Не успели еще отойти от незнакомца, как у двери снова показался Косой, все с той же папкой под мышкой. Не переступая порога, он прокричал:

— Господин… рецидивист, бывший в заключении по уголовной статье… э-э-э, Кику Илие! Обвиняется в убийстве… — Он поправил очки, однако читать до конца не стал. — Не мое дело разбираться во всех подробностях… Кто будет этот Кику?

Илие поднялся с полу, с достоинством проговорил:

— Я буду… "этот". Что еще вам нужно?

— Ничего. В отличие от других, ты обвиняешься еще и в саботаже, — ответил Косой, даже из простого любопытства не поднимая глаз на человека, с которым говорил. — Признаешь? Будучи бригадиром в военной пекарне, уничтожил большое количество хлеба с целью нарушить снабжение гарнизона…

— Ни в чем я не признаюсь. — И, поколебавшись мгновение, опустился на пол, улегся на правый бок.

— Не признаешься? А насчет агентов сигуранцы, проводивших арест? Пришло за тобою четверо, почему ж вернулись живыми только двое?

— Потому что в пистолете, — кратко объяснил Кику, — было всего две пули.

— Надо было поставить всех четверых в один ряд, — сохраняя на лице серьезную мину, проговорил Тудораке. — Тогда, возможно, вообще хватило бы одной.

— Ничего, этих двух, насколько известно, тоже…

— Отли-чно… Пойдем дальше. — Косой перевернул какие-то листки в папке. — Хобоцел Ту… Ту… — Он сам не был уверен в том, что правильно читает написанное.

— Тудораке, — громко поправил его Хобоцел. И шепотом, в сторону, добавил: — Один глаз — на нас, другой — на Кавказ…

— Признаешься, что пытался отравить господина Кыржэ во время исполнения служебных обязанностей?

— Как это: "пытался"? — испуганно проговорил Тудораке.

— Умер, умер! Вместе со своим Тома… Иначе не остался бы в живых я, — произнес Косой с некоторым удовлетворением, но и с испугом. — Сейчас не будем об этом говорить, осталось очень мало времени.

— Что он там гнусавит, а?

— О ком ты сказал, что умер? Тома? Какой еще Тома?

Никто не мог разобрать бормотания Косого, только один Илие понял, о чем тот говорил. Он резко принял руку с плеча Бабочки, словно бы по ней неожиданно пробежал электрический ток, и, поднявшись на ноги, пересел на другое место.

— Значит, признаешься… насчет господина эксперта. Очень хорошо. Тем самым и от меня отвел неприятность, иначе бы… Ну, так. — И снова принялся перекладывать листки. — Антонюк Василе… доброволец… Что они там нацарапали, ни черта не разберешь! За снабжение… взрыв… бензин…

На этот раз он почему-то захотел посмотреть на осужденного, но и тот, давно уже поднявшись на ноги и выпятив грудь, ожидал очереди схлестнуться с ним.

— Никаких добровольцев! — громко, чтобы слышали все, запротестовал он. — Что же касается снабжения, то не читай, слепой крот, шиворот-навыворот. Какое там снабжение, если цистерны взлетели на воздух!

— Это есть, есть! — ничуть не оскорбившись, подтвердил Косой. — Взлетели на воздух: есть! Так вот, чтоб не забыть: все те, кого я называл по имени, а также и другие… В общем, полный состав группы… должны расписаться, что ознакомились с приговором: смертная казнь через расстрел. Что приговор является окончательным и обжалованию не подлежит. — Закончив и намереваясь уходить, он стал складывать листки. — Точнее говоря, приговор может быть пересмотрен, но только в том случае, если госпожа Елена Болдуре, именуемая Илоной, соблаговолит сделать требуемое от нее заявление. В чем смысл этого заявления, госпоже Илоне известно.

Он с опаской посмотрел в угол, где лежала Илона, и в эту минуту стал удивительно косоглазым — поскольку зрачок был полностью прикрыт веком, глаз выглядел так, словно состоял из одного белка.

— Ах да, ах да… Вы, конечно, никаких заявлений делать не собираетесь, правильно?

— Нет, я хочу сделать, — возразила Илона, не обращаясь, впрочем, прямо к нему. Не без помощи Лилианы она поднялась на ноги, легонько пошатнулась, однако равновесия не потеряла. — Я хочу сделать заявление, но только перед самой казнью, и прошу сообщить об этом командиру взвода, который будет приводить в исполнение приговор.

— Хорошо, хорошо, — любезно поклонившись, Косой отвернулся от Илоны. — Это можно, разрешается… Я отдам распоряжение, барышня! Обязательно, барышня!

Никто, конечно, не засмеялся. Напротив, все как будто онемели.

— Я не могу в это поверить. — проговорил наконец Антонюк. — Если до сих пор не удалось напасть на след Тома…

Внезапно одним прыжком вперед выскочил Тудораке — настороженно посмотрев на Василе, он дотронулся пальцем до губ.

— Господи, слова даже нельзя сказать, — меняясь в лице, пробормотал Василе.

Кельнер, однако, даже не обратил внимания на его слова — торопливо взяв стакан с водой, которую берегли для Илоны, он на цыпочках подошел к человеку, лежавшему в углу, затем, незаметно вытащив что-то из потайного кармана, отвернулся. Взболтав зачем-то воду, кельнер стал наконец поить избитого.

— Кому, скажи на милость, нужен этот театр? — не сдержавшись, резко проговорил Илие, когда Тудораке вернулся. Он давно уже хотел поговорить с кельнером напрямик. — Сколько знакомы, все не можешь обойтись без выкрутасов! То угощаешь Кыржэ самыми дорогими винами — как будто нельзя было одним духом спровадить на тот свет, то… Из каждой мелочи делаешь великую тайну!

Хобоцел бросил беглый взгляд в противоположный угол "салона", откуда только что вернулся, и дал знак Илие продолжать:

— Высказывайся, друг булочник, говори, пока не надоест.

— Ну хорошо, ты самый воспитанный среди нас, с самыми изысканными манерами, но на кой черт нужна эта дипломатия? Перед кем, спрашивается? Через минуту-другую откроется дверь — когда же наконец можно будет говорить с тобой по душам? Или даже и сейчас не заслуживаем твоего доверия? — В конце концов Илие стал говорить обиженным тоном. — Отвечай, чего ж ты… Косой и тот говорил начистоту: меня назвал рецидивистом, Василе — добровольцем, Грозана обвинил в том, что не дает нужный адрес. Елену Болдуре… Или же и ей не доверяешь? Бабочке — тоже? — Упомянув Лилиану, Илие, впрочем, удрученно потупился.

Тишина длилась долго: все ждали, не скажет ли чего Илона. Бывшая инструкторша подпольного центра тяжело перевела дыхание.

— По-моему, здесь кто-то говорил, будто наши продвигаются к Карпатам? — спросила она. — Только не знаю, примерещилось или в самом деле кто-то говорил?

— Говорили — я! — чуть помедлив, отозвался Гаврилэ.

— Но откуда ты об этом узнал? — спросил Тудораке.

— Как это откуда? — притворно возмутился слесарь, испуганно прикидывая, что говорить дальше. — От жены, откуда ж еще! — наконец выпалил он. — Еще до того, как идти… Да, говорят, будто на этот раз она родила девочку. Как хорошо бы было…

— Тут тебе Карпаты, тут тебе девочка, — сказала Илона. Она из последних сил старалась держать глаза открытыми. — Поклянись, что это правда! Нет, нет, не надо! Я верю… каждому твоему слову. И вам всем — тоже, — она широко развела руками. — Всем до одного, товарищи!

— Мне тоже? — подскочил Антонюк. — До сих пор еще называют добровольцем… Только это неправда, так и знай…

— И тебе, — посмотрев долгим взглядом на парня, ответила Илона.

Снова наступило молчание.

Косой больше не показывался. Хотя голос его раздавался в коридоре. Затем дверь внезапно распахнулась, и в "салон для ожидания" вошла группа военных.

Каски, сталь винтовок, свастика…

— Значит, веришь? — еще раз переспросил "доброволец", прежде чем подняться на ноги.

— Не сомневайся, — Илона даже утвердительно кивнула головой.

— Этого избитого… — тихо зашептал он, низко наклонившись к ее лицу, точно выражал признательность за добрые слова, — искалеченного парня, которого вышвырнули из камеры пыток, они… кажется, не заметили. Вдруг спасется?

— Да будет земля ему пухом, — на ходу успокоил парня кельнер.

— Что ты сказал? — не сразу понял Василе. — Разве он умер? Я говорю о том… что лежит в углу.