старший сын, уже непосредственно в холле театра. Она прекрасно знала, как сильно это заставит меня волноваться, будто подозревала, что из Егора Доронина я давно сделала нечто вроде идола. К моему облегчению, он то ли передумал, то ли просто дела задержали. Во всяком случае, не появился, пока мы бродили по коридору возле входа в ложу, беседуя и разглядывая черно-белые снимки на стенах.

К тому моменту как опустилась в кресло рядом с Алей, практически успокоилась, настроилась на то, что сейчас вживую увижу балет, стану сопричастна действию. Впервые. О Егоре на время позабыла. Происходящее на сцене увлекло, покорило, музыка волновала до слез, рвалась даже изнутри, но вдруг что-то изменилось. На землю с волшебных небес вернуло острое ощущение чьего-то взгляда, тревожившее кожу странной щекоткой, оно не проходило, как ни старалась вернуть внимание танцорам и их движениям. А когда действие на сцене и это ощущение достигли своего апогея, не выдержала, шепнула Алевтине, что выйду на минуту, и встала.

Он сидел позади, мужчина в костюме, с небрежно уложенными волосами. Егор Доронин. Узнала его даже в полутьме за короткий миг, что позволила себе посмотреть, и поторопилась к выходу из ложи.

Итак, он все же пришел… Это меня пугает? Нет, скорее тревожит. Об этом чувстве и своих дальнейших действиях размышляла, пока шла до туалета, мыла руки прохладной водой, рассеянно вглядывалась в зеркало, отражавшее взволнованную девушку с румянцем, тлевшим на щеках, тяжелыми темными волосами, аккуратно уложенными на затылке. За прошедшие после переезда месяцы я сильно изменилась: другой стиль, другая одежда, — все под мягким, но ощутимым влиянием Евгении Александровны. Моя попечительница не уставала знакомить меня с нюансами общения с различными людьми, правилами этикета, выбора одежды. Казалось, она задалась целью полностью преобразить меня, но не внутренне, а только внешне. И, вглядываясь в свое лицо в отражении, я думала: ей это удалось, мне осталось лишь привыкнуть к новой себе. А встреча с Егором Дорониным — новое потрясение, к нему не готова, но кто же меня спрашивал?..

Пока шла обратно к ложе, твердо решила: тревожиться не стоит. Егор — такой же член семьи, как Аля, Данил и его жена Карина, как Валерий Георгиевич. С ними всеми я в той или иной мере общалась, не особо смущаясь или комплексуя. Поэтому, если вообразить, что Егор ничего для меня не значит, будет так же просто взаимодействовать…