По просьбе майора меня осмотрел «ухо-горло-нос». Я сказал, что знаю верный способ излечиться от контузии.

— Дайте, — говорю, — проспать подряд три дня и три ночи, все как рукой снимет. Шутка ли, почти полтора года не спал.

«Ухо-горло-нос» улыбнулся и говорит:

— А верно ведь. Придется пойти вам навстречу, юноша. Откуда вы родом, эдакий красавчик?

Я смутился и не ответил.

Шура проводила меня обратно. Она какая-то странная. Смотрит виновато и вроде испуганная. Я решил, что майор ей, наверно, не нравится. Почему так решил, и сам не знаю. Но злился я здорово.

— Никак в ловушку попала, Шурочка? А?..

— В какую еще ловушку? — она побледнела. — Что ты этим хочешь сказать?

— Ничего особенного. У каждого своя голова на плечах.

Я попросил Шуру не приходить ко мне минимум дня три. Попробую выспаться.

Сходил к парикмахеру: кудри замучили и усики мои распушились, надо привести себя в порядок.

Пять дней уже, как я в госпитале. И чувствую себя почти совсем здоровым, голос восстановился полностью, слух тоже. Только левое ухо чуть побаливает.

Контузия моя постепенно проходит. Шура не верит мне.

— Контузия длится месяцами, — говорит она.

Не понимаю, зачем ей надо, чтобы я лежал в госпитале месяцы. Здесь, конечно, хорошо. Сплю на кровати, и пища сносная. Даже оказалось, что есть и библиотека. Больше того, среди книг я увидел «Страну Наири» Чаренца в русском переводе. Мгновение я смотрел на эту книгу как ошалелый, глазам своим не верил. Попробуй в Армении ее отыщи, а тут вдруг!..

Библиотекарша заметила мое удивление.

— Вы армянин, товарищ младший лейтенант?

— Армянин.

— И Чаренц тоже армянин. Прекрасный писатель. Я прочла книгу. Счастливые вы, армяне: народ небольшой, а какого писателя имеете! Чаренц небось тоже сейчас на фронте, не так ли?

Я не знал, что ей сказать, но потом нашелся.

— Да, — говорю, — Чаренц тоже на фронте. Он тоже воюет с фашизмом… Дайте мне эту книгу, если можно…

— Конечно, можно…

Я прижал «Страну Наири» к груди и пошел искать уголок поукромней.

Настроение у меня что надо. И у ребят тоже. А все оттого, что наши войска ведут успешные бои на Северном Кавказе. Наступление немецких войск там приостановлено. И сейчас их отбрасывают все дальше и дальше от предгорий Кавказа. Баку гитлеровцам не видать как своих ушей, а стянутые к Карсу турецкие войска теперь не решились бы и к Ахуряну подойти, что у самой границы.

Сталинград стал легендой. Вот уж сколько месяцев держится. Рассеченный надвое, он упорно противостоит фашистам. В городе идут бои буквально за каждый переулок, за каждый дом. Один этаж в доме занят нашими, а другой — гитлеровцами. Говорили ведь, что Волга станет могилой фашистов. Истинно так.

Сталинград вселяет в нас веру, дает нам силы. Сталинград врачует наши раны и здесь, на далеком северо-западе.

Однако где же это наши союзники? Обещали ведь открыть в Европе второй фронт против гитлеровской Германии. Уже полтора года мы один на один воюем. Почему же не создается так называемый второй фронт? Какие же это союзники?

Шура принесла мне лекарства. Я читал книгу; притворился, что не вижу ее. Она чуть постояла и вышла. Я обманул медсестру, сказал, что мне надо на почту, и под этим предлогом выпросил часа на два свою одежду. При этом ласково подмигнул ей. Она смутилась, залилась краской и, поверив мне, принесла мои вещички. Я оделся и был таков.

Сегодня двадцать седьмое декабря. Завтра мне исполнится девятнадцать лет.

Тяжелый снег, трудная зима.

Немного прошел пешком, но скоро меня нагнал попутный грузовик, и я забрался в кузов.

Вот так чертовщина! В кузове вместе с шестью-семью другими солдатами сидят Шура и майор.

— А, молодой человек, смотрите-ка, снова встретились! Куда же это вы направляетесь? — не без иронии спросил майор.

— На фронт, куда же еще?..

— Я вот тоже получил новое назначение. Направляюсь к месту службы. Ну, что скажете?

А что я должен был сказать? Шура сидит какая-то сама не своя: головы не поднимает, меня словно и не видит. Я тоже стараюсь смотреть в другую сторону. Очень-то они мне нужны: она и ее майор, получивший новое назначение.

Завтра день моего рождения. Прекрасно, что я не потерял слух, что убежал из госпиталя и что вот сейчас такая сухая зима, приятный легкий морозец и вшей на мне нет.

А майор ничего себе — человек, видать, веселый.

— Эх, парень, вряд ли ты разыщешь свой полк. Он небось давно уже перебрался в неизвестном направлении…

— Разыщу, — сказал я уверенно. — Для меня нет ничего невозможного, неизвестного!..

Дорога проходит замерзшим болотом. Едем по деревянному бревенчатому настилу. То одно, то другое бревно время от времени подскакивает под колесами. Я не гляжу в сторону Шуры. Мне во что бы то ни стало надо добраться до своего наблюдательного пункта. Неужели я и правда не найду своих, как говорит этот майор?..

А майор-то старик! Бедная Шура. Я терпеть не могу старости.

Машина остановилась, нужно было воды набрать. Метрах в трехстах от нас опушка леса. На верхушке одного из деревьев сидит большая черная птица. Спрашиваю, не орел ли…

— Здесь тебе не Кавказ, — говорит майор. — К тому же орлы на деревья не садятся. Это тетерев.

— А мясо у него съедобное?

— В наших условиях — просто деликатесное.

Я попросил у одного из солдат винтовку и прицелился.

Майор ехидно хмыкнул:

— Сейчас в клочья разнесет.

Я попросил не мешать, но майор не унимался.

— Сейчас попадет в мягкое место. Сейчас…

Я выстрелил. Птица взметнулась вверх, но затем, покачиваясь, полетела на землю. Один из солдат соскочил с грузовика и сбегал за добычей.

Машина тронулась. Тетерев мой был еще теплый. По черным крыльям белый опоясок, голова, как у курицы, только без гребешка. Весу в нем килограмма полтора, не меньше. Я очень рад неожиданной добыче. Шура тоже. Она погладила тетерева.

— Красавец какой…

— Послушайте, юноша, — сказал майор, — давайте меняться: я вам пачку махорки, а вы мне свою добычу.

— Нет! — обозлился я.

— Я не шучу. Могу еще тысчонку денег накинуть.

— Нет, товарищ майор.

Он встал, снял с руки часы.

— Нате, и их отдаю. Не отказывайтесь.

— Ни за что.

Шура сверкнула глазами и потянула майора за рукав:

— Садитесь, товарищ майор. Этот юноша — мой знакомый. Он рыцарь, не надо его обижать.

Майор протянул мне еще и бутылку водки, но я покачал головой.

Доехали до штаба армии. Майор и Шура стали прощаться. Я протянул ей тетерева и ушел. Майор закричал мне вслед:

— Хоть махорку возьмите!..

Я не оглянулся.

Все еще двадцать седьмое декабря. Завтра мне исполнится девятнадцать. В записях моих растерянность.

В штабе армии меня приписали к офицерскому резерву, впредь до отправки в нашу часть.

Досадно, что день своего рождения я проведу без Сахнова.

В длинной большой землянке нас человек тридцать. Я оказался самым младшим по возрасту. Старший в группе сказал:

— Будете у нас в землянке старшим.

— Ну что вы? — запротестовал я. — Среди вас есть даже полковники.

— Зато вы — фронтовик, а мы нет.

Они и правда все из тыла, «старички». Пополнение фронту. Жалко мне их.

Я устроился поближе к выходу, на деревянных нарах. Думаю о Шуре и ее старом ухажере. Она наверняка майоровская ППЖ, полевая передвижная жена, так злые языки называют на фронте иных женщин. Неприятно, конечно… А майор небось сейчас обгладывает косточки моего тетерева?