Я улеглась на пол, остатки моих сил были съедены страхом. Давид сел рядом со мной.

— Давид… Ты думаешь, Лика видела это?

Он кивнул.

— Наверное. Застала его, когда он…

Давид скрипнул зубами и ударил кулаком в пол. Я подскочила, тихонько пискнув. Нервы у меня ни к черту.

— Я его убью. — спокойно сказал Давид.

— Подожди, подожди. — Я села напротив Давида. Мне не понравилось его лицо. С такими глазами — равнодушными, потемневшими, пустыми — его нельзя отпускать.

— Зачем убивать? Нужно доказать его виновность. Он должен сесть в тюрьму.

— В тюрьму? С его деньгами? Не смеши. Я сам с ним разберусь, пусть он только вернется.

Плохо дело. Его нельзя оставлять одного хотя бы пару часов.

— Давид… — я постаралась, чтобы голос мой звучал как можно жалобнее, — мне ужасно страшно остаться сегодня одной. Ты не мог бы переночевать у меня на кухне? Там есть диванчик.

— Могу. Я и сам хотел предложить. Не хватало, чтобы этот упырь до тебя добрался. Думаю, ты права насчет него. Наверняка он прячется где-то поблизости. Надо уходить отсюда. Ты сможешь идти?

Конечно смогу, куда я денусь. Мы решили выйти из Господского дома нормальным путем — теперь уже неважно, будет ли заперта дверь в берлогу Каргопольского.

Мы молча шли к актерскому флигелю. И снова не было моей мятежной душе покоя. Казалось бы — я приобрела союзника в лице Давида, он поверил мне, он со мной заодно и готов меня защищать. Я должна радоваться, что не одна теперь буду лицом к лицу с “упырем”.

А я боюсь, что Давид наломает дров. Боюсь, что не успею разгадать тайну, связывающую Каргопольского с моей семьей. Меня так и подмывало рассказать Давиду о пропавшем дневнике, но я заставила себя прикусить язык. Сначала я найду его и прочту. А уж потом решу как поступить с Каргопольским. А с Давида нельзя спускать глаз. Он, чего доброго, осуществит свое намерение, а я буду виновата. Придется носить ему передачи в тюрьму, а я девушка ленивая.

Я выдала Давиду подушку и плед, заперла дверь, а ключ забрала с собой. И только тогда смогла вздохнуть спокойно. Сейчас надо заставить себя лечь спать. Завтра утром служебный микроавтобус отправляется в Воронин за Ликой. Едет Анна Сергеевна, Яна с платьем, Аркадий с Яной, Федя и Александр. Я напросилась с ними — мне надо забирать машину.

Но оставлять Давида без присмотра я не рискну, останусь в усадьбе. Эх, пропадай моя телега… Ладно, позвоню Мишке, может он поможет.

Утро пятницы выдалось пасмурным. Давид спал. Я позвонила Мишке, упросила его забрать Каракатицу и пригнать ее к Вороньему приюту. Мишка обещал. Заодно сообщил мне то, к чему я была готова. Официальная причина смерти Анжелики Белецкой — сердечный приступ.

Дело открывать не будут.

Полдня прошло в тщетных попытках разобраться в чертежах подвалов. К обеду я окончательно утвердилась в мысли, что чертежи это составлены с целью запутать случайного посетителя. Ничего похожего на правду в этих чертежах не было. Зря я только Мишку напрягла. Я запихнула чертежи в папку с феечками и выволокла из шкафа длинную черную юбку и черную льняную блузку.

***

Церемония была назначена на три часа пополудни.

Солнце выглянуло, когда Ликин гроб вносили в театр. Но в фойе было сумрачно — шторы опустили, задернули гардины, огромное, чуть не в потолок зеркало закрыли старой кулисой.

Тихонько звучала, выворачивая душу наизнанку “Смерть Озе” из “Пер Гюнта”. Лика любила Грига…

Я встала так, чтобы не видеть Лику в гробу. Я смотрела на ее портрет. Тот самый, который висел в актерской галерее. Теперь он, перечеркнутый черной лентой, стоял на крышке рояля. Интересно, его вернут на место? Или от Лики не останется и следа, когда ее отец увезет ее отсюда?

Ее отец… Он стоит возле гроба с растерянным, напряженным лицом. Красивый, белокурый. Очень похож на Лику. Но на его лице нет даже намека на Ликину лукавую нежность. Видно, что он постоянно принимает решения. Видно даже сейчас, когда он пытается осознать весь ужас случившегося. По нему не скажешь, что он был раздавлен горем. Впрочем, может оно и к лучшему.

Я бы, например, не хотела, чтобы моя смерть кого-то раздавила. Чтобы дорогие мне люди страдали по моей вине. Наверное хорошо, что по мне некому плакать.

Музыка смолкла.

Анна Сергеевна встала возле гроба и принялась говорить. Я едва слушала ее, мои уши будто забили ватой. Наверное она говорила хорошо, она это умеет. Я вскидывала глаза на Ликин портрет и тут же их опускала. Я не могла смотреть в смеющиеся глаза Лики. Мне было стыдно. Стыдно и тяжко, как если бы я на самом деле ее убила.

— А как ты хотела? Актриса замурована в подвале, а у нее на голове балаган. Это не последний покойник. — донесся до меня шепот из-за левого плеча. Я обернулась. Позади меня стояла Наталья Павловна и какая-то незнакомая женщина. Наталья Павловна была в длинном черном платье, с высоким воротом, заколотым у горла брошью в виде бабочки.

Я отвернулась. И… встретилась взглядом с Вадимом. Я не заметила, когда он появился, и в толпе я его тоже не видела. Очень бледный, в темно-синем костюме, он стоял рядом с Ликиным отцом и что-то говорил ему на ухо. Тот рассеянно кивал.

— А теперь прошу подойти и попрощаться с Ликой.

Анна Сергеевна окончила свою речь и отступила от гроба.

Снова зазвучала “Смерть Озе”.

В этот момент в дверях фойе появился Давид. В руках он держал белую розу. Все, кто стоял возле гроба, чуть расступились, по ряду прошелестел шепоток. Анна Сергеевна взяла Давида за локоть.

— Нужно два цветка.

Давид не ответил. Он будто не слышал.

— Давид! Цветов должно быть четное количество. — повторила Анна Сергеевна громче.

— Отстаньте, Анна Сергеевна. — устало сказал Давид, — Для вас она умерла, а для меня — нет. Он положил цветок Лике на руки и припал губами к ее лбу. Пора было отходить и дать место следующему, а Давид все стоял, склонившись над гробом той, которую любил.

…Я не могу на это смотреть, я не в силах слышать эту музыку…

Вадим подошел, положил руку Давиду на плечо. Тот отмахнулся. Вадим взял его за локоть.

Давид поднялся, окинул притихших артистов вызывающим взглядом.

— Она жива. Вы поняли? Она жива. — сказал он в полной тишине. Никто не посмел ему возразить.

Я не знаю, как это случилось, но говорят, так бывает. Может быть ветерок подул, может быть кто-то случайно толкнул гроб… Белая ткань на груди у Лики зашевелилась, поползла вниз и из-под нее показалось несколько пальцев.

Раздалось всеобщее тихое”А-ах…” и в тот же самый миг старая кулиса, наброшенная на зеркало с шумом рухнула вниз. Солнце, чуть сочащееся в щель между гардинами, вонзилось в зеркало и, отразившись в нем, осветило гроб.

Все стояли и смотрели, словно окаменев.

— Закройте, закройте! — застонала Анна Сергеевна, и было непонятно, имеет она в виду зеркало или гроб.

Федя и Александр взялись за крышку.

Я так не успела подойти. Ничего, Ликину последнюю просьбу я услышала.

А прощание… Когда все разойдутся, я приду сюда и попрощаюсь с Ликиным портретом. Хорошо, что я не увижу ее в гробу.

— Тина…

Я обернулась и вздрогнула, встретившись с Ликиными глазами на чужом лице.

— Да.

— Меня зовут Юрий Владимирович. Белецкий. Я отец Лики.

Голос у него такой же как он сам. Мягкий, бархатный, но с металлическими интонациями.

— Она похожа на вас.

— Мне говорили, вы были дружны с Ликой.

— Да, наверное.

— Я хочу поблагодарить вас. Лика была довольно замкнутым человеком. Держала сердце закрытым.

— Правильно делала. — откликнулась я в тон ему, — Раз вы не смогли уберечь ее сердце, ей пришлось делать это самой.

Юрий Владимирович поднял бровь.

— Что вы имеете в виду?

— Порок сердца я имею в виду! — бросила я. Мне было наплевать, что он обо мне подумает. И чувств его я была не намерена щадить. Таким как он это только на пользу.