А Царбик сплюнул на пол и произнёс неожиданно чётко:

— Радио тебе голову промыло. Зачем монеты смотришь, если веришь, что нет Крысиного Короля?

— Скажи мне правду. Он есть? Крысиный Король.

— Хм. Думаешь, я знаю?

— И то верно…

Когда я пришла, Усекновитель стоял в ледяной шапке, закованным в панцирь из сперва растаявшего, а затем замёрзшего обратно снега. Сияние синих глаз поблекло от этого, будто рыцарь надел плохонькие, мутные очки.

Газеты побило снегом, ноги статуи утопали в снегу, а город укрыла плотная, непроглядная сизая дымка, из которой торчали только верхушки ЛЭП. Мрачный фон, серая земля, сливающаяся с серым небом, едва различимые чёрточки проводов и редкие птичьи клинья — вот и всё, на что он мог здесь смотреть.

Мой лунный был, однако, бодр и весел, и всё то время, что я сдирала лёд с мраморной головы, делился фантасмагоричными идеями о том, как можно устроить конвейерную библиотеку, и почему она станет пользоваться небывалой популярностью. Он искренне горел каждой такой задумкой и планировал все их претворить в жизнь, и это было ужасно заразительно. Мне тоже хотелось побывать в эдаком странном сооружении — подумать только!.. конвейерная библиотека!.. сидишь за столом, а мимо тебя едут по ленте самые разные книги!.. — и чтобы в ней был отдельный зал для пневмопочты, и капсулы с письмами улетали там по трубам. Жжух! Вот это была бы жизнь!

— И голем в библиотекарях, — совсем разошёлся он. — Такой, как делают колдуны из Бишигов. Он будет проверять читательские билеты, брать оплаты и следить за порядком. И грозить пальцем всем, кто нарушает тишину!

Я рассмеялась, а потом чмокнула его в ледяную щёку.

Синие глаза вспыхнули, и Дезире отвёл взгляд, будто прислушался к чему-то. А потом сказал разочарованно:

— Ничего. Жаль.

— Что — ничего?

— Я не проснулся до конца, — неохотно пояснил он. — Ни других глаз, ни памяти, ни тела. Поцелуй прекрасной девы не помог.

Я смутилась и, наверное, покраснела, — а может быть, мороз кусал лицо. Это был, в конце концов, не так чтобы поцелуй. Мне просто было смешно и весело, и что-то игривое и бойкое пузырилось внутри. Вроде как — шутка?

— Я же двоедушница, — хрипловато напомнила я, привставая на цыпочки, чтобы дотянуться до его макушки. Там скульптор уложил волосы рыцаря завитком, и лёд из него всё никак не выковыривался.

— Ну и что?

— Наверное, это не считается? Наверное, это должна быть прекрасная лунная дева. Кстати, есть ведь эта девочка, Оставленная! Может быть, она могла бы…

— Нет, — перебил Дезире. — Не надо никаких лунных девочек. Не вышло, и ладно.

Это не было на него похоже: на каждое возражение у лунного всегда находился новый план, обычно ещё более сумасшедший. Я пожала плечами, переступила по бревну и, оперевшись на плечо, потянулась вытряхивать снег из рыцарских ушей.

Не знаю, как он выглядел на самом деле: может быть, его брошенное где-то тело было совершенно иным, скажем, смуглым чернобровым задохликом с горбатым носом-крючком. Но мраморный профиль был чудо как хорош. Мужественное, строгое лицо, волевой подбородок, резкие скулы, нос — как с картинки. Скульптор вырезал его взгляд бесстрастным и почти пустым, но синие блики от сияющих лунных глаз раскинулись по векам смешливыми морщинками. Я разглядывала их, пытаясь понять, как это может быть, — а потом мой взгляд упал на его губы.

Несколько бесконечно долгих мгновений я обдумывала Ужасную Мысль.

— А может быть, — наконец, выдавила я, — не вышло, потому что… ну…

— Что — ну?

— Это щека, — сказала я многозначительно.

Дезире разглядывал меня с любопытством. Его лицо было совсем близко, и я решилась.

Губы ледяные и мраморные. Невкусные, хотя я протёрла лицо рыцаря свежим снегом. Пахнет мхом, ветром и самую капельку электричеством; губы не двигаются — и от этого я чувствую себя ужасно глупо, будто учусь целоваться на помидорах. Рот колет инеем, и я немного боюсь, что примёрзну к нему, как можно примёрзнуть, если лизнуть на морозе фонарный столб.

А он — даже не отвечает. Каменный болван!

— Вообще-то я жду свою пару, — напомнила я, отстранившись и вытерев рот рукавом.

— Конечно, — безмятежно подтвердил рыцарь.

Синие глаза внимательно рассматривали меня. Никаких изменений в них не было заметно: терапия поцелуями, очевидно, не возымела действия.

— Он обязательно придёт, — добавила я. — Я обязательно его встречу. Запах пары ни с чем нельзя перепутать. Он придёт, и мы будем очень счастливы вместе.

— Разумеется, — так же ровно согласился Дезире.

— Мне кажется, — доверительно сказала я, сама удивившись тому, как потянуло от этих слов сердце, — я уже его люблю. Я любила его всегда и буду любить вечно. Для этого нас соединила Полуночь.

На этот раз Дезире промолчал, и, пожалуй, это было к лучшему. Наверное, все наши звериные страсти казались лунному смешными.

Я сдула волосы с лица, села на бревно, отряхнула ладони и спрятала руки поглубже в рукава. И вот тогда спросила деловито:

— Скажи мне правду. Он есть? Крысиный Король.

Был Крысиный Король или не был, умел ли он кидать молнии, и что за дела у него были с Бездной и морочками, — всё это было, по правде, не ближе к жизни, чем мои любимые сказки. Тощему Кияку легко быть героем, потому что на его призыв является Большой Волк, тайные дороги сами ложатся под его ноги, и на работу ему ходить не надо; а что за геройства взять с меня, работницы швейной фабрики на самом краю Леса?

С другой стороны, когда Мадя поскользнулась на лестнице и сломала руку, я героически победила в одиночку все пять сотен девчачьих праздничных платьев, — каждое из двадцати двух деталей на четырёх тканях. Кроить приходилось до позднего вечера, под уютный треск электрических ламп. Обычно его перекрывает грохот швейных машинок, а теперь он казался вдруг оглушительно громким.

Через двор с собаками меня провожал охранник, добродушный усатый дядька, вооружённый длинным ружьём, и он же довозил меня дома на фырчащей фабричной машине. Я забывалась на печи глухим сном, а потом просыпалась в новое тёмное утро, пропахшее гнетущим духом ноября.

Снег то таял, едва выпав, то сбегал с крыш длинными иглами-сосульками, то обнимал прозрачной коркой голые ветви. А потом остался лежать, тяжёлый, густой и медленно сереющий от дыма. Резиновые сапоги отправились в погреб, а оттуда вернулись в прихожую валенки и детские санки, на которых я тягала из магазина покупки. Привозы стали реже, продукты — хуже, а нитки производство постановило закупить по почтовому каталогу, и получился, конечно, разнотон.

Тётка Сати всё ещё надрывно кашляла, и фельдшер прописал ей сироп, за который содрал с меня совершенно бесчеловечных денег. Сироп был на каких-то водорослях, привезённый с побережья, и тётка долго разглядывала гранёную бутылочку и допытывалась, сколько это стоило. Я наврала втрое, но она всё равно была недовольна.

Зато кашель, и правда, ослаб. И хрипящий присвист, с которым тётка дышала, держась за грудину, почти пропал.

Лунная девочка не приходила. Стол с фотографиями я застелила клеёнкой, а конфеты брала теперь другие, без нарисованных людей, — но то дома; а на фабрике висели портреты Волчьих Советников, на площади стоял памятник погибшим спасателям, и по городу было полно аляпистых реклам, изображающих неестественно счастливых покупателей. Словом, в распоряжении Меленеи было достаточно глаз, но она не пожелала ими воспользоваться. И это было, пожалуй, к лучшему.

Четыре серебряные монеты, иногда пересчитывала я мысленно. Две из них украли, у меня и у Абры, нашли — непонятно как. Ещё одну, должно быть, забрали у пары Троленки, когда он погиб. А ещё одну Алика сдала полиции, и Темиш должен был бы что-то с ней сделать — но сделал ли?

К почтовому ящику я не ходила, хотя ноги тянуло туда, будто магнитом. Забрал ли кто-то монеты? Или, может быть, кто-нибудь прислал туда письмо? Или и вовсе мне всё примерещилось, и нет там никакого ящика, и всё это — игра лунного света в темноте… Тревожные мысли я выкидывала из головы с усилием, будто вынимала из-под приводного ремня застрявшие обрезки ткани. Я строчила и кроила, и помогала пересчитывать сборный заказ, а потом суетилась по дому и веселила тётку Сати. Разве есть теперь в Марпери место большим загадкам?