— Не пришлось мне побывать в Литве. Сколько лет собираюсь, да все никак не соберусь… А хотелось бы поглядеть на Каунас… Настоящий Каунас…

Говорит он тихо, будто бы самому себе. И я не отвечаю.

— Что за город такой? — продолжает он неторопливо. — А может, и не стоит туда ездить?!

Тут уж я не выдерживаю:

— Да хотя бы ради одного Чюрлениса стоит съездить.

— Да… Я слышал…. — откликается капитан.

В самом деле, думаю я, почему бы команде «Каунаса» не завязать дружбу с моим родным городом? Почему бы не погостить у нас и капитану, и всем остальным? А правильнее будет, если сам город пригласит к себе тех, кто под его именем меряет тысячекилометровые сибирские реки. Пусть возьмется за это какое-нибудь предприятие, школа. Тут важен первый шаг. Я вспоминаю, что несколько дней назад капитан тоже заводил разговор о дружбе. Значит, он уже давно вынашивает эту мысль.

— Хотелось бы пригласить кого-нибудь из каунасцев, — говорит Сербаев. — Покатали бы по всему Енисею, до самой Дудинки. Ведь и им, наверно, интересно…

— Еще бы, — говорю я, а сам думаю, что приеду домой и поговорю с кем-нибудь из каунасских градоправителей. Они наверняка поддержат. Дружба нужна всем, всем ее не хватает. Не знаю уж почему… Вот буду писать о нашей поездке, обязательно вставлю в очерк адрес: Красноярск, Енисейское пароходство, капитану теплохода «Каунас» В. Г. Сербаеву. Пусть мои земляки напишут ребятам несколько теплых слов. Осенью, когда тяжелые льды возьмут Енисей в плен, когда все суда будут отдыхать в гаванях, команда вдруг получит весточку из далекого, совершенно незнакомого края. И людям будет приятно. Потому что никогда никому еще не мешало дружеское слово. Дружба нужна людям, нужна народам. И вдруг мне посчастливится завязать узел большой человеческой дружбы.

— Пойду, пожалуй, поохочусь, — говорю я.

Сербаев остается стоять на мостике. Перегнувшись через поручни, он глядит на мутную енисейскую воду.

Мы охотимся на каждой стоянке и после лакомимся утятиной.

Кривые стебли лозняка подступают к самой воде. Сквозь заросли приходится продираться силой, загораживая лицо от колючих ветвей. Ноги вязнут в снегу. Рыхлый, обмякший, он уже не держит, и я иногда проваливаюсь по пояс. В некоторых местах кусты примяты, будто по ним прошелся какой-то великан. Это работа ледоходов — и нынешнего, и прошлогоднего, и позапрошлогоднего. Работа десятилетий. Вот и теперь кое-где разбросаны громадные льдины. А настоящий паводок еще впереди. Вода подымется и унесет эти ледяные горы. Весь этот остров будет залит водой. В этих местах воды Енисея подымаются метров на тридцать. Капитан заранее беспокоится — что, если вода сразу вдруг прибудет и понесет глыбы льда, наваленные по берегам. Куда тогда прятаться?

Облюбовав небольшую полянку, надеваю маскировочный плащ и усаживаюсь под кустом. Жду. Птицы летят на север, чтобы вывести там птенцов, продлить свой род. К сожалению, далеко не все достигнут родных гнездовий. В Сибири не запрещена весенняя охота на птиц. Наша повариха Ирина Алексеевна говорит, что все утки, которых мы ей приносим, оказываются с яичками. Постараюсь стрелять селезней, чтобы хоть этим уменьшить зло. В воздухе селезня нетрудно отличить от утки — он всегда летит позади своей избранницы.

Сижу под кустом, поджидаю птиц, а сам почему-то вспоминаю мертвые деревни, которые время от времени попадаются на нашем пути. Издали такая деревня выглядит совсем обычно — стоят на берегу несколько десятков изб с побеленными ставнями, в снегу чернеют днища лодок. Только ни один дымок не вьется над всей деревней. Это замечаешь уже позже, а вначале ждешь, что вот сейчас высыпет на берег народ и будет приветствовать первое в этом году судно. Но никто не выбегает, не машет, не приветствует… Избы стоят пустые. Когда проходишь по такой деревне, замечаешь, что время уже начало свою разрушительную работу — оконные рамы смотрят пустыми глазницами, двери отошли, а кое-где и совсем сорвались с петель… Глухая тайга наступает со всех сторон на осиротевшие дома, теснит к реке. И начинает казаться, что у Людей просто не хватило сил бороться с суровой природой, что они капитулировали перед стеной леса, которому нет конца-края, который тянется во все стороны на десятки, на сотни километров. Дело тут, однако, не в тайге. На наши вопросы капитан отвечает спокойно:

— Разъехались по домам. Как получили разрешение, сразу всё тут бросили и вернулись на родину.

Все легко объясняется. Восстановлена социалистическая законность, люди разбрелись по родным местам, и хотя на карте деревни значатся по-прежнему, на самом деле уже больше десяти лет тут нету ни живой души.

Правда, в одной такой деревне мы вдруг заметили дымок над трубой. Оказалось, что там заночевали охотники. Когда мы проплывали мимо, они вышли из избушки и принялись, приветствуя нас, палить из двустволок.

Птицы всё не показываются. Наконец слышу, как чьи-то сильные крылья рассекают воздух над самой моей головой. Гусь. Но не успеваю я вскинуть ружье, как он плюхается в реку. Ледяные торосы скрывают его от меня. Я ползу на животе к берегу, осторожно выглядываю из-за края вздыбленной льдины. Гусь плавает, так что дробью его не возьмешь. Я замечаю, что он все вертит головой, будто надеется увидеть кого-то. Потом он начинает кричать — тоскливо, печально. Кричит, кричит, зовет… Никто не откликается. А он продолжает кричать. Я подымаюсь во весь рост. Гусь на минуту смолкает, смотрит на меня. Нет, я не тот, кто ему нужен. Он отворачивается и опять полным отчаяния голосом зовет кого-то. Ну, будь здоров, гусь. Желаю тебе найти того, кого ты потерял в пути. Я бреду обратно под свой куст.

Через полчаса доносится сирена «Каунаса». Это созывают охотников. Я подбираю свою добычу — двух пестрых, еще не слинявших франтов селезней — и продираюсь сквозь заросли к берегу.

— Идем дальше, — говорит капитан. — Только что был на связи с Филатовым — разрешил двигаться.

Филатов — капитан-наставник. Он руководит всем караваном судов, направляющихся в Туру. По данным авиаразведки, чистой воды впереди немного, дальше сплошные, еще не потревоженные весенним теплом льды. Однако Филатов все-таки разрешил потихоньку двигаться — в том месте, где мы остановились, лед почти сошел. Мы идем первыми, а Филатов с остальным караваном — всего под его началом пятнадцать судов — остался пока выше.

Отчаливаем.

Поворачиваемся носом по течению, точно на север.

В дверь каюты стучит Ирина Алексеевна:

— Идите завтракать!

В кубрике тепло и уютно. Едим тушеную картошку с утятиной, с наслаждением грызем и обсасываем косточки. Мне кажется, что это не завтрак, а ужин, не поймешь ведь — утро теперь или вечер, все перепуталось. Белые ночи…

Взбираюсь на капитанский мостик, оглядываю медленно отступающий назад берег. Бессонная ночь дает себя знать — голова отяжелела, слипаются глаза. А тут еще начинает идти снег. Все гуще, гуще, так что уже не видно ни берегов, ни воды впереди. В самом конце мая рождественский снег…

Капитан включает локатор.

Я спускаюсь в каюту, расстилаю постель. Не все ли равно, когда спать? Тем более что природа отменила ночи. Дивный напиток эти белые ночи. Отведаешь один раз и не забудешь уже всю жизнь. Белые ночи переворачивают душу, манят, обещают раскрыть все тайны… Белые северные ночи…

Нигде, пожалуй, не приходилось мне наблюдать таких резких перемен погоды, как здесь, в низовьях Енисея. Позавчера термометр стоял на нуле, валил густой снег; вчера прошел дождик, настоящий грибной дождик — такие бывают у нас в Литве в конце лета; а сегодня небо чистенькое, голубенькое, будто его вымели хорошенько, ни облачка, ни ветерка, термометр в тени показывает двадцать пять градусов тепла. Не верится, да и только.

Мы уже третий день стоим возле деревни Марково. За нами выстроилась целая флотилия: «Полтава», «Курган», «Целиноград», «Омск», «Клайпеда», «Тбилиси»… Кстати, теперь мы понимаем, что имел в виду Назаров, начальник Енисейского пароходства, когда сказал, что на «Тбилиси» будет «жестковато», — теплоход везет огромные металлические котлы. Мы так и не разобрались, для чего они предназначаются — то ли это паровые котлы, то ли цистерны под нефть. Ими заставлена вся палуба. А кроме того, судно еще тянет за собой плавучий кран. Поэтому двигается «Тбилиси» очень медленно.