Заработал двигатель, танк задом выполз со двора. На мгновение замер, и всем показалось, что сейчас люк откроется снова. Однако люк не открылся, мотор заревел во всю мощь, даже прилегла трава под танком, и машина, набирая скорость, устремилась вдоль улицы.

Танк шел на фронт.

Может показаться, что объединение под одной обложкой таких произведений, как «Белая тень» и «Жестокое милосердие», — случайность: столь различно в них буквально все — от жизненного материала до стилистики. Более того, если б попались они тому читателю, который следит только за событиями и не очень-то интересуется автором (для него книга это как бы и не книга, а кусок жизни), он бы сказал, что произведения принадлежат двум разным людям.

Можно усмотреть нечто общезначимое в стремлении многих современных писателей разнообразить формы самовыражения. В этом смысле дороги искусства и науки теперь решительно расходятся. Наука идет путями все большей дифференциации знания. Представители смежных областей с трудом понимают друг друга. В динамике научного поиска есть нечто неотвратимо драматическое: чтоб добиться успехов в своей сфере, надо обладать немалой универсальностью познаний. Но как стать универсалом, когда только в своей области накоплены такие Гималаи информации, что и ее-то постичь очень трудно?!

И вот тут оказывается, что искусство способно взять на себя миссию, на какую не может отважиться другой вид познания. Оно дерзает доказать, что человек способен сочетать совершенно разные пути постижения истины. И если в медицине есть узкие специалисты в области печени, костной ткани, сосудов и т. д., располагающие только им присущими методами, то, слава богу, продолжает существовать область Человеческого Сердца в литературе, в которой узко специальный подход немыслим был всегда, но которая именно в наш стремительный век особенно настойчиво требует обновления исследовательского инструментария. Вот и стремится один и тот же писатель посмотреть на человека под совсем разными углами зрения, выявить истину о нем на пересечении разных плоскостей художественного анализа. Автор не только перевоплощается в своего героя в процессе работы над книгой — дело давнее и неудивительное; прежде чем начать книгу, он словно перестает быть самим собой и перевоплощается в кого-то, кто пишет совсем «не так», как он…

Мне хочется начать разговор о творчестве Ю. Мушкетика с романа «Жестокое милосердие» (1973), в котором наиболее ярко проявилось возвышенно-романтическое мироощущение, присущее этому писателю.

Роман «Жестокое милосердие», воспринимаемый нами как героико-романтическая баллада, рассказывает о том, как Иван Полторак бежал из фашистского плена, как свершилось чудо, и он, преодолев невероятные муки — духовные и физические, — добрался до своих…

Однако если мы сойдемся на таком понимании событийной основы романа, перед нами окажется еще одна в бесчисленном ряду книг о войне.

«Жестокое милосердие» — прежде всего повествование о любви. О ее великой силе, о воистину неиссякаемых резервах духа, которые пробуждает она в человеке.

Сюжет «Жестокого милосердия» развивается согласно точной «технологии» параллельного монтажа. Лежа на платформе под повозкой и рискуя ежеминутно быть схваченным, Иван Полторак едет домой. А в родном селе — в условиях той же войны и вопреки ее страшной реальности — разгорается ответная любовь его молодой жены Марийки к Василю, который, как и Иван, любит ее беззаветно с мальчишеских лет!

Чередование сцен обусловливает все большую драматическую напряженность сюжета. Не упрощая ситуацию психологически, Ю. Мушкетик показывает, как любовь к Ивану, верность его памяти в душе Марийки постепенно отступают под напором того всепоглощающего чувства, которое владеет Василем. И все же, наверное, нашла бы в себе силы Марийка ждать и надеяться, если б не надвигающаяся необходимость покинуть родные места и ехать на шахты в Донбасс. Иван появляется в селе сразу после того, как был заключен брак Марийки с Василем.

История любви для Ивана складывается драматически. Но для писателя не это главное. Он показывает, каков Иван сам, каково чувство, во имя которого тот рвется на родину. В то время, когда все вокруг было столь зыбко и непрочно, когда жизнь могла оборваться ежесекундно, оказывается, продолжало существовать нечто непреходящее, неустранимое в жизни, что становилось как бы символом самой жизни — это любовь.

Финал романа окрашен суровым аскетизмом. Сердце, наполненное до краев любовью к Марийке, подсказало Ивану, что он опоздал. Теперь незачем «выяснять отношения». За них это сделала война. Иван не позволил себе даже взглянуть на Марийку. На том же танке, на котором он примчался в село, он ринулся в бой, чтоб мстить врагу за все, — за разрушенную жизнь и за отнятую у него войной любовь.

Если он уцелеет, жизненная драма его обретет особую, может быть, наибольшую остроту. Грохот войны, ее неостановимый конвейер еще могли как-то заглушить голос любви. Но с тем большей силой зазвучит он вновь, когда пушки умолкнут.

Вывод о последующей драме жизни Ивана, на мой взгляд, закономерно вытекает из антивоенного, гуманистического пафоса романа, из возвышенно-романтического мироощущения героя, обусловливающего нравственный максимализм его поведения.

Такая любовь, как у Ивана, выпадает раз в жизни. Второй Марийки он не обретет. Подобной мысли в прямой форме в романе не содержится, но его сюжет можно сравнить с траекторией ракеты, неумолимо устремленной к цели. Вот она уже на излете почти, а потом и совсем погасла. И вдруг где-то там, за пределами траектории, ракета находит в себе оставшиеся силы, чтобы дать последнюю вспышку. И этот уже слабеющий свет вдруг по-новому освещает все то, что мы видели раньше.

Роман не лишен метких деталей чисто бытового характера, связанных с показом концлагерной жизни и обстоятельств побега. Они необходимы писателю, чтобы показать ту внутреннюю одухотворенность героя, которую он сохраняет в самых нечеловеческих обстоятельствах и которая окрашивает все его мировосприятие.

Наверное, не совсем правильно было бы отыскивать в «Жестоком милосердии» более или менее непосредственно выраженные черты автобиографизма. Но доподлинность знания военного быта рождена собственными впечатлениями.

Война застала Юрия Мушкетика в родном селе Веркиивка Черниговской области, когда ему было двенадцать. Отец, активный участник борьбы за установление советской власти, ушел на фронт. Вместе с другими семья Мушкетика двинулась на восток. Впервые слуха мальчика коснулось непонятное, холодное и тревожное слово — «эвакуация».

Оказалось, дороги в Россию враг уже перекрыл, и не оставалось ничего иного, как вернуться обратно. А здесь — услышать впервые, а потом во всей его безжалостной жестокости понять и ощутить на себе другое слово, куда более грозное — «оккупация».

Для семьи Мушкетика жизнь «под немцем» могла в любой момент обернуться бедой. Не только отец, но и мать Юрия была активисткой колхозного строительства — немало лет она работала председателем колхоза.

Впоследствии впечатления военных лет легли в основу повести «Огни в ночи» (1958) и ряда новелл, которые в совокупности послужили творческой базой для работы над «Жестоким милосердием». Но путь к нему предстоял еще долгий.

Тяготение к прозе родилось у Ю. Мушкетика давно. Будучи студентом второго курса Киевского университета, усердно изучая филологию (несколько лет он получал именную стипендию Ушинского, что было существенным подспорьем для него в трудные и полуголодные послевоенные годы), Юрий Мушкетик начал повесть про национального героя украинского народа Семена Палия, основанную на большом количестве тщательно собранных материалов — от народных преданий до забытых документов. Издательство «Радянський письменник» выпустило повесть в 1954 году, и тогда же она увидела свет в журнале «Дружба народов» и отдельной книжкой — в издательстве «Молодая гвардия».