Мелано — девушка неприметная. Если она с вами не заговорит, вы никогда не обратите на нее внимания и, не взглянув, почувствуете, что прошли мимо дурнушки. А может получиться иначе: идете вы, скажем, по улице и слышите сзади девичьи голоса. У одной из девушек такой мелодичный голос, что кажется, не говорит она, а поет. Голос этот проникает вам в самое сердце. Но вы оглядываетесь — и видите Мелано, низкорослую, невзрачную. Это обязательно окажется Мелано, потому что нет больше на свете девушки, которая заставила бы вас оглянуться на свой голос. Так и шутят на фабрике друзья Мелано: она разве что по телефону увлечет кого-нибудь, а свадьбу, если сыграет, то во время солнечного затмения.

Мелано двадцать один год. Она уже давно научилась отдаваться мечтам, волшебным, воздушным, а если бы ее сокровенные мысли произносились вслух или были бы зримы, наверное, она привлекла бы не одного юношу. В мечтах она представлялась себе такой неотразимой красавицей, что сама влюблялась в себя.

А на самом деле Мелано не нравятся ни ее глаза, глубоко сидящие и от насупленных бровей кажущиеся еще меньше, ни слишком полные губы, ни руки с короткими пальцами — все почти одной длины. А о ногах лучше и не говорить. Вот почему Мелано избегает парней. Чем они красивее, тем труднее ей с ними разговаривать, вроде она чувствует себя виноватой, что так нехороша собой. Опустит голову Мелано и быстренько пройдет мимо, только что лица руками не прикроет.

Мелано совсем не заботится о своей внешности; ей и в голову не придет завить себе волосы или намазать губы. Все это ей кажется напрасным. Она считает, что следить за собой должны лишь красивые женщины.

И тем не менее Мелано дорожит каждым днем своей жизни, потому что каждый день она встречает на фабрике Васо. Она и в клуб ходит вечерами, потому что там бывает Васо. Мелано любит книги и любит свой станок, который то гудит, увлеченный работой, то затихает, как ребенок. Но он всегда надежен, станок Мелано, разумен, как верный помощник, ее защитник и покровитель. Это благодаря ему никто не смеет насмехаться над Мелано, никто не смеет ее обижать. Это он ее кормит, одевает, дает возможность ходить в кино и театры. А недавно Мелано купила гардероб и две деревянные кровати, сама сшила зеленые шелковые одеяла. И еще… — сама Мелано никому в этом не признается — купила она электробритву. Зачем? Да просто так… Красивая вещица, вся блестит… Интересно, не испортится ли она, если будет долго лежать без употребления? А этот монтер Васо такой растяпа! Столько денег зарабатывает, а хорошего костюма купить не может. В клуб приходит в рабочей блузе, и пахнет от него водкой… Женился бы, что ли!.. Жена его быстро уму-разуму научит. Вот увидите…

В тот день на шелкоткацкий комбинат приехал оператор кинохроники с ассистентом и осветителем. Внесли они в цех большеголовый прожектор и поставили трехногий съемочный аппарат. Васо, конечно, нашел причину поворчать; нарочно усложнил все дело и будто бы с огромным трудом соединил провода прожектора с фабричной электросетью. Ничего не поделаешь, любил Васо, чтобы к его труду относились с особым почтением.

Усатый оператор с длинной худой шеей взял под руку начальника смены и неторопливо, как заправский член комиссии, стал прохаживаться с ним между рядами станков. Он поглядывал на ткачих и о чем-то беседовал с начальником. Цеховой шум перекрывал их голоса.

В конце концов они остановились у станка Мелано. Она даже головы не подняла, но почувствовала, как мастер указал на нее оператору. Наверное, потому, что она, Мелано, считалась одной из лучших работниц. Мелано заволновалась, смутилась, сердце у нее бешено застучало, она просто не знала, что делать: обернуться или продолжать работу. Но тут оператор вдруг резко повернулся, будто его окликнули со стороны, и пошел к станку Циалы.

Циала — тоненькая, голубоглазая, со светлыми волнистыми волосами. На фабрике все в нее тайком влюблены. Кажется, и Васо по ней вздыхает… И в мечтах Мелано всегда представляет себя похожей на Циалу.

— Будем снимать ее! — услышала Мелано голос оператора, а может, не услышала, а только догадалась, что он сказал именно это.

Начальник смены опять указал на Мелано.

— Неловко как-то… — заметил, должно быть, он.

Мелано не удержалась и оглянулась. Оператор о чем-то разговаривал с Циалой. Вид у Циалы был счастливый и взволнованный. От легкого румянца, заигравшего на ее белой коже, она стала еще красивее. Начальник смены тоже подошел к ее станку, и Васо, конечно, тут как тут, улыбается Циале, похлопывает ее по плечу.

У Мелано внутри прямо что-то оборвалось, она повернулась к своему станку и застыла. Она чувствовала себя так нехорошо, вроде ее сейчас подняли на смех.

Цех гудел. И этот оглушительный, непрекращающийся гул словно только теперь дошел до слуха Мелано, бросился ей в виски и оглушил. Челнок, как бешеный, носился туда и обратно, таща за собой белую шелковую нить.

Даг-дуг…

Даг-дуг…

Повторял челнок биение сердца Мелано. Как мысли, связывал друг с другом прозрачные нити.

«Неужели все дело в красоте?»

Даг-дуг…

Даг-дуг…

«…И ничто другое не имеет цены?»

Даг-дуг…

Даг-дуг…

«Но ведь это зависит не от меня? Родиться красивой…»

Даг-дуг…

Даг-дуг…

Даг-дуг…

Даг-дуг…

Вдруг Мелано заметила, как мелькнула, извиваясь, в воздухе, нить и исчезла. На ткани черным лучом потянулась борозда, которая становилась все длиннее.

Мелано быстро выключила станок и отыскала концы оборвавшейся нити. Ее пальцы задвигались, как разумные зрячие существа, изящно и гибко, словно танцуя. С быстротой молнии Мелано связала нить, провела сквозь зубья гребня. Сорвался с места челнок, увлек за собой нить с узелком, и она навсегда затерялась в шуршащей переливчатой ткани, которая лениво наматывалась на вал и росла, подобно снежному кому.

Осветители уже установили прожекторы и ждали только знака начинать. Трехногая камера уставилась своим единственным глазом на Циалу, похожая на нахального парня, который не сводит взгляда с понравившейся ему девчонки.

А Мелано надеялась, что хоть этот «парень» обратит на нее внимание, подметит ее и запечатлит на кинопленке ее лицо. Но аппарат повернулся к Циале и глядит на нее как завороженный, вроде Васо, глаз не отводит. Он тоже не замечает Мелано, знает, стеклянноглазый, на кого стоит обращать внимание, а на кого нет.

Как солнце, засиял прожектор, двинулся, повернулся и позолотил волосы Циалы, озарил ее глаза. И все погрузилось в темноту, и только станок Циалы светился волшебным светом, и, казалось, одна Циала осталась в целом цехе.

Длинношеий оператор взялся за свой аппарат и моментально преобразился — оживился, забегал. То со спины зайдет к Циале, то сбоку, то ближе, то дальше. В конце концов он стал снимать только ее лицо: заставлял ее улыбаться, поворачивать голову, задумываться. И снимал ее, снимал до бесконечности.

Глаза Мелано, словно невидимыми нитями, прикованные к челноку, бегали за ним туда-сюда. Послушно работал станок. Скользили нити, сплетаясь друг с другом, и терялись в ткани, забывали там себя, как дождевые капли в реке.

Мелано стояла, занятая своей мыслью, хотя этот назойливый вопрос, на который она не могла найти ответа, нельзя было назвать мыслями.

Это была боль, горящая, как головешка, она тлела в глубине ее существа, — и не дотянешься до нее, и не затушишь.

И вдруг яркий свет ослепил Мелано, прожектор повернулся к ней и обжег ей лицо. Засветился, заблестел станок Мелано, заискрились шелковые нити.

Кто-то положил на ее плечо руку.

— А теперь мы снимем вас! — крикнул оператор ей в самое ухо и повернул к ней аппарат. Одноглазый «парень» уставился теперь на Мелано, вся фабрика притихла, закусили языки станки, и появился Васо, улыбнулся Мелано и похлопал ее по плечу. Мелано залилась краской.

«Какая я глупая, — подумала она, — глупая и завистливая».