— Оставайтесь, ночуйте, — говорит хозяин, выслушав мой рассказ. — А утром найдете, кого вам нужно. Спирту бы вам сейчас глотнуть, — добавляет он, — да нету у меня. Ну ничего, чаю вскипячу, отогреетесь.

Он принимается стелить мне. Набросав на пол груду шкур, покрывает их свежей простыней.

— Ложитесь. Я вам принесу чаю погорячей. Так-то…

Утром я благодарю за ночлег и ухожу.

Хотя до окружного комитета партии пройти нужно метров триста, не больше, я не в силах преодолеть это расстояние: уже через минуту мороз заставляет заскочить в какой-то дом. В коридоре тепло. Только тут я вспоминаю, что не спросил ни имени, ни фамилии человека, который приютил меня на ночь. Но, может быть, и ни к чему мне знать его фамилию? Пусть он останется для меня просто жителем Салехарда. Просто человеком, что впустил и обогрел приезжего. Так я и запомню эту первую ночь за Полярным кругом: дверь, гостеприимно распахнувшуюся на мой стук, жарко натопленную комнату… Так и буду говорить: хорошие люди живут в этом городе!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Однажды весной — какой далекой кажется теперь эта весна! — мы с приятелем скитались по лесистой Дзукии и ловили в речушках форель. Под вечер заходили в ближайшую деревню, стучали в избу, какая приглянется, и на вопрос хозяев отзывались: «Свои». Это слово обладает магической силой, перед ним открываются все двери.

Провести бы такой опыт: пройти в полночь по городу и, останавливаясь возле каждой квартиры, попроситься на ночлег. Интересно, сколько дверей откроется, чтобы впустить случайного гостя?

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Бывают дни, когда все происходящее становится похожим на сон. Я замечал, что особенно часто такое ощущение возникает в дороге. Сменяют друг друга города и селения, сотни и тысячи километров остаются позади, встречаешься с множеством самых разных людей и, едва успев познакомиться, уже расстаешься. Лица, строения, пейзажи — все смешивается, словно в калейдоскопе. Исчезают привычные понятия времени и пространства, и вдруг наступает момент, когда начинаешь воспринимать жизнь как нечто нереальное, напоминающее сновидение…

Я стою в пустом коридоре и спрашиваю себя: отчего я здесь? Как я тут очутился?

Это странное ощущение не покидает меня и в кабинете Сергея Прохоренко, секретаря комитета партии Ямало-Ненецкого национального округа.

Поглядев на меня, Сергей рассудительно замечает:

— Прежде всего нужно одеться.

Он звонит кому-то но телефону, и через четверть часа я становлюсь обладателем чулок из тончайшего меха, меховых брюк, унтов из собачьей шкуры и, наконец, огромной теплой шубы — малицы. А еще через полчаса, облаченный в эти роскошные одежды, я сажусь в самолет, который тут же подымается в воздух и берет курс на северо-восток.

Наверно, всякий, кому приходилось летать на современных реактивных лайнерах, невольно сравнивал расстилавшиеся внизу облачные просторы с заснеженными долинами и холмами. Для меня эта картина, открывающаяся за иллюминаторами различных «ТУ», стала настолько привычной, что и теперь мне все кажется: стоит нашему самолету нырнуть в белые сугробы, проплывающие под крылом, и они расступятся, а за ними откроется зеленая земля, по которой ходят люди, на которой растут деревья и стоят дома. Но вот из-за горизонта выползает контур замерзшей реки, вот уже видны нагроможденные по берегам торосы. Обманчивое впечатление исчезает. Приходится смириться с тем, что эта пустынная снежная равнина внизу и есть единственная настоящая северная земля. Здесь ее еще освещает солнце, но скоро мы пересечем ту черту, за которой оно не появляется всю зиму. На Гыданском полуострове, куда мы летим, полярная ночь.

Олени бегут споро, из-под резвых копыт так и летят снежные комья. Плохо только, что летят они прямо мне в лицо. Я осторожно приподнимаюсь, пробую сесть боком. Не тут-то было! Оказывается, не так просто в моем положении совершить подобное перемещение: одежда абсолютно лишает возможности двигаться. Дело в том, что, выезжая из Антипаюты, я вторично пополнил свой гардероб. Теперь на мне уже две пары меховых чулок — одна надета мехом внутрь, другая — мехом наружу. Мягчайшие торбаса из оленьей шкуры согревают ноги до живота. Полушубок прикрывает колени, а уж малица доходит до самой земли. От всех других шуб малица отличается не только своей длиной и роскошным капюшоном, но и тем, что ее рукава снизу зашиты. Правда, есть прорезь, в которую при желании можно высунуть пальцы, но у меня, видимо, недостает сноровки попасть в нее. К тому же поверх малицы на меня надето (не без посторонней помощи) нечто вроде мехового мешка, тоже с капюшоном и рукавицами. Не знаю, сколько весит мой наряд, но чувствую, что в нем невозможно сдвинуться с места. Однако я человек упрямый. После многих безуспешных попыток все же усаживаюсь боком. Теперь снежные комья барабанят по капюшону. Зато положение мое стало явно ненадежным: стоит нартам посильней качнуться, и я со своей пудовой одеждой соскользну в снег. Аску Селиндер, мой проводник, конечно, и не заметит, что меня нет, он за всю дорогу ни разу не оглянулся. Я вспоминаю, как он наставлял меня перед отъездом: «Гляди не выпади. Вылетишь — олени не остановятся, бросят». Видно, особой надежды на то, что я сумею усидеть, у него не было. «Если случится беда, свалишься — никуда не беги, потеряешься. Сиди и жди, я вернусь за тобой по следу. А станешь замерзать — ходи, только на одном месте».

Бескрайняя, утонувшая в снегах тундра. Тусклый и холодный свет звезд. Выстуженный, вымерзший край. Ничто не напоминает о жизни. Едем второй час, и ни одного деревца, ни одного кустика. Хоть бы какой-нибудь стебелек высунулся из-под снега…

Иногда вдруг начинает казаться, что на горизонте видны огни города, но присмотришься и понимаешь, что это лишь звезды, светящиеся в морозном тумане…

Нет, не хочу я упасть с нарт. Неизвестно, найдет ли потом меня Селиндер…

Я перетаскиваю ногу обратно и снова попадаю под удары снежных комьев. Единственный способ защитить лицо — опустить голову пониже. Теперь я уже ничего не вижу. Только нарты покачиваются. Мысли постепенно начинают путаться, обрываются, едва возникнув. Так птица иногда присядет на ветку, но тут же испуганно вспорхнет, взовьется и исчезнет в синеве неба…

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Я уже не еду на нартах по пустынной тундре, а пробираюсь в толпе, расталкивая людей локтями, и меня толкают со всех сторон. Где же это я? Отчего такая давка вокруг? А, это базар… Людской поток увлекает меня, несет, как тронувшийся лед уносит оказавшееся на нем бревно. Я пытаюсь разглядеть окружающих меня людей, но вижу лишь руки — поднятые над головой или прижатые к груди, а в руках поношенные ботинки, потертые плащи, пожелтевшие кружева, блузки, пиджаки, чулки, варежки, аляповатые, расписанные кричащими красками ковры… С трудом удается мне пробиться к ограде, здесь хоть вздохнуть можно. Вдоль забора расстелены куски брезента, и на них кучками свалены напильники, шестеренки, заржавевшие дверные ручки, погнутые болты, связки ключей, замки, велосипедные цепи, звонки, рыболовные крючки, блесны…

— Вещь необходимая каждому! Вещь необходимая каждому! — кричит продавец.

— Разрешите посмотреть, — просит мужчина.

Продавец протягивает ему крошечный пластмассовый цилиндрик. Мужчина подносит цилиндрик к глазу, как подзорную трубу.

— Очень стоящая вещь, — вкрадчиво говорит обросший щетиной продавец, и еще один человек останавливается возле него. — Глазок, — шепчет продавец, — дверной глазок. Глянул — и знаешь, кто пришел, пускать или нет.

— Дайте мне, дайте, дайте!.. — Руки тянутся к цилиндрику.

— Самое верное дело, — внушает продавец. — Знаешь, кого впускать, а кого — нет…

Просыпаюсь я оттого, что, задремав, съехал на бок и чуть не свалился с парт. В небе, словно приветствуя мое пробуждение, вспыхивают и тут же гаснут два зеленых столба. Изумленный, я оглядываюсь вокруг. Вот снова хлынули зеленые потоки света, будто кто-то включил мощные прожекторы. Так же неожиданно является красный цвет. Кровавый румянец заливает край неба. Огненная полоса ширится, приближается. Снег становится розовым. Кажется, вся земля вспыхнула, неосторожно коснувшись солнца.