— Может.

— И даже пять тысяч?

Здесь он задумался и помолчал, а потом всё-таки сказал уверенно:

— Нет, это вряд ли.

— А почему?

— Пять тысяч лет назад ещё не было людей.

— А лунные?

— И лунных не было.

Я покачала носком сапога. В школе нас учили, конечно, что люди — не родня этому миру: когда-то, давным-давно, мы пришли в него из-под какого-то другого неба. В преданиях, написанных странным языком, вовсе уже не похожим на наш, сказывают так: тогда вся земля горела священным непобедимым огнём, и дым поднимался до самых звёзд, и крылатый враг гнал нас с юга на север, а с севера на юг, и впереди была лишь одна милостивая смерть и гостеприимство Бездны, но мы молились, и могущественная Пра подарила нам окно в новый мир. Хотя он был гол и холоден, мы научились в нём жить.

Это было — по разным данным — то ли две, то ли две с половиной тысячи лет назад; колдуны, наверное, знают точнее. А мы побратались с призрачными зверями, обрели судьбу и населили Лес.

— А может, лунные уже были?

— Не было.

О лунных рассказывали мало. Они были не колдуны и не двоедушники, да и вообще не слишком были похожи на людей, и легко было думать, будто лунные были всегда.

— А откуда вы взялись?

На этот вопрос рыцарь не пожелал ответить даже «не знаю».

Зато он с удовольствием рассказал о том, что у него есть своя друза, большая и людная, с десятком лестниц и цветными крышами. Когда в друзу заглядывает солнце, раскрашенные лучи рассыпаются калейдоскопом.

Ещё лунный охотно вспоминал друзей и подруг, — и лунных, и колдунов, и двоедушников, — и незаметно включил меня в этот круг. Одна его знакомая птица писала стихи на изначальном языке, а колдун говорил с мёртвыми и любил чёрные анекдоты. Потом он женился и забросил своё искусство, и занялся вместо того преподаванием; а потом и вовсе, наверное, умер.

Рыцарь называл это: «ушёл дальше». Или ещё: «обратился светом». И это звучало так, будто все те мёртвые друзья просто уехали на далёкий остров, куда не ходит почта.

Наверное, он был чудовищно одинок, этот странный лунный, живущий в заросшей мхом неухоженной статуе и болтающий о смерти, венках и радио с проходящими мимо двоедушницами. Что это за жизнь такая — созерцать днями напролёт один и тот же вид? Так можно затвердить наизусть каждое деревце и каждый лист и найти в дремлющих на ветках птицах знаки судьбы. А потом — вскрыться с тоски.

Если все лунные живут как-то так, неудивительно, что они немного не в себе!

— И всё-таки, — неловко сказала я, не зная толком, как подступиться к вопросу, — что ты здесь делаешь?

— Я спал, — охотно объяснил лунный. — А потом проснулся. Я спал очень долго, и мне снились хорошие сны, про вересковое поле и тихую воду.

— Это… я тебя разбудила?

— Тебе видней.

Мне не было видней. Но, по крайней мере, он не сердился: лунный казался не столько даже довольным, сколько заинтересованным. Его очаровывали всякие обычные мелочи, вроде моих сказок, рассказов о радио, болтовни о тиражах и шитье, рецепта варенья из падалицы и расписания поездов.

— Мне не кажется, что я тебя будила. Но, если это я… извини.

— Не извиняйся. Значит, мне пришла пора проснуться, — безмятежно пояснил он. — Я сделаю, что должно, и усну снова.

— Что сделаешь?

— Кто знает? Надеюсь, что-то хорошее! Может быть, я запущу в небо грузовой аэростат. Или построю кондитерскую фабрику.

Я никогда не слышала, чтобы лунные торговали леденцами. Лет семьдесят назад в наших местах они остановили эпидемию, а за пятнадцать лет до того — спустили в карьер целую деревню. В лечебнице в горах, говорят, умели воскрешать мёртвых, но когда случилась авария, к нам оттуда никто не пришёл.

Так или иначе, вряд ли пробуждение лунного означало для Марпери хоть что-то хорошее. Наверное, нужно бежать к мэру, и пусть он отпишет в столицу.

— А… как ты узнаешь, что именно надо делать?

— Не знаю. Как-нибудь… что толку думать об этом заранее?

— Но у тебя же нет… ну, тела. Как ты будешь…

— У меня есть тело, — обиделся лунный.

— Где?

Он промолчал.

— Этого ты тоже не помнишь?

Рыцарь не ответил, но всё было ясно без слов.

— Ты его забыл, — вздохнула я. — Я слышала, что лунные, если много заглядывают в чужие глаза, могут забывать свои тела. Но потом они, наверное, как-то возвращаются? И ты ведь можешь тоже…

— Нет, — сурово сказал рыцарь.

— Что — нет?

— Я не могу.

— Чего не можешь?

Он помолчал, а потом признался:

— Подглядывать.

Лунный говорил об этом, как о каком-то недостатке: он, хоть и проснулся, не мог пока понять, как можно смотреть какими угодно глазами, кроме глаз мраморного рыцаря, стоящего на склонах Марпери. Может быть, он забыл, как это делается. Может быть — разучился. А может быть — и не умел никогда.

И тело… может быть, где-то и было. Если, конечно, его не скормили ещё рыбам: почём знать, кто и как хранит забытые тела лунных?

— И ты стоял здесь вот так всю неделю? — жалостливо протянула я, срастив концы с концами. — И будешь стоять… пока не вспомнишь? Бедняга! Давай-ка я всё-таки домою тебя до конца. И хочешь, я принесу тебе что-нибудь? Шляпу от птиц, или…

— Лучше уж книг! Можно закрепить на подставке, чтобы…

— А если дождь? — возмутилась я. — К тому же, ты не сможешь их листать. Нет, я принесу что-нибудь другое. Я подумаю. А сейчас…

И я всё-таки решительно взялась за щётку. Не может же приличный лунный вспоминать, как ходить по чужим глазам, в таких кошмарных условиях? Ему, может, и всё равно, как потускнел камень, но мне-то — нет!

Верхняя часть статуи чистилась легче: здесь были всё больше налёт, пыль да маслянистые следы. Я тёрла и тёрла, давая лишь иногда отдых рукам. А лунный, вновь расслабившись, потребовал:

— Расскажи ещё одну сказку. Про эту… с крапивной нитью.

А что я? Мне не было жалко. Конечно, я рассказала.

К мэру я не пошла, и говорить о лунном никому не стала. В этом не было моей вины: я весь вечер, пока шла со склона домой и пока чаровала над котелком, собирая из травок и овощей наваристый душистый суп, только и думала, что о лунном. Щепотку того, на кончике ножа этого, — да ведь мэр, наверное, и вовсе мне не поверит. Нашипит и скажет, что я всё выдумала от безделья и несчастья в личной жизни. Может быть, отправит со мной наверх участкового, но лунный ведь просил оставить всё в секрете! Что стоит ему просто не отозваться? И тогда меня заклеймят дурочкой.

Горсть перловки, половина яблока, — даже тётка Сати поднимет на смех с такими идеями. Лунный! В Марпери! Это надо же было придумать такую ерунду, хуже этих твоих старых сказок!..

Мелко нарубленный луковый стебель, а в миске пробить муку с кусочком маргарина, — да и что с того, что о лунном никто не знает? Он постоит там ещё немного и обязательно вспомнит, как перемещаться между глазами. Явится куда-нибудь в друзы, к своим, и ему подскажут, как найти своё тело. Тогда на склоне среди золотарника больше не будет лунного.

Эта мысль немного отдавала тоской, и я поскорее выкинула её из головы, а в суп плюхнула зачёрпнутого из горшочка топлёного жира.

Суп получился такой густой, что в нём стояла ложка, и пах одуряюще. Тётка макала в него хлеб и загребала им овощи, будто подливку, а я долго сидела над тарелкой, вяло ковыряясь ложкой, но всё-таки спросила:

— Тёть Сати, я возьму завтра радио?

— Моё радио? Зачем тебе?

— На пару часов, — поспешила уточнить я. Радио было последней тёткиной радостью, скрашивающей пустой болтовнёй долгие часы неподвижности. — А тебе книгу дам. Можно?

— К мужику собралась?

Я насупилась.

— Ой, да ладно. Не хочешь, так и не говори! Кто я такая, чтобы что-нибудь знать?..

— Тёть Сати…

— Да бери, бери, — скрипуче рассмеялась тётка. В непогоду у неё ныло тело, и она становилась ворчливой и неуживчивой. — Верни только потом, погремушку-то.