Тот день навсегда остался в памяти обоих. Теперь он щемил у Борозны в сердце, как рана. То была последняя вспышка, которая словно бы говорила ему, что он должен бороться, должен вернуть его, что бы там ни случилось. Но что он мог сделать? Неля продолжала убегать от него, не желая выслушать. Он понимал одно — что-то роковое встало между ними. Потому что не только Неля — все избегали его. Борозна чувствовал вокруг себя какую-то пустоту, какой-то заколдованный круг, который как бы двигался вместе с ним и в который никто не хотел вступать.

Он догадывался, что этот круг, это отрицательное поле, как называл его в мыслях, возникло еще из-за чего-то, а не только из-за его критической позиции касательно работы лаборатории, что его породили какие-то сильные токи и что эти токи в какой-то точке замкнул он сам. Но как и где? Слишком его обескуражил вчерашний случай. Он увидел на столе у Светланы Хорол годовой отчет по работе группы эксордиум и решил посмотреть его. Ему хотелось проследить — фаза за фазой — весь ход опыта. Наверное, никто не поверил бы, если бы он сказал, что неудача группы эксордиум опечалила его. А это была правда. Во-первых, потому, что это была и Нелина неудача. Во-вторых, он глубоко уважал Марченко и не желал ему зла. И вообще его никогда не радовала чья-либо неудача в науке. Нельзя сказать, чтобы он слишком обрадовался бы и удаче. Ведь тогда в какой-то степени пострадало бы его самолюбие, его собственное научное прогнозирование. Но Борозна привык все свои чувства подвергать анализу и не мог не видеть несоразмерности этих двух понятий. К тому же и его научное прогнозирование в основном проистекало из чужой статьи, а не из собственной кропотливой работы и анализа. Теперь он хотел еще раз проверить себя.

Однако не успел он прочитать и десяти страниц, как к его столу подошла Светлана Кузьминична и спросила, не брал ли он папку с отчетом. Спрашивала громко, с вызовом. Эту документацию имел право взять любой сотрудник лаборатории, но она забрала ее у него и с таким видом посмотрела на всех, словно он выкрал какие-то секретные материалы да еще и хотел передать их врагу.

Несколько раз Виктор Васильевич пытался разорвать круг: подходил к Юлию, к Боброву, к Евгению, но всюду натыкался на почти откровенную неприязнь и глухое молчание. Но так продолжаться дальше не могло, и он решил любым путем докопаться до причины.

Сегодня, проходя парком, он увидел Бабенко, который нехотя подкидывал ракеткой белый шарик, и подошел к нему. Он вспомнил, что несколько дней назад именно Вадим, один из всех, ответил на его приветствие.

— Вадим, мне нужно поговорить с вами, — сказал он. Борозна не умел ходить обходными путями, не раз этим вредил себе, однако никогда не приспосабливался к обстоятельствам.

Вадим оглянулся, ракетка дрогнула в его руке, а шарик упал в траву. Вадим подумал, что Борозна заговорит о Неле. Он видел его раньше с ней, видел и то, что Неля сейчас избегает его, а вчера сам предложил ей сходить в кино. И пригласил не просто так, а намекнув, что этот фильм станет первым в серии, которую они посмотрят вместе. Как говаривали в старину, приглашал «с серьезными намерениями». Эти намерения возникли после длительного обдумывания и взвешивания. То есть это было не окончательное решение, а серьезная проба. Вадим Бабенко уже с полгода назад решил распрощаться со своей холостяцкой жизнью и теперь подбирал, как выражался несколько иронично, подходящую кандидатуру. Проверку он устраивал основательную и бдительную, по разработанной заранее схеме. Несколько дней назад провалилась на последнем экзамене одна из самых определенных кандидатур, дочь заместителя министра. Они долго гуляли вдвоем на Трухановом острове, а потом он пригласил ее к себе домой и предложил поужинать. Он чистил картошку, жарил яичницу, резал колбасу, а Клава сидела с журналом «Шпильки» в руках, не шевельнув пальчиком. Это был определенный признак того, что так оно будет и потом, после женитьбы. Ну и пусть себе сидит. Такая фифа ему не нужна.

А потом он внезапно «открыл» для себя Нелю. И понял, что это было бы совсем не плохо. А чего же: он — кандидат и она кандидат; у него комната и у нее… можно обменять на двухкомнатную квартиру. Детей воспитывали бы Нелины родители. У них свой дом на окраине и сад. Она аккуратистка и, кажется, хозяйка. Ну, да это он еще увидит… Правда, вчера Неля в кино с ним не пошла. И это царапнуло самолюбие Вадима. Царапало и сейчас. Если Борозна знает об этом… А какое, впрочем, ему дело?

И Вадим медленно поднял голову. Левой рукой поправил идеально, на пробор зачесанные волосы. Он, как и всегда, был пострижен и побрит, безукоризненно одет: белая тенниска с широким, «байроновским» воротником, светло-серые, летние, отлично выглаженные брюки, коричневые плетеные сандалеты.

— Может, пройдем по улице? — предложил Борозна. — Выпьем пива. Я видел в окно — привезли свежую бочку.

Вадим удивился этому предложению и понял, что разговор не будет грозным. Пожалуй, даже наоборот. «Хочешь купить за кружку пива… — подумал почти злорадно. — Хочешь, чтоб я отступился…» Кроме всего прочего, ему не хотелось идти с Борозной, чтобы их не увидели вместе.

— Я пиво не пью, — сказал брезгливо.

Они прошли немного дорожкой, сели на край бассейна. В бассейне плавал огромный, килограммов на семь, карп, его поймал в пруду и пустил сюда дворник Василь.

Борозна какое-то время наблюдал через плечо, как рыбина тычется носом в крошки булки на дне, а потом повернулся к Вадиму и спросил:

— Скажите, Вадим, что значит вся эта обструкция, которую мне устраивают? За что она? За то, что я запрогнозировал неудачу? Но ведь я это сделал без зла. И от этого ничего не изменилось.

Вадим поежился, в его голове рванулись одновременно две мысли, закружились опережая одна другую, и он не знал, на какую положиться. В первое мгновение он даже хотел взорваться и высказать Борозне свое возмущение. Бросить в лицо резкие слова, а потом рассказать об этом в лаборатории. Ведь пора было от обструкции молчаливой перейти к вражде открытой. Так, по крайней мере, он думал раньше. Но за последние дни многое изменилось. Обе проверки дали отрицательный результат. Выходило, что правда была на стороне Борозны. Да и это бы еще ничего. Но ведь покачнулось положение Марченко! Похоже на то, что корабль их зава идет ко дну. Вчера на собрании Одинец открыто пошел на таран. Громил Марченко беспощадно. За волюнтаризм, научную безответственность. Даже намекал на его моральную распущенность. Еще один такой удар… И неизвестно, кто будет заведующим лабораторией. Может, и этот Борозна. На свете чудес немало.

Поэтому сказал осторожно и как бы даже сочувственно:

— Говорят, вы написали на Дмитрия Ивановича письмо.

— Я? — даже привстал Борозна.

— Ну, подпись изменена. То есть анонимка… Я не знаю… Так говорят. Что-то о работе. Про какие-то шуры-муры…

Борозна задохнулся от гнева. Мгновенно он поднял голову и увидел в окне Нелю. Она стояла и смотрела в сад. Вадим тоже увидел Рыбченко, вяло поднял руку и пошевелил пальцами. Борозна хотел что-то крикнуть, но только тяжело сжал и разжал кулаки и быстро пошел в институт.

Дмитрий Иванович как раз доедал бутерброд. Он теперь не ездил обедать домой и не часто ходил в столовую. Чтобы ни с кем не разговаривать — не исповедоваться в своих несчастьях, да и экономил время. Он сосредоточенно перечитывал диссертации Юлия, Евгения и Николая. Надо было спасать своих молодых коллег, позаботиться, чтобы не оборвались их тропки в науку. Он понимал: иного для него нет. Вывести их из глубокой пропасти любой ценой! Этим он сейчас жил. Находил в диссертациях оборванные линии, связывал, вычерчивал новые линии. Ведь исследования Юлия и других состояли не сплошь из разработок по аммонилтетрафосу, но и по строению хлоропластов, световому спектру, тут некоторые находки были несомненны. Надо было только суммировать их, свести в систему. Занимаясь диссертациями других, о своей работе не думал. Ну разве что когда шел в институт или возвращался домой.