Анна Сергеевна обозвала нас профнепригодными бездарностями и пообещала, что Борис Павлович непременно узнает о нашем безобразном отношении к работе. Выразив надежду, что нас всех разгонят к чертовой матери, она швырнула своим экземпляром пьесы в Аркадия и ушла.

Всем было очень стыдно. Расходились, виновато переглядываясь.

Я сунулась было к Лике, но она убежала, сославшись на необходимость срочно вымыть голову.

Срочно, так срочно. Мне тоже было бы неплохо привести себя в порядок. Рано или поздно Лика мне все расскажет — легкомысленно рассудила я и направилась домой.

Но по пути возникла неожиданная заминка. Прямо возле входа в театр вспыхнула на солнце Мишкина рыжая шевелюра.

— О! Давно не виделись… — начала было я и запнулась на полуслове.

Мишка был не один. Рядом с ним стояла пожилая женщина в жемчужно-серой блузе с оборками и длинной цветастой юбке. Ее лицо было полускрыто широкими полями ажурной белой шляпы. После секундного замешательства я ее узнала.

— Наталья Павловна?

— Здравствуй, Тиночка! Не забыла меня… Как приятно.

Мишкина бабушка! Как ее забудешь? Она кормила меня вишневым вареньем, перевязывала растянутые лодыжки, обрабатывала раны от ржавых гвоздей… Близкая подруга и соседка моей бабушки. Они вместе выросли, ходили в одну школу. Бабушка стала библиотекарем в Воронине, а Наталья Павловна закончила медицинское училище в Ленинграде, вернулась и всю жизнь проработала медсестрой в Воронинской больнице.

Она была последняя, кто видел бабушку живой и первая, кто нашел ее мертвой.

Мы обнялись, и я чуть не до слез поразилась, какая же она маленькая. Мне показалось, что я обняла плюшевого зайчика. Правда, благоухал этот зайчик розовым маслом, а внутри него чувствовался прочный, гибкий каркас.

— Как живешь? — тихо спросила Наталья Павловна. Она ласково смотрела на меня и не выпускала моих рук из своих. Это было явное приглашение погрузиться в скорбные воспоминания. А мне этого совсем не хотелось. Я постаралась, чтобы моя улыбка вышла беззаботной.

— Хорошо. Работать вот приехала. К вам… — я высвободила руки и широким жестом обвела усадьбу.

— Я рада, что ты снова здесь. А я вчера только вернулась с похорон… Еще одна подруга ушла… — Наталья Павловна рассеянно покачивала головой, будто в ответ на собственные мысли, — Теперь будем с тобой видеться. Будем видеться… Я прихожу сюда заниматься розами. У меня на них легкая рука. Борис Павлович увидел мой сад и пригласил меня. Помнишь мои розы?

Я кивнула больше из вежливости. Пахучие заросли возле Мишкиного дома я помнила смутно. В те далекие времена чужие сады интересовали меня только если в них росла клубника или малина. Но не таскать же их у бабушки лучшего друга!

— Теперь будем видеться. — тихо повторила Наталья Павловна, и, печально улыбнувшись вместо прощанья, направилась в сторону центрального здания.

Я смотрела ей вслед. Не оборачиваясь, она подняла руку и помахала одними пальцами. Могу поклясться, она чувствовала мой взгляд.

Только когда Наталья Павловна исчезла за кустами боярышника, я осознала, что Мишка что-то мне говорит.

— Что, прости?

— Забыла, говорю, Тинка, про свою таратайку? А я тебе эвакуатор раздобыл. — ворчливо пожурил меня Мишка, совсем как в детстве, когда я не являлась вовремя на условленное место перед вылазкой в усадьбу или плановым налетом на соседский сад.

— Золотой ты мой человечек! А техник к нему прилагается? Телефон бы мне выволочь из-под сиденья. Грустно без связи с внешним миром.

Техник к эвакуатору на счастье прилагался. В маленьком городке людям приходится быть мастерами на все руки, и хлипкий на вид эвакуаторщик отработанным приемом ловко демонтировал водительское кресло. Мой несчастный телефон был извлечен на свет божий, а Каракатица благополучно погружена на подъемник.

— Ты не едешь?

— Я на своей. Хотел поговорить. Сядем?

Он кивнул в сторону видавшего лучшие времена серебристого седана под липами.

Я открыла переднюю дверцу и чуть не села на роскошный альбом “Бабочки мира”, брошенный на пассажирское кресло.

— Кому такая красотища? Дочкам? — я взяла альбом в руки, плюхнулась на сиденье и раскрыла книгу наугад.

— Да… — почему-то смутился Мишка, — Бабушка привезла. В подарок.

— Сказочной красоты… — я с трудом оторвалась от причудливых творений природы. Бабочки… опять бабочки.

. — Ты хотел поговорить? Насчет моей просьбы?

— Да… Я говорил с отцом. Расследование было прекращено. Эксперт ничего не обнаружил. Медицинское заключение… сама знаешь. Состава преступления нет. Дело на руки, разумеется, никто не даст. Ты можешь попробовать добиться возбуждения уголовного дела, но… отец говорит — без шансов.

— Ясно. — вздохнула я. — Спасибо, что попытался.

— Да в общем не за что. Тин… — он помялся, собираясь с духом, — ты не думала насчет дома?

— Насчет дома? А-а-а… н-не успела. Я там еще даже не была. Тут столько всего происходит…

— Охота за привидениями? — подмигнул Мишка.

— Если бы! С привидениями легче ужиться, чем с актерами. Они хотя бы молчат и не скандалят. А тут еще Каргопольский как сквозь землю провалился! Кстати, помнишь, мы говорили про подвалы?

— Ну…

— А есть у них какие-нибудь планы, чертежи?

Мишка поскреб макушку.

— Чертежи есть. Но они не актуальны. Не соответствуют реальности. Вообще не факт, что они подлинные. Они датированы концом девятнадцатого века, усадьба была построена раньше.

— А ты сам был в этих подвалах?

Вместо ответа я получила возмущенный взгляд.

— Ты чего? — растерялась я.

— Кому бы спрашивать про подвалы… Забыла, как тебя там с собаками искали?

— Меня?

— Нет, меня! Ты вообще ничего не помнишь? Или придуриваешься?

Мы с тобой играли в Тома Сойера и Бекки Тэтчер…

Я наморщила лоб, изображая интенсивную работу мысли.

— Что-то такое припоминаю… Смутно.

— “Смутно!” — передразнил меня Мишка, — Скажи лучше, стыдно стало. Весь город на ушах стоял. Батя мой до сих пор вздрагивает, когда вспоминает и спасибо мне говорит. Ведь это я тебя тогда нашел.

— Ты мой герой…

Я деланно рассмеялась, но Мишка даже не улыбнулся.

— Ладно, не дуйся. — примирительно сказала я, — Дело прошлое. Мы были маленькие. А потом-то ты в эти подвалы спускался?

— Кое-где. Половину из них заложили, насколько я знаю.

— Почему?

— Опять за рыбу деньги! — Мишка очень смешно возмущался, но мне было не до смеха. Выходило так, что история с подвалами должна быть для меня предельно ясной, но в моей памяти, как я ее не напрягала, было так черно, будто там жгли старые покрышки.

— Ты можешь просто объяснить?

— Чер-те-жи не со-ответ-ствуют дейст-ви-тельности! — медленно и членораздельно, словно дурочке, объяснил мне Мишка, — Ориентироваться по ним в подвалах нельзя. Опасно. Поэтому Каргопольский решил их просто закрыть.

— А чего было не сделать новые чертежи?

— Откуда я знаю? Ты с Каргопольским на короткой ноге, вот и предложи ему поработать над этим. Только зачем?

— Зачем… Мне просто странно, что человек, который так досканально воспроизводит обстановку, даже артистов набирает по внешнему сходству, вдруг одним махом отказывается от такой интересной штуки, как подвалы. Это же тоже часть истории.

— Опять не ко мне вопрос. Каргопольского тряси.

Мишка взял у меня альбом, открыл на середине и сердито уставился на зеленую бабочку.

— Миш… — я молитвенно сложила руки, — а можешь дать мне эти чертежи?

— С ума сошла! — вскинулся Мишка, — Опять заблудиться хочешь?

— Мишань…

— Я не имею права выносить их из музея…

Я смотрела на него несчастными глазами, сложив бровки домиком.

— Артистка… — проворчал Мишка, перевернул страницу и ткнул пальцем в ядовито-зеленую, волосатую гусеницу. — Вот. Твой портрет.

— Ну Мишусь… — я похлопала ресницами.

— Могу переснять и прислать. — сердито буркнул Мишка.

— Спасибо тебе, дорогой!