Свет потух, а затем тут же загорелся снова.

Если Луна и хранила меня, то сегодня — не иначе как в честь звериного выгула, — она взяла выходной, а Полуночь поспешила разбить мою дорогу внезапными встречами. Я моргнула и выдохнула:

— Меленея?..

— Нет, — рявкнула девушка, цыкнула на водителя, заперла дверь и плюхнулась задницей прямо на рабочий стол, безжалостно смяв бумаги.

Я рассматривала её, кусая губы и почти не дыша.

Теперь я видела её куда лучше. Короткая вспышка света высветила гротескно хищное лицо, а без неё легко понять: конечно, это не Меленея. Лунной девочке, забытой на мёртвых склонах Марпери, среди пустоты и ковыля, на вид было от силы пятнадцать лет, у неё была ещё угловатая подростковая фигура и немного обиженное лицо, и улыбалась она так, что уголки губ смотрели вниз. Ещё у лунной были полупрозрачные сияющие крылья, а двоедушнице их, конечно, не полагалось.

Это была не Меленея. Вместе с тем сходство между ними было по-настоящему пугающим.

Такое же округлое лицо с острым подбородком, такие же крутые арки бровей, те же веснушки вокруг носа, и сам нос, чуть сморщенный, будто она чует что-то неприятное, тоже тот же самый. Незнакомка носила какое-то дурацкое платье в крупную клетку и полосатые гетры разной длины, на руке — десяток фенечек, а на голове две торчащие в стороны косички, перевязанные лентами с бантами.

Банты были — один оранжевый, а другой голубой.

Наверное, если бы лунные старели, Меленея могла бы вырасти такой. Возраст двоедушницы был совершенно нечитаемый, ей могло быть от восемнадцати до тридцати пяти; на лбу у неё уже пролегли недовольные, хмурые морщины.

— Так, — девушка дала нам на себя налюбоваться и хлопнула ладонью по бумагам. — Ты — Алика Бидерена из Марпери, которая не умеет вовремя заткнуться. Тебя я знаю. А ты кто такая?

— Это я её позвала, — вставила Алика, прослушав фразу про «заткнуться». — Она тоже держала в руках деньги, и на неё тоже надо посветить артефа…

— Меня зовут Олта, — перебила я, — Олта Тардаш из Марпери.

— Ааааа, — протянула девушка, болтая под столом ногами и иногда попинывая пустую мусорную корзину. — Ну вот, даже отправлять к тебе никого не придётся. А то я уж подумала, Службу расформировали, а нас всех перевели в цирк. Только дела о гробокопательнице мне для счастья-то и не хватало!

— Я ничего не копаю, — нахмурилась я. — Если вы про склепы, то я только…

Алика посмотрела на меня с таким возмущением, что мне и правда стало неловко.

— Ладно, забыли. Сядь вон куда-нибудь. Меня зовут Става.

— Става? Это… сокращение?

Она рассмеялась:

— Это что за имена, по-твоему, так сокращаются?

— Я не… то есть, может быть… Оставленная?

Става глянула на меня остро, а потом махнула рукой:

— Глупости какие!..

Но я уже знала: это не были глупости.

Я нащупала рукой спинку стула и то ли села в него, то ли упала. Става потребовала у Алики отдать ей деньги, и та расстегнула платье чуть ли не до пупка, чтобы вынуть из-под белья тряпичный свёрток с серебром. Монеты зазвенели по столешнице, сверкнули боками в ярком свете настольной лампы.

Я смотрела на всё это как-то остранённо, будто из толщи воды, как утопленницы глядят по зиме на рыбаков, придумывая, какого бы из них утащить в своё мрачное царство. По коже волной прошёлся холод, и голова стала пустая и ясная, а на ней мерцали таинственными бликами лунные знаки.

Долгие годы в Подножье, у самого перевала лунных гор, стоял городок Марпери. Он цвёл холодной северной красотой, пах морошкой и золотарником, громоздился вокруг кривых улочек домами из красного кирпича и радовался, что наследует не Гажьему Углу, а птичьим кланам. В частном секторе там принято было вырезать крышам фигурные коньки со зверями, а многие засыпали двор песком, чтобы сворачиваться в нём и греться на солнце.

Потом, спустя десятилетие масштабной стройки, здесь запустили переправу. Технологическое чудо Кланов, вершина прогресса, сбывшаяся мечта — огромные стальные колёса вращались на склоне, поднимая платформы всё выше и выше. Вокзал разросся до десятка платформ, грузовые машины разбили в хлам старую бетонную дорогу, и вместо неё построили новую и широкую, а Марпери рос с каждым месяцем и сотнями специалистов, приезжающих сюда на работы.

И всё было хорошо, и должно было становиться только лучше, но…

Нам говорили многие годы: не было никакой молнии. Не было и быть не могло, ведь не было никакой грозы. Трагическая случайность; ужасное стечение обстоятельств; авария на подстанции привела к катастрофическим разрушениям.

Мы не знаем до сих пор, сколько точно погибло тогда людей, и сколько дорог сломалось. Не всех удалось похоронить, как положено; на общем памятнике у братской могилы недостаёт имён; а от кого-то и вовсе ничего не осталось, кроме разможжёного пятна или горелого следа. Марпери пропах страхом, и болью, и горем.

Свет здесь померк, — сказали лунные высокомерным голосом глаз жрицы Ллинорис.

Столько лет прошло, столько воды утекло. Лес погустел и спрятал в себе руины, уже и морочки забыли о прошлом, а шрамы заросли живой травой. Только в годовщину в церкви сотнями горят свечи — ярче даже, чем в Долгую Ночь.

Мы и сами остались — следы старой трагедии, недосмытые пока временем. Лежачая тётка Сати, повторявшая имена перед портретом, заросший мхом мраморный рыцарь, забытая в ковыле лунная девочка.

А ещё крысиные деньги, за которые снова кто-то умирает.

И золотые знаки лунных жрецов, которые не желали, чтобы Усекновитель проснулся когда-нибудь снова, — даже если он делает что-то «правильное».

И молния, намертво отпечатавшаяся на сетчатке, выжженная в глазах калёным железом. Молния, которую я узнаю снова и снова, в видениях про мёртвую воду и горящий меч.

Там не хотят, чтобы люди знали, — говорил Царбик, и его все считали городским сумасшедшим, двинувшемся после смерти детей. — Крысиный Король зачерпнул в Бездне магию, продал свою суть болотным огням, и за ним пошла армия морочек и сама старуха-смерть. Радио тебе голову промыло, если веришь, что нет Крысиного Короля!

Меленея узнала тот дом, синий с рыбой и старым грушевым деревом, и тот почтовый ящик. Кто-то из Волчьей Службы спрятал в нём крысиные деньги, и их привезли странной двоедушнице, так похожей на лунную девочку и знакомой с её именами. Привезли в Огиц, где в каком-то склепе, в саркофаге из бронзы и золота, должен открыть глаза Усекновитель.

— Скажите… — я шумно сглотнула, и Става подняла на меня голову. Я не заметила, когда она надела тонкие химические перчатки, и когда подцепила монету пинцетом — тоже. — Эти деньги. Они проклятые?

Става усмехнулась криво и бросила:

— Ну, конечно же, нет.

Става разложила монеты на чистом листе бумаги, посветила на них сперва обычной лампой, а потом каким-то странным синим фонариком, чему-то фыркнула и велела коридорному позвать артефактора.

Его звали мастер Ламба, и он оказался очень сухим лысым мужчиной без бровей, смуглым и одетым в выпачканный маслом комбинезон. С собой у него были костяное пенсне с дополнительными линзами, защитный щиток, что-то вроде фиолетового увеличительного стекла, целая россыпь камней и крупная жестяная банка вроде тех, в которых хранят крупы. Ворон по зверю, повадки он имел какие-то журавлиные, при ходьбе высоко поднимал колени, а в кабинете первым делом погасил верхний свет и лампу, оставив только тот самый синий фонарик.

— Не шевелимся, — причмокнув, велел он Алике. — Рукой не дёргаем, ничего не напрягаем. Чуть-чуть пощиплет.

С этими словами он взял Алику за ладонь и запихнул её в банку.

Алика ойкнула. Мастер досчитал до пяти, вытащил руку и принялся разглядывать её через свои линзы и камни, что-то негромко бормоча себе под нос и чёркая в бумагах. Потом он проделал всё то же самое со второй рукой Алики, а затем взялся за меня.