Но заснуть никто не мог.

Добрый час ворочались мы с боку на бок. Наконец кто-то сказал:

— Черт возьми! Не всякая мудрость хороша.

— Что ты имеешь в виду?

— Да вот говорят же: осторожность — не позор… А выходит…

Мы не ответили.

Поднялись рано. Солнце еще не взошло, густой туман висел над рекой. Вытащили спиннинг: вдруг повезет на тайменя. Просидели с полчаса, и все без толку. Не клевало. Внезапно послышался лошадиный топот на другом берегу. В утренней тиши копыта гремели так, будто кто-то бил молотом по наковальне. Завидев нас, всадники остановились.

— Что же ночевать-то не остались?

Мы узнали вчерашних заключенных.

— Думали, успеем в деревню до вечера.

Они не сразу отъехали. На фоне огромной скалы, окутанные предрассветной мглой, их фигуры казались высеченными из камня.

— Ну что ж, счастливо добраться!

В самом деле была в этом пожелании издевка и презрение или нам только почудилось — не знаю… Во всяком случае, мы промолчали.

А они поехали дальше. И долго еще эхо повторяло стук копыт в тесной долине Мрас-Су.

Бывают в жизни мгновения, вспоминая о которых краснеешь даже много лет спустя.

Почему мы сбежали? Почему не остались переночевать с заключенными? Другие люди доверили им, отпустили в тайгу без охраны. А мы?!.. Какой неслыханный позор может навлечь осторожность!

Хуже всего то, что в деревушке нам предстояла новая встреча с заключенными. Ведь они отправились туда за продуктами. Пока нас разделяла река, можно было еще хорохориться. А куда мы будем девать глаза, когда встретимся лицом к лицу?..

Однако делать нечего — надо плыть. Неизвестно, когда еще мы доберемся до цели нашего путешествия и сколько новых порогов приготовила нам коварная Мрас-Су.

Я пишу эти строки и снова мысленно возвращаюсь в долину Мрас-Су…

Домик Тудыгеша у быстрого ручья… Летом — быстрого. Зимой он промерзает до самого дна. Давно уже нет рядом палаток — забрал вертолет геологов. Только сугробы окружают теперь избу Тудыгеша да бескрайняя тайга. Сам Тудыгеш редко бывает дома. По целым неделям не выходит Тудыгеш из тайги, промышляет соболя, белку, ищет медвежью берлогу… Найдет, поднимет косолапого и схватится с ним один на один. Таков уж хлеб у Тудыгеша.

Долго меня мучила совесть за то, что я вселил напрасную надежду в сердце этого доверчивого человека, пообещал, что и в его края придут люди. А недавно я узнал, что геологи не зря трудились в долине Мрас-Су. Теперь там обнаружены гигантские залежи фосфоритов. По решению правительства в ближайшее время начнется эксплуатация этих богатств. Вырастет мощная химическая промышленность, фосфориты Горной Шории будут питать целинные земли Алтая и Казахстана…

И у меня словно камень с души свалился.

В глазах Тудыгеша я останусь пророком.

Знакомство с Камчатским полуостровом началось для меня с его южной части — в Петропавловске-Камчатском. Оттуда я предполагал вылететь в глубь полуострова, где среди высоких горных хребтов приютился поселок Эссо. Меня интересовали эвены — небольшая народность охотников и оленеводов. Я думал пожить у них несколько недель, познакомиться с этими мужественными людьми, веками борющимися с суровой камчатской природой, найти выносливого и надежного каюра и дней за восемь добраться на собаках до центра Корякского национального округа — селения Палана на побережье Охотского моря. Я думал… Думал о многом, но все предварительные замыслы и планы рухнули. Оказывается, даже в век авиации не так-то просто попасть в отдаленные уголки Камчатки. Над горами часто бушуют бури, и авиасообщение закрывается на целые недели. Какой-то человек рассказывал, что несколько лет назад он три месяца сидел в Петропавловске, прежде чем сумел улететь на север. Мне дорог каждый день, не говоря уже о неделе или месяце. Однако я не в силах что-либо изменить, и никто не может мне помочь, потому что в это время года все зависит от матушки-природы — как ей вздумается, так и будет. А ей, по-видимому, не к спеху. Там, в северных районах полуострова, давно уже выпал снег, замерзли реки и озера, охотники отправились в тайгу за мягким золотом — пушниной, а здесь, в Петропавловске, стоит сравнительно теплая, согретая мягким океанским дыханием осень. Там, на севере, самолеты давно перешли на лыжи, а здесь — все еще на колесах. Если бы можно было, поднявшись в воздух, заменить колеса лыжами, мне, конечно, не пришлось бы долго ждать: в первый же погожий день самолет оторвался бы от земли и доставил меня в любое место. Увы, колеса остаются колесами, а лыжи — лыжами.

Надо ждать.

Разные города есть на свете: новые и старые, красивые и неказистые, погруженные во тьму и купающиеся в море света, веселые, как юность, и мрачные, как мысли смертника. У Петропавловска-Камчатского тоже свое лицо. Разумеется, для того, чтобы досконально изучить каждую черточку или морщинку этого лица, надо быть не гостем, а хозяином, пожить здесь подольше. Однако достаточно даже небольшого отрезка времени, чтобы почуять дыхание города. Петропавловск дохнул на меня романтикой. Многовековая борьба вулканических гор и океана породила изумительную по красоте Авачинскую губу — отличную незамерзающую гавань, вокруг которой и разросся город. Все для меня здесь напоено романтикой: черные, усталые, и белые, изящные, словно птицы, корабли, перекликающиеся сиплыми, простуженными гудками; жмущиеся к самой воде огромные склады, горы пустых и полных бочек, памятники с высеченными из камня парусниками; высящиеся вдали пирамидальные вершины заснеженных вулканов, поддерживающих голубое небо; бородатые мужчины, которые ходят по городским улицам враскачку, как будто и земля для них — качающаяся палуба; я слышу обрывки разговоров: «Когда пришел из моря?» — «Вчера». — «Когда опять уходишь?» — «Завтра». Все здесь дышит романтикой, даже самый обыкновенный магазин, за стеклянными витринами которого видны рыбы с причудливейшими названиями и формами, принесшие с собой частицу океанских тайн.

— Вам кальмара?

— Да. Полкило жареного кальмара.

Романтика, океан и деньги… Почему деньги? Бородатые моряки беспечно развлекаются в кафе и ресторанах, не глянув на поданный счет, достают из карманов скомканные, шуршащие банкноты и, как ничего не стоящие бумажки, бросают на скатерть, залитую дорогими винами.

И все-таки Петропавловск — это еще не Камчатка. Так мне твердили все. Правда, здесь тоже интересно, но, если хочешь увидеть и узнать Камчатку, надо лететь или плыть дальше, за сотни, а то и тысячи километров. Все мои предварительные замыслы пошли насмарку, и я чувствовал себя, как рыцарь на распутье.

Все решил случай. Незадолго до моего отъезда из Вильнюса мир облетела весть о том, что заработал кратер Ключевской сопки, величайшего из вулканов евразийского континента. В Петропавловске все только об этом и говорили. Я подумал, что и эвены и коряки, испокон веков живущие на Камчатке, никуда не денутся и наверняка у меня еще будет возможность с ними встретиться. А вулкан может затихнуть, и неизвестно, когда он опять проснется; как знать, представится ли еще случай своими глазами посмотреть на зрелище, которое не каждому суждено увидеть. В обкоме партии мы так и договорились: я немедленно вылечу в Ключи, поднимусь на вулкан, затем вернусь и пароходом или самолетом отбуду на Командорские острова, где состоится празднование двухсотдвадцатипятилетия открытия Витусом Берингом этих островов, именуемых еще Алеутскими островами. Товарищи из обкома постарались, и на следующий день я уже сидел в кабине пассажирского самолета, летевшего в Ключи. Мы летели вдоль поймы реки Камчатки, прижимаясь к земле, переваливаясь с горы на гору, так как выше свирепствовала пурга.

Селение Ключи расположено на берегу реки Камчатки. В ясный день отсюда отлично видны сразу две большие сопки — Шивелуч и Ключевская. Последняя, кажется, совсем рядом, селение находится у ее подножья, а в действительности до вулкана добрых полсотни труднопроходимых километров. Время от времени в селенье докатываются глухие взрывы, над главным кратером стоит гигантский столб дыма, пара и пепла, взметнувшийся на десять, если не больше, километров. По ночам вулкан окутан кровавым заревом. Ветер несет оттуда пепел, который садится на деревянные тротуары, заборы, дома, забивается между рамами. Пепел, точно песок, скрипит на зубах, забивается в глаза, поднятый порывом ветра.