— Куда они девали свою одежду? — спросили мы капитана «Байкала» Виктора Ледневского.

— Продали, променяли и пропили. Знают, что в геологической экспедиции бесплатно получат рабочую одежду.

— Но где же они могли променять или продать, если «Байкал» ни разу не приставал к берегу?

— Это для меня самого неразрешимая загадка, — говорит Виктор Ледневский. Он некоторое время молчит, точно раздумывая, говорить или нет, а затем все-таки говорит: — Команде строго-настрого запрещены какие бы то ни было обмены. Однако попробуй уследи. Эти операции делаются тайком… А кроме того, среди пассажиров тоже находятся такие, что готовы польститься на какие-то тряпки.

Но и среди «бичей» есть всякие люди. Не все они одним миром мазаны. Часть из них окончательно сформировалась, и уже вряд ли что-нибудь изменит их характер и привычки. Такие ходят одинокими, держатся особняком, как старые кабаны. Хмурые. Неразговорчивые. Другие, видно, считают себя обиженными судьбой, не оцененными и не понятыми обществом. Эта часть — «бывшие». Это действительно бывшие люди разных профессий, занимавшие различные посты. Иногда даже довольно высокие и ответственные. Всех их подкосило чертово зелье — водка. Эти раньше других распродали все с себя и ходят в одних носках. Однако они еще полны претензий, какой-то детской важности и иллюзий: «Наш час еще пробьет… И на нашей улице будет праздник…» Быть может, они и впрямь возьмутся за ум там, где целыми месяцами не придется даже понюхать спиртного. У них будет достаточно времени обо всем подумать на трезвую голову, все переоценить, взвесить… А есть и такие, которые уже очухались. Побыв несколько недель в таком обществе, они как в зеркале увидели самих себя. И их охватил страх, ибо они не думали, что сами так низко пали: «Другие — да, но только не я. Оказывается — и я…» Это открытие вызывает в них лихорадочное желание покаяться, что-то сделать, одним подвигом смыть все грехи прошлого. Увы, такие подвиги не встречаются. Все в жизни имеет свою логику, свои законы. Дорога назад так же длинна, как и путь падения. Ничего не делается сразу, одним махом. Постепенно, шаг за шагом, падал, постепенно, шаг за шагом, и подымись. А чудес не бывает.

Чем ближе к Туре, тем меньше остается на судне «бичей». Небольшими группами их высаживают на берег в местах, где уже стоят отряды геологических экспедиций, где белеют палатки, подымается к небу дым костров. Правда, я ни разу не видел, чтобы спущенная на воду лодка везла этих новобранцев сразу к палаткам. Как правило, их переправляют на другой берег и там высаживают.

— Почему? — спросил я капитана.

— На всякий случай, — ответил он и объяснил, что на другом берегу «бичи» проходят как бы проверку. Ни один геолог не захочет пойти в тайгу с человеком, которого он совершенно не знает, не знаком с его характером, привычками, его слабыми сторонами. Нельзя идти в тайгу с человеком, которому полностью не доверяешь. У старых солдат существует поговорка: «Я бы с ним в разведку не пошел». У геологов действует то же правило.

За все время «Байкал» только один раз подошел к берегу и спустил трап. Это было в Ногинске — сияющем новыми деревянными домами поселке, где живут шахтеры, добывающие графит. Рудник небольшой, но графит здесь очень качественный. Все грузовые суда, которые возвращаются из Туры порожняком, останавливаются в Ногинске, чтобы заполнить трюмы графитом.

К концу девятнадцатого дня плавания мы увидели Туру. Больше двух тысяч километров прошли мы по сибирским рекам. Теперь я уже знал, что моя мечта побывать у кетов так и останется неосуществленной — на этот раз не хватит времени. Но рано или поздно я вернусь сюда, выбрав более удобное время года, и непременно встречусь с ними.

Мне довелось немало странствовать по Сибири, но ни в одной из прежних поездок я так остро не чувствовал масштабов этого края, как теперь, плывя по рекам. Бывало, проделаешь весь путь самолетом, опустишься в какой-нибудь глуши, побродишь с местными охотниками по тайге или тундре, поездишь на оленях или собаках, но никогда не увидишь таких просторов. Последнее время в мировой печати часто обсуждаются проблемы будущего. Причем многие боятся бурного роста населения, боятся, что через несколько десятков лет человечеству будет слишком тесно на нашей планете. Читая такие строки, испещренные столбцами цифр, поневоле начинаешь верить, что человеку и впрямь становится тесно на старушке земле. Однако, плывя по сибирским рекам, когда день и ночь видишь кругом только суровую, необжитую тайгу, когда целыми неделями не встречаешь человека и не видишь никаких следов его деятельности, проникаешься мыслью, что пройдет еще много десятилетий, а может, и целое столетие, пока человек освоит эти бескрайние просторы. Спустя десять — двадцать лет здесь наверняка вырастут новые города, но это будут лишь маленькие заплатки на одеянии великана. И тогда, через несколько десятков лет, мы будем говорить (вернее, говорить будут наши дети и внуки), что человеку предстоит освоить, прочно обжить этот богатый и необъятный край нашей планеты.

Ежегодно прибытие «Байкала» в Туру превращается в большой праздник. Я сказал бы, что этот праздник ничуть не меньше, чем, например, Новый год. Может быть, даже более волнующий, потому что Новый год приходит точно по часам, а «Байкал» — как когда, в зависимости от капризов всемогущей природы-матушки. И жители Туры с нетерпением ждут этого праздника, который, словно сама весна, несет обновление их земле. Точнее, это обновление людям приносят набитые доверху трюмы судов.

Все население Туры собралось на высоком берегу Тунгуски. Стар и млад, мужчины и женщины. Действительно, как большой праздник: все нарядны, в светлое небо взвиваются разноцветные ракеты, слышны песни, где-то гремит музыка. А над всем этим плывет белая полярная ночь, дыша каким-то спокойствием, задумчивостью, похожими на те, что исходят от гор или океанов, от всего вечного и бессмертного в природе. Окутанные этой белой ночью, мы спустились по трапу и сошли на землю эвенков.

1968

И снова — уже в который раз — я отправляюсь на Север. Опять волнуюсь и радуюсь, подгоняю время, словно именно там, на Севере, лежит моя «земля обетованная». Откуда эта тоска по далекому ледовому краю? Признаться, я и сам не знаю. Каждый год меня тянет на Север, как тянет туда перелетных птиц — улетят по осени за тысячи верст в теплые края, но весной обязательно вернутся на родину, на Север. Они птицы, их гонит инстинкт. Все легко объясняется этим словом — инстинкт. Но есть другое слово — Р о д и н а. И мы понимаем птиц, хотя до сих пор не сумели разгадать, каким образом наши крылатые друзья отыскивают путь, отчего никогда не сбиваются с дороги, всегда находят родное гнездо.

Но у меня-то откуда такая тоска по Северу? Право, не знаю… Можно, конечно, попытаться объяснить эту тягу словами, сказать, что на Север меня влечет суровая природа, требующая на каждом шагу настоящего мужества, что жители Севера сохранили столько замечательных человеческих черт, которые мы, увы, успели растерять… Как будто все верно… И все-таки… Человек в чем-то похож на птицу. Боюсь, что сходство это не определить словами, его можно только почувствовать. Да и то — лишь интуитивно…

Тайга. Бескрайняя тайга. До самого горизонта. С утра до вечера бежит за окном вагона зубчатая стена тайги. От мелькания бесчисленных стволов рябит в глазах, мысли становятся ленивыми, неповоротливыми, как птицы с подрезанными крыльями.

Но я продолжаю смотреть в окно. Ели в этих местах высокие и стройные, точно кипарисы, вершины-иглы вонзаются в низкое, серое северное небо. Километрами тянется не тронутая ни человеком, ни зверем снежная целина. Приходится щуриться, глядя на нее; глаза слезятся от ослепительной белизны. Одинокие домики, утонувшие в сугробах. Мысленно приветствую их обитателей. А то вдруг поселок вынырнет из-за деревьев; ленты дыма над трубами взвились в небо и застыли. Время от времени мимо окна с грохотом проносится товарный поезд. Груз всегда один и тот же — уголь и лес. На полустанках мы тоже нагоняем составы с углем и лесом. Уголь и лес. Днем и ночью — уголь и лес. Наши проводники на любой станции имеют возможность пополнить запасы угля. В вагоне натоплено так, что пассажиры ходят в одних рубашках.