Ворвавшись в церковь, отец Спиридон положил меня на лавку, крикнул кому то: «Баба Нюра, присмотри, чтоб не сбег», — и полетел в алтарь. Я немного выдохнул. Вроде бы не собирались меня прямо сейчас отпевать, ведь тогда бы в гроб положили и на центр храма, как положено.

И вот я на скамеечке разлегся, тупо уставившись вверх, глядя на роспись. Запах ладана, воска, полумрак, хруст, на фресках и иконах благообразные лики святых. На стене у входа, что в западной части — огромный змей извивался от врат адовых, неся на себе грешников. Узнал сребролюбцев, убийц, вампиров, прелюбодеев, мертвяков, славолюбцев, призраков, чертей — весь набор. А это еще кто?!

Иссушенное лицо древней старухи, такой древней, что я даже не мог представить себе, сколько ей лет — девяносто, сто девяносто? Она похожа на скелет, такая высушенная и хрустящая при каждом шаге. Так вот что за хруст отвлекал меня от разглядывания адских мук. Этот хруст напомнил мне то, что было час назад на реке, а горящий пронзительный взгляд старухи заставил цепенеть. Я даже забыл, как сильно болела у меня нога, и попытался отодвинуться от страшного зрелища и сбежать, но это существо протянуло мне руку:

— Баба Нюра, — и улыбнулось. Лучше бы она этого не делала. Видимо, лицо давным-давно позабыло, как надо улыбаться, и получается так, что становится страшно.

— Ваня. Ваня Назлов, — еле прошептал я.

— Ты, Ваня, не бойся, сейчас батюшка тебя обработает, — голос прошелестел как листья в разгар осени, когда разлетаются под порывами ветра.

Неуверенно кивнул, страшило слово «обработает».

— Ты у нас был тут? — продолжила старушка.

— Всего один раз. Мы тогда бабушку хоронили, — ответил я.

— Ну ты заходи почаще. Теперь это твой храм, — опять попыталась улыбаться старушка.

— Не знаю. Далеко мне. Мы в Архангельский ходим, — здесь мне совершенно не хотелось показываться.

— Вот, посмотри, — старуха указала на адскую фреску, — мертвяки, их еще зомбями кличут. За что они в ад шествуют?

Я перевел глаза на фреску, где всё также громадный змей увлекал в ад людей и нечисть. Странный вопрос.

— Потому что они нечисть, почему же еще? — но тут же вскрикнул от боли. — Ай! Нога!

Баба Нюра положила свою руку, похожую на руку скелета, мне на больную ногу, и стало немного легче.

— А потому, что говорят, в зомбей превращаются те, кто в воде топился, — шамкала губами старуха. — Самоубийцы, значит… За то их Вельзевул в облике змеином и привечает в своей обители.

— И что же, все, кто утопился, потом у нас в Ломокне всплывают? Или в других местах тоже есть такие? — мне стало интересно.

— Зачем же все? — ответила старушка. — Только те, которых не выловили. А Ломокна — город известный и знаменитый — тянет их сюда, как пчел на мед.

— Баба Нюра, ну что ты голову мальчишке всякими бреднями забиваешь-то? — неожиданный громогласный голос отца Спиридона разрушил звенящую атмосферу тайны. — Не слушай. Доподлинно про зомби этих поганых неизвестно ничего. Грешники — вот и всё, что можно сказать. Идти можешь?

Отрицательно замотал головой, и священник подхватил меня с лавки и понес в центр храма, посадил на заранее приготовленный стул, левую ногу положил на подставленную табуретку, срезал остатки толстой зимней штанины. Я увидел глубокую корябанную рану, на которую мне страшно было смотреть. Спиридон встал перед аналоем, открыл книжку и начал монотонным голосом что-то читать, а баба Нюра, опершись на спинку моего стула, тихо подпевала своим трескучим осенним голосом.

«…Защити от мановения вражескаго, от мертвячей длани, от укуса поганаго, от духа в домах заключеннаго, от бесовския прелести… Освяти воду сию для охранения, и спасения, и врачевания, и возрождения отрока сего…»

Мою ногу сначала окропили, а потом и полили святой водой, отчего рану сначала защипало, а потом начало так драть, что мне хотелось кричать. Баба Нюра на удивление крепко удерживала мою ногу, чтобы я не мог ее вырвать, а батюшка проливал тонкой струей все мои раны. Боль всё усиливалась и усиливалась — и наконец я провалился в спасительную темноту, напоследок замечая, как мое заваливающееся набок тельце подхватили чьи-то руки…

…И от удара по корпусу я свалился на землю, но сделал обратный кувырок и вновь вскочил на ноги, готовый к продолжению схватки. Оскалился, подпрыгнул и, зависая в воздухе, с разворота пробил ногой в голову своему оппоненту. Это такой же мальчишка моего возраста и роста, и он успел поставить блок, одновременно отклоняясь в сторону и отводя мой удар по касательной в бок. Но я достал его рукой, и вот уже он перекатился боком, и встал в боевую стойку.

— Палки! — кричит наставник.

Мы схватили приготовленные деревяшки и началась дуэль на палках: воин должен уметь сражаться как и чем угодно, от собственных кулаков до холодного оружия. Пока что мы не доросли до серьезного оружия, в девять лет оно еще не положено, но видели, как ребята на год и на два старше нас получали всё новые его виды. А уж в возрасте шестнадцати-семнадцати лет наши старшие товарищи являлись настоящими воинами, опорой человечества от орд нечисти. И наше желание показать свою доблесть и мастерство разгоралось, когда мы наблюдали схватки наших старших товарищей.

Мое тело в синяках, и после сегодняшних дуэлей на палках их станет еще больше. Но этот день приблизит меня к тому, чтобы стать на страже рубежей. Точно такие же мысли я читал в глазах Эйнара, мальчишки, с которым мы стояли друг напротив друга. Он кивнул мне, я в ответ ему, и начинался бой на палках.

Вокруг нас еще множество таких пацанов, разбившись по парам, отрабатывали свои навыки, слышался треск сталкивающихся палок, вскрики от пропущенных особо сильных ударов, ругань командиров, подбадривающие крики и советы от парней, которые уже закончили свои поединки, и теперь болеют за кого-то из оставшихся.

Меня зовут Ормар, мы с Эйнаром лучшие друзья и соперники, дубасили друг друга палками, и никто не хотел уступать. Каждый из нас нанес несколько ударов другому, сам пропустил, но никто не хотел сдаваться, битва поглотила нас, и вот я уже видел не своего друга, а будто сражался с вампиром, попадал ему по рукам, которыми тот держал свой боевой жезл. Я сражался с мертвяком, догоняющим меня, когда я отступаю, старался попасть ему по ногам, чтобы обездвижить его, а потом добить, поверженного, градом ударов в голову и сердце.

— Ормар, бейся с человеком! — закричал наставник.

И я заметил, что наш бой — последний на арене, вокруг нас образовался круг из кричащих мальчишек и внимательно наблюдающих командиров, а я сражался против своего друга, а не против вампира или зомби, и решил сменить тактику. Но тут Эйнар, уворачиваясь от моего удара в корпус, неожиданно упал плашмя на землю, чем привел меня в замешательство, и лежа, со всей дури с размаху ударил палкой мне по ноге, так, что палка сломалась пополам, а ногу разорвала боль…

…Я резко сел на кровати. Пытаясь прийти в себя, я оглянулся вокруг — какая-то комната, слабый запах ладана, в открытую дверь вижу кухню, там за столом сидели отец Спиридон, рядом с ним неизвестная мне женщина (попадья, наверное), и мои отец с матерью — вспомнил, что их зовут Назар и Ольга.

— Братик, ты победил зомби! — радостный визг Машки и она бросилась ко мне обниматься.

Кто не знает Ломокну? Чем она только ни знаменита! Тут тебе и знаменитая ломокненская пастила, и удивительное место Любвечко, на которое съезжаются все ищущие любви, потерявшие иную надежду, и ломокненские горшки, и расшитые золотом ломокненские шелковые ткани, и ломокненский калач. О ломокненской кухне вообще можно говорить долго, но лучше как-нибудь приехать в трактир на Спасской улице и испробовать блюда со знаменитым ломокненским чесноком. И еще немало чудес, что привлекают в город множество людей со всей России-матушки.

Но вот ломокненская Мертвая седмица — время совершенно особое. Не успел еще отец Спиридон на Нижней площади дать подзатыльник орущему Ваньке Назлову, не успели еще в городе оповестить всех мещан о мертвяке — «первенец народился» — так любовно ломокненцы называли первого зомби, вылезшего наружу, не успел еще служка Спасского монастыря подняться на колокольню и заиграть Мертвый перезвон…