Однажды, возвращаясь с работы, я нос к носу столкнулся в проходной с юной Настей — заведующей нашей пекарней. Сам не знаю, как это случилось, но одна, а за ней и вторая половина буханки выскользнули из-под плаща и шлепнулись на порог. Настя подняла их и вернулась со мной в цех. Она была честным, добросовестным руководителем, и нелегко ей было решить, что делать с несовершеннолетним вором. Она плакала, как маленькая обиженная девочка, а потом посмотрела на меня еще мокрыми от слез глазами, отдала хлеб и сказала:

— Я ничего не видела, ничего не знаю.

Сегодня, спустя четверть века, я преклоняюсь перед этими чистыми Настиными слезами и знаю, что та ежедневная буханка военного хлеба много сделала для того, чтобы после освобождения Литвы мы все, живые и здоровые, вернулись домой, к родителям, которые уже оплакали нас…

Пачалма, ты моя Пачалма! Имя твое звучит для меня колоколом далекого детства, нашептывая все новые и новые сказки, но я удаляюсь от тебя на восток, где люди творят на сибирской земле иные сказки, необычайные, незаурядные, о которых я должен поведать в своих письмах.

Всем нам более или менее известно, что такое электрифицированная железная дорога, но когда едешь по магистралям Сибири, невольно изумляешься и начинаешь понимать, что только могучая индустриальная держава могла осуществить такой замысел. Прежде всего, нужно было иметь достаточно стали, чтобы поставить вдоль всего полотна мощные опоры, несущие на своих плечах сеть проводов, иметь достаточно электроэнергии и, как и в каждом деле, опытных, хорошо знающих свое дело специалистов. Всем этим обладает современная Сибирь.

Если бы меня спросили, что больше всего бросается в глаза в современном сибирском пейзаже, я бы не колеблясь ответил: электрификация края. Высоковольтные линии провожают нас всю дорогу. И все это — в стране, которая двадцать с небольшим лет назад закончила самую страшную в истории человечества войну, в стране, на долго которой выпали невиданные разрушения и потери. Размах работ, их темпы поистине изумительны.

В Красноярск приехали ночью. Утром мне надо будет пересесть на поезд, идущий к берегам Лены. Сдав багаж в камеру хранения, я спешу к выходу в город. Электрические фонари распространяют, кажется, не только свет, но и тепло, они утопают в тумане, словно в клубах пара. У вокзала я бросаю взгляд на большой градусник — тридцать пять ниже нуля. Сибиряки говорят, что это не мороз, а морозец. Бодрящий, веселый морозец. Ну что ж, веселые люди эти сибиряки!

Глубокая ночь. По московскому времени сейчас одиннадцать вечера, а по местному — уже три часа ночи. На вокзальной площади светятся несколько зеленых огоньков такси. Подхожу к одной из машин, сажусь, и мы движемся по улицам спящего Красноярска.

— Куда поедем? — спрашивает шофер.

— Безразлично. Хочу посмотреть на город.

Шофер сбавляет газ и подозрительно косится на чудака, которому под утро вздумалось осматривать город. Но я объясняю, что пробуду в Красноярске всего несколько часов, что я очень любопытный человек, и он успокаивается. Некоторое время мы едем молча. Я смотрю на спящий город, и вдруг шофер говорит:

— Жалко мне ваших денег. Вернемся.

— Почему?

— Красноярск большой город. На сорок километров тянется набережная Енисея.

Тут и я подумал о своем кошельке.

Мы покружили еще немного по безлюдным улицам, и шофер окончательно решился:

— Хватит. Толку из этого не будет. Что вы ночью увидите? А меня совесть мучает, как на таксометр погляжу.

Мы возвращаемся на вокзал.

До поезда еще несколько часов. На одной из дверей написано, что здесь можно в любое время суток принять душ. Я покупаю билетик, получаю мыло, полотенце, мочалку и мысленно благодарю людей за хороший порядок, заботу о тех, кого ждет еще не одна пересадка.

На рассвете я уже сидел в поезде, который уносил меня к берегам далекой Лены.

От Тайшета поезд повернул еще круче на север. С каждым часом в вагоне становилось все холодней, хотя проводник не жалел угля и все время подбрасывал в топку. Под вечер стены вагона обындевели. Я вынул из чемодана приобретенные в Вильнюсе валенки, так как ноги в полуботинках стали мерзнуть. Через несколько часов я почувствовал, что валенки не годятся. Они были узковаты и выворачивали стопу в сторону, больно ломали пальцы. Проводник дал мне молоток и посоветовал побить валенки, чтобы они стали немного мягче. Я колотил их что было мочи.

В Тайшете в вагон вошел новый пассажир. Лысоватый, худощавый человек лет пятидесяти снял полушубок, пиджак и, сидя в одной рубахе, со снисходительной улыбкой наблюдал, как я колошмачу свои валенки.

— Первый раз в этих местах?

— Первый, — ответил я.

Мы познакомились. Оказалось, он здешний старожил. Еще раньше я заметил, что и проводник и пассажиры, вошедшие вместе с худощавым человеком, обращаются с ним весьма почтительно и называют его Хозяином. Когда мы познакомились, я понял, чем это вызвано. Оказывается, Сергей Евстигнеев работает в этих местах с сорок седьмого года. Он руководил работами по строительству железной дороги Тайшет — Лена, по которой мы сейчас едем. Закончив прокладку железной дороги, перешел на должность заместителя начальника управления «Братскстрой». В этом главном строительном управлении Братска есть еще несколько управлений по строительству отдельных крупных объектов. О тамошних масштабах можно судить по следующим примерам: Братская гидроэлектростанция — одна из самых мощных в мире; Братский деревообрабатывающий комплекс — самый большой в мире, а печи алюминиевого завода, который скоро войдет в строй, выдадут целую реку алюминия.

Простой и сердечный человек Сергей Евстигнеев. Настоящая русская душа. С удивительной готовностью он рассказывает о новостройках этого сурового края, о проблемах и трудностях, с которыми пришлось столкнуться и преодолеть, о том, что Братская гидроэлектростанция — уникальное сооружение, посмотреть на которое приезжают шведы, американцы, англичане, французы, и что Усть-Илимская гидроэлектростанция будет еще более совершенной.

— В Усть-Илиме тоже вы будете строить?

— Мы.

— А как туда попасть?

— Приезжайте ко мне в Братск, и как-нибудь доберемся туда, — сказал он и улыбнулся своей открытой улыбкой.

Мы простились, договорившись, что обязательно встретимся.

Братск вырос там, где еще пять лет назад на сотни километров во все стороны тянулась бескрайняя тайга, непроходимая, не знавшая человека, никогда не видевшая ни пилы, ни топора. Теперь здесь стоит новый город. Как и в каждом молодом городе, здесь даже проездом можно видеть историю его бурного развития. Вот, выстроившись длинными шеренгами, стоят красные вагончики. Когда-то в них жили первые покорители здешних мест. Еще и сегодня над тем или другим вагончиком из жестяной трубы прямым столбом подымается в холодное ясное небо лента дыма, еще белеют кое-где на маленьких окнах узорчатые занавески, сохнут на дворе гирлянды залубенелого белья. Однако большинство вагончиков пустует. Заброшенные и покосившиеся под рыхлой шапкой снега, они стоят, как памятники тем, кто первым пришел на эту землю и своими руками преобразовал ее. Рядом с вагончиками выстроились на новых улицах бревенчатые дома с резными ставнями, большими крылечками и щедрой полосой дыма над красными кирпичными трубами. Дым валит из труб не переставая. Весь день. Здесь достаточно дров, чтобы человек жил в тепле. Эти дома — тоже уже история, вчерашний день края. Мы проезжаем еще немного, и открывается панорама нового города. Уже построенного и строящегося. Четырех- и пятиэтажные дома, утонувшие в сосняках, напоминают мне новые жилые районы Вильнюса. На улицах — вереницы машин.

Поезд снова бежит через тайгу, раскинувшуюся по холмам. Повсюду масса лыжников. Красные, синие шапочки и разноцветные костюмы лыжников, ослепительный блеск снега в ярких солнечных лучах, стайки ребятишек с салазками — все это утепляет пейзаж и свидетельствует о жизненной силе человека, его умении применяться к самым суровым естественным условиям и жить полнокровной жизнью.