– Уленойк! – решительно распорядился он. – И вы, – кивнул он на ходоков. – Станем на дорогу времени! Все вместе. Дайте руки!

Он почти вырвал всех троих из реального мира, не заметив произведённого труда. Он словно обволок их собой и увлёк в поле ходьбы. Ему даже показалось: мог бы не касаться их рук, и они всё равно последовали бы за ним, раз он решил взять их с собой.

В реальный мир вернулись среди колючих зарослей низкорослого кустарника. Будто осыпанное пылью солнце – на закате, воздух неподвижен и сух.

– Здесь ты что-то нашёл? – жадно осматриваясь, спросил Уленойк.

– Да!

– Что?

– Место, где можно поговорить, чтобы нас ничто не отвлекало. Особенно тебя.

Уленойк обиделся. Не за себя, как оказалось.

– Твои друзья могли бы обрадовать моих женщин, пока мы с тобой…

– Помолчи, дорогой! У меня к тебе просьба…

Выслушав Ивана, Уленойк равнодушно махнул рукой.

– Пусть живут. Я думал, мы с тобой опять куда-нибудь… Посмотреть интересное.

– Чуть позже! Дон Севильяк, как ты думаешь, Уленойк может достойно представлять нашу команду, когда мы будем разбираться с «удильщиками»?

– Ещё как, Ваня! – одобрил дон Севильяк его предложение.

Уленойк явно понравился ему, зато Джордан, задрав подбородок, пробурчал:

– Какой от него толк? Он же только для одного приспособлен.

Уленойку его слова – комариный укус.

– Квак возьму, – озаботился он, хотя не совсем представлял, куда это его хотят взять с собой ходоки.

– Что возьмёшь – потом. А сейчас… – Иван повёл головой. Облако висело сразу за его плечом. – Возвращаемся!

У входа в ромт за час, на который «промахнулся» Иван с возвращением, случился скандал, совершенно сбивший с панталыка пришедшего к отцу Пирика. Его вызывающее одеяние и желание тут же совокупиться с новыми женщинами наткнулись на их полное непонимание.

Когда облако остановилось и выпустило ходоков, женщины скопом били потомка достославного Анки. И били на виду местных женщин.

Дон Севильяк закатился в громоподобном хохоте. Джордан попятился и вознамерился опять вернуться в облако. Оно его, естественно, не впустило, но и не отторгло, давая ему возможность затаиться рядом с ним. Уленойк разводил руками от невероятного для него зрелища. И только Иван бросился на защиту Пирика, получившего увесистую пощёчину от энергичной Лейбы и болезненный пинок в пах от рассвирепевшей Хелены; дитё её при этом надрывалось криком.

А Пирику просто никак не удавалось уяснить, за что его вдруг стали бить. И кто! Женщины, которым он хотел подарить наслаждение. Это было выше его жизненного опыта и впитанного с молоком матери мировоззрения. Ему всё это казалось нелепым, также как и его отцу – Уленойку. Они даже не возмущались. Не постигали происходящего – и всё тут!

Зато бывшие сёстры по секте позабыли все обиды, накопленные друг к другу в колонии, и сплотились опять вокруг Катрины.

На Катрину Иван обратил внимание только сейчас. Он что-то запамятовал, как вводил её в облако. Правда, в том не было ничего особенного, так как он не помнил и половину тех людей, которых пробивал в будущее. Но она запомнилась ему тем, что была в группе Хиркуса, у него под рукой. Значит, она пренебрегла им ради возвращения со всеми ближе к цивилизации.

И вот приблизились, а тут…

Потоку обличительных, нелестных слов, выплеснутых Катриной на всех мужчин, казалось, не будет конца. Они сопровождались такими же жестами и мощной поддержкой со стороны сестёр.

Уленойк слушал её с открытым ртом, хотя, что именно говорила Катрина, он не понимал. Но ни одна из его многочисленных женщин не могла так долго и эмоционально говорить и делать сопутствующие движения руками, телом и лицом. За отцом прятался Пирик и тоже смотрел на необыкновенную женщину широко раскрытыми глазами.

Впрочем, её речь была доступна только Ивану и Джордану, дон Севильяк английского практически не знал.

Иван вначале пропускал её высказывания мимо ушей, так как лихорадочно соображал, оставлять ли здесь Хелену с Радой. Этот последний вариант, похоже, проваливался. После драчки Уленойк едва ли примет женщин к себе.

А Катрина витийствовала, стало заметно, как много она почерпнула из арсенала Хиркуса: позы, придыхания, перепады звуков…

– Стоп! – рыкнул в сердцах Иван. – Ты куда хочешь податься?

Катрина, прерванная на полуслове, не нашлась, что ответить.

– А вы куда хотите? – набросился он ко всем женщинам. – Не знаете? И я не знаю, потому что не хочу бросать вас на произвол судьбы. А вы изображаете из себя… Пора понимать, не убогие вы какие-то, что каждый народ имеет свои нравы и обычаи. Здесь именно такие!.. Не знаю, что выберет дон Севильяк, но остальные останутся здесь! Не понравится ромт Уленойка, найдёте другой. Здесь женщины ценятся высоко. Всё!

Уленойк, не ожидавший от Ивана такого же напористого выступления, так и стоял с полуоткрытым ртом. Пирик во всём подражал отцу.

И пока женщины приходили в себя от заявления Ивана, Уленойк с уважением сказал:

– Как много слов вы можете говорить подряд. И эта женщина! – он закатил глаза от восхищения. – Пусть она мне будет говорить.

Иван беспомощно оглянулся на дона Севильяка, готового отметить высказывание Уленойка сочным смехом.

– Ты тоже здесь хочешь остаться?

– Что ты, Ваня? – всполошился дон Севильяк и поводил перед своим носом большим пальцем растопыренной руки.

– Катрина! Твоя пылкая речь понравилась Уленойку. Будешь ему рассказывать всякие байки. А вы… Хелена и Рада, попробуйте здесь обжиться. Мне вас девать некуда, а что вас может ожидать в будущем, я не знаю.

Хелена сверкнула глазами, судорожно прижатый к её груди успокоившийся ребёнок опять заплакал. Она воткнулась лицом в свёрток из грубых кож. Рада схватилась за живот.

Иван резко отвернулся. Он им сострадал и злился на себя за это.

– Дон Севильяк! Джордан! В этот… вушбус!.. Уленойк, я скоро приду за тобой. Готовься!

Он почти втолкнул в облако ходоков и Лейбу с Харуссой, не заметив замешкавшуюся Аннет.

Он уже не видел и не слышал, как Катрина разразилась бранью в его адрес. Уленойк с детским восторгом слушал её…

И всё-таки.

Мучаясь сомнениями, живым участием в судьбе колонистов и женщин, участвуя в повседневности, то есть, переживая обычные человеческие чувства, Иван отмечал в себе иное: как бы мимолётность, а оттого незначительность каждого движения его душевных сил. На них наслаивалась холодная отчуждённость ото всего: волнений сиюминутных дел, от необходимости кое-кого пристроить, порой от собственных желаний, как досадливых напоминаний о том, что его что-то ещё зовёт и это надо будет исполнить. Всё это растворялось, разжижалось как капля одной жидкости в бесконечном объёме другой, что даже не заметила ничтожной в себе примеси.

Такой бесконечностью выступало Время во все времена, а капля – его бытие в этом времени.

Иногда он ловил себя на мгновениях, когда он как будто был везде и нигде. И только разум возвращал его к действительности, к последовательности событий, ибо разум человека, как ветвь развития живой материи, хранил в себе индивидуальность.

Пока хранил…

Но и разум размывался и погружался в лоно бесконечности…

Иван вздрагивал, становясь самим собой, ощущал своё тело, усталость, томящую его.

Он видел Джордана, напрягал память, хотел ему сказать или спросить его, но тут же понимал: всё это уже было, было, было…

И будет…

Иван пока не знал, что Джордан сопереживал вместе с ним и так же тонул и захлёбывался во времени…

Сарыя, при виде Джордана едва не хватил удар. Он немо переводил взгляд от заросшего щетиной лица Ивана на злорадно улыбающегося Джордана, тоже заметно обретшего бороду и усы.

– Ты кого привёл? – начал наливаться возмущением Сарый.

– Учитель! – строго сказал Иван. – Прошу без лишних слов и вопросов. Не до того. Симон был?