Гоча остановился так внезапно, что идущий сзади едва не наткнулся на него.

Навстречу Гоче шла Гуранда.

Гуранда шла с каким-то парнем, совсем незнакомым парнем…

Гоча впервые его видел. Гуранда что-то оживленно рассказывала своему спутнику, жестикулировала своими красивыми руками и смеялась.

Гуранда шла с каким-то парнем, совсем незнакомым парнем. Гоча видел его впервые. У него была короткая массивная шея и толстые губы, низкий лоб, маслянистые глаза и наглая улыбка… Он жадно ухватился за обнаженный локоть Гуранды и глядел на нее, как на рог, полный вина, который не терпится выпить.

Откуда-то, из неизведанной глубины разума выплыла картина: мертвый Гоча. Никогда не мерещилось ему ничего подобного.

«Так будет, когда я умру, — подумал Гоча, — когда я погибну где-нибудь на фронте».

Вот они приближаются… приближаются… Не может быть, чтобы Гуранда не взглянула на Гочу. Гуранда почувствует, что он рядом, почувствует и обернется. Невозможно представить себе, что она не оглянется…

Прошли…

Прошли мимо — Гуранда и этот незнакомый парень…

Гуранда смеялась и с увлечением рассказывала о чем-то. Ее мелодичный голос теперь услаждал слух этого парня, который все так же жадно глядел на нее своими маслянистыми глазами.

Вдруг Гуранда остановилась, высвободила свою руку и стала оглядываться по сторонам, будто кто-то ее звал и она не могла разобрать, откуда ее окликнули. Она немного постояла на месте, потом снова подошла к парню и…

Они пошли дальше…

Гоча вышел из-за дерева, быстро догнал их и взял Гуранду за руку.

— Ты была в кино?

— Гоча? — воскликнула Гуранда. — Гоча! — Глаза у нее заблестели. — Где ты! Я столько ждала тебя! Потом стояла здесь, у входа!.. Почему ты не пришел!.. Потом меня пригласили… Познакомьтесь, это мой школьный товарищ…

Гоча протянул парню руку, не глядя ему в лицо, и невольно сжал ее слишком сильно, но быстро опомнился и отпустил. Гуранда продолжала:

— У него оказался лишний билет… Ты ведь все равно видел этот фильм — и я решила пойти…

— Ну и правильно, — прервал ее Гоча. Гуранда повернулась к парню.

— Большое спасибо! До свиданья, нам в эту сторону.

Парень что-то пробормотал и с головы до ног оглядел Гочу. Гоча шел и чувствовал на спине холодок, он знал, ощущал, что парень не сводит с них взгляда. Он хотел избавиться от этого холодка, отделаться от него, хотел избавиться от горького осадка недавних мыслей, оставшегося в душе…

— Ты обиделся? — донесся до него голос Гуранды.

— С чего ты взяла?

— Идешь так быстро, даже не ждешь меня.

— Вот пожалуйста, пошел медленно. Теперь ты больше не думаешь, что я обижен?

— Гоча, ты в самом деле обижен… Но знаешь, отказаться было неловко. Он мог подумать, что…

— А я собирался сегодня забрать тебя…

— Куда же?

— К себе, навсегда!

— Навсегда? — засмеялась Гуранда. — Тогда почему же ты опоздал? — Она замолчала, взяла Гочу под руку и приноровилась к его шагу. Гоча искоса взглянул на ее опущенные ресницы, на склоненное задумчивое лицо.

— Нет, Гоча, сегодня не такой день… этот день должен быть совсем другой… не знаю, какой, но совсем особенный… я сама выберу этот день. Хорошо? Я сама почувствую его и скажу тебе… И тогда ты заберешь меня!

Гоча почувствовал, как нахлынула на него теплая волна счастья.

— А я знаешь, о чем думала в кино? — заглядывая снизу ему в лицо, спросила Гуранда.

— О чем?

— Сказать?

— Скажи, что ты пугаешь меня!

— Я вот что думала: ведь может так случиться, что Гоча полюбит другую…

— Может, — сказал Гоча и, не давая ей опомниться, продолжал, — но той, кого я полюблю после тебя, будешь опять ты!

Кажется, такой ответ Гуранде очень понравился. Она замолчала и опустила голову.

Гоче казалось, что он несет Гуранду на руках и так крепко обнимает ее, что никто никогда не сможет их разлучить.

Когда они вошли в подъезд дома Гуранды и ступили на лестницу, Гоча вдруг спросил:

— Хочешь, я понесу тебя на руках?

— Что ты? Устанешь!

Он поднял ее, как перышко, прижал к груди и пошел по ступенькам.

— Ой, как здорово! — смеялась Гуранда. У самой двери Гоча поцеловал Гуранду, и его горячее усталое дыхание смешалось с ее — нежным и легким.

Спустили воду в Ортачальской плотине, и Кура оживилась. Неподвижный толстый слой воды съежился и спал, оставив темную полосу на сером граните берега… Свет от лампионов разбивался в быстрых волнах, дробился на мельчайшие части, словно в воду бросили бесчисленные осколки зеркал и они теперь возвращали городу множество его отражений.

Ночь стояла спокойная и просторная.

Гоча оперся о перила моста на том самом месте, откуда днем смотрел на репетицию парада. Глазами он отыскал те деревья, за которыми стояла наспех сколоченная трибуна и играл военный оркестр. Он вспомнил доброе, мягкое лицо капельмейстера и вдруг пожалел, что взволновал старого человека своим внезапным появлением. И Гоча почувствовал, что завтра в час дня он не пойдет на репетицию, не потребует никаких объяснений… Сегодня его марш — военнообязанный, и музыка его призвана в армию.

Гоча глядел на набережную, выплывающую из-под арки моста. Гнались за светом собственных фар автомобили, и казалось, что диковинные светящиеся рыбы снуют по дну прозрачной реки.

1962

Гогита уже давно скрылся из глаз, но я все не отхожу от окна, хочу представить весь путь от нашего дома до сада филармонии. Наверное, мой сын шагает уже по проспекту Плеханова, впереди — Гурген, он иногда оглядывается, чтобы поторопить Гогиту. Гогита, как ящерка, проскальзывает сквозь уличную толпу. Гогита — уже совсем взрослый, ему скоро тринадцать, и привычка у него появилась смешная — теребить ежеминутно свой отросший чуб.

«Мамочка, хоть сегодня пойдем в кино, — попросил он перед уходом. — Гурген проведет тебя бесплатно. Я тебя очень прошу…»

Гогита все замечает. Я, конечно, стараюсь не подавать виду, но он все понимает. Однажды он застал меня плачущей и ничего не спросил… Он замкнутый и скрытный — вроде меня.

Теперь они, должно быть, переходят улицу. «Осторожно!» — говорит Гурген, указывая на мчащийся им наперерез автобус, но Гогита, конечно, не слушает и перебегает на другую сторону, чуть не угодив под колеса.

Сердце у меня сжимается — а вдруг, в самом деле…

Гурген — наш сосед. Точнее — мы стали его соседями. Вот уже второй год, как мы приехали из Батуми и сняли квартиру в этом доме. Гурген — тбилисский армянин. Армянского языка он не знает и объясняется на смеси грузинского с русским. У него доброе сердце, у этого двадцатипятилетнего парня.

Наверное, они уже подходят к филармонии…

Миновали гостиницу…

Прошли мимо кондитерской…

Наконец зашли в сад.

Гогита теперь окончательно скрылся из виду, и я отхожу от окна.

Я успокоилась, будто в самом деле проводила его до самой службы… служба? Как вырвалось у меня это слово! Разве два месяца назад могла я думать, что мой мальчик начнет служить, хотя нет, не служить, а работать, и станет приносить домой заработанные деньги.

Гурген — механик в летнем кинотеатре. Вообще у него золотые руки, чего он только не умеет! Вот недавно научил Гогиту обращаться с фотоаппаратом, теперь учит его играть на аккордеоне.

«Отпустите его со мной, — уговаривал меня Гурген, — лето, в школу он не ходит, потрудится немного — и денег заработает, и удовольствие получит — кино бесплатно посмотрит».

На старинном низком комоде тикают ходики. Двадцать минут девятого.

И опять перед глазами стоит мой Гогита. Сейчас он выходит из зимнего кинотеатра «Октябрь» и спешит к филармонии — переносит пленку в круглых металлических коробках. Потом он заберет вторую часть и вернет первую, потом вернет третью и возьмет четвертую. Вот это и есть его работа. Летнее кино и зимнее — рядом, в двух шагах друг от друга, поэтому им часто отпускают одну пленку, особенно в дни премьер.