Хорошо ещё, что старый талисман — наследство Щетины, да будет путь его духа светел и прям! — помогает управлять их весом. И хорошо, что Лев под ними — не живой, а призванный.

Был бы настоящим, их давно загнали бы в тупик, настигли и…

В конце концов, настоящие, живые львы — не горные козлы, чтобы прыгать по скалам, и не какие-нибудь волки, приспособленные самой своей природой к загонной охоте. Львы — хищники засадные, они могут развивать впечатляющую скорость, но лишь по равнине… и на малый срок.

Да, хорошо, что призывной зверь под ними — всего лишь плотная иллюзия!

Больше ничего хорошего в их положении не просматривается.

Шуршит, постукивает и глухо шелестит твердь под лапами Громового Льва Оцепенения. Боевой призыв, преобразившийся волей мага в скакуна, мчался по-над скудной и однообразной местностью. Должно быть, при взгляде сверху она напоминала слом на куске великанского хлеба: брошенного наземь, иссохшего и затем неравномерно растрескавшегося. Песчано-гравийные осыпи унылых серых и бледно-жёлтых оттенков плохо удерживали воду, поэтому всё, что лили на отроги Осыпной Гряды дожди, быстро уходило вниз, в Подземье, вместе с размываемой почвой. Скалистые выступы — тоже серые и жёлтые, хотя местами тускло-красные — давали приют лишь сильно ограниченному числу растений, способных цепляться за крошащуюся поверхность даже в таком бесплодном краю.

Бугристую поверхность медленно повышающегося плато тут и там без видимой системы рассекали трещины — то такие узкие, что и перепрыгивать не надо, можно просто перешагнуть, а то и довольно широкие. Раз в полминуты дорогу преграждали полноценные ущелья, которые Лев не перепрыгнул бы даже с разбега… если бы не талисман, обнуляющий вес. Двигаться через всё это пешком — сущее мучение, так что не удивительно, что Охотники из Лагеря-под-Холмом в эту сторону даже не смотрели.

Лагерь…

Шак вывернула шею под неудобным углом, чтобы хоть одним глазом бросить взгляд за спину. И да: вот они, летающие лодки змеиной выделки, отлично видимые на фоне светлеющих облаков — …шесть? Вроде да. Образовали этакий неровный строй с небольшим превышением над поверхностью и отставанием на несколько сотен шагов.

Неуклонно сокращают этот разрыв.

Каким бы стремительным в своём наполовину беге, наполовину полёте ни был Громовой Лев Оцепенения и какими бы медлительными ни оказались разборные эрзацы, несущие погоню по его следам — последние оставались быстрее. Не сильно, но…

— Ещё минут пятнадцать, много — двадцать, — озвучил итог Мийол. — Готовься.

— А если уйти в Подземье? — спросила Шак этаким дискуссионным тоном.

— Мы не знаем поблизости подходящих ходов, — отзеркалил тональность призыватель. — Не такой узкий, чтобы наш Лев застрял, но и не такой широкий, чтобы леталки прошли, длинный, ровный… да мы и вообще ходов в Подземье не знаем. Это ж Осыпная Гряда, тут вообще толком ничего и никого нет… даже добротных диколесских зарослей. Только рощицы вроде вон той или той — но там не спрячешься.

— Точно? У тебя есть талисман скрытности, я и сама могу…

— Против Мертвителей, — отрезал Мийол, — не поможет.

На это Шак оставалось лишь вздохнуть. Действительно, не поможет. Трижды запятнанные и ни разу не очищенные змеи отыскивали невидимок уж слишком эффективно. Иначе её родня по крови действовала бы против них куда лучше, не проигрывала — а то и, если быть честной, уже проиграла — медленную войну в Подземье.

К тому же у инь-Шелетидйид ничего для скрытности нет. А бросить её… нет уж!

Жалко. Какой-никакой, а живой человек всё же.

— Кстати, как там принцесса? Очнуться не собирается?

— Вроде нет. Всё ещё в обмороке и в гипотермии, хотя уже неглубокой. Отогревается.

— Как думаешь, почему Сираму…

— Ударила в спину своим? — не стал мяться Мийол. — Не знаю. Но если встречу — не премину спросить. Со всем старанием.

Алурина беззвучно оскалилась, вполне солидарная… и вздохнула. Им бы самим выжить, куда уж тут до построения долгоиграющих планов на холодную месть…

Что вообще можно сделать, кроме как бежать от слишком сильных врагов?

Блуждающий взгляд мазнул по очередной щели в земле, двинулся дальше… вернулся. И с отчаянной надеждой вцепился в неё.

— А что, если мы заскочим в одну из таких щелей? Как там ты говорил — «не так узко, чтобы Лев застрял, не так широко, чтобы втиснулась леталка».

— Угу. И достаточно удобно для нагхаас, чтобы нас закидали сверху камнями. А то так и вовсе бомбами.

— Щели не строго вертикальны.

— Ну, это да.

— Потянем время, ты восстановишь ману…

— Тоже верно.

— Похоже на план?

— Угу. То есть… ты умница. А я что-то не очень соображаю…

— Как хорошо, что ты сообразил завести такую умницу, как я, — мурлыкнула Шак. Вопреки всему, настроение резко скакнуло вверх.

— Хорошо, поистине хорошо… ищи подходящую щель.

— Уже, учитель!

Повернув голову влево, алурина принялась жадно обшаривать взглядом местность уже с прицелом на поиск вполне конкретной цели. О том, что справа, должен был позаботиться Мийол.

«Не слишком узко, не слишком широко, с наклоном или с изгибами… эта? Нет, эта очень уж широка… эта? И эта не пригодится. Может, та? Как-то сомнительно…»

— Похоже, нашёл, — объявил призыватель. Одновременно с этим Лев начал тормозить.

…глубокий, вязкий покой. Она принадлежала ему целиком, во всех возможных смыслах. Не то чтобы в единении с настолько глубоким покоем сохранялся какой-то смысл в словах вроде «принадлежность» или «целостность». Она не думала. Более того: она как будто не ощущала — ни того, что вне, ни того, что внутри. Сонное забытьё по сравнению с её состоянием могло показаться светлым, лёгким и прозрачным.

Но так уж устроен мир, что в нём нет неизменных вещей.

Первыми подступили ощущения. То, что вне, словно бы проросло в неё множеством тонких и острых корешков. Так вернулось различие внешнего и внутреннего. Затем поднялась — нет, ещё не мысль, но то, что предшествует мыслям. Выпестованный всей жизнью, настолько прочный, что возобладал и над беспамятством — духовной рефлекс поймал в фокус семь ключевых точек. И нашёл, что они сжаты в узлы с подобающей силой. Следом заработал другой духовный рефлекс, попытавшийся привести в действие прану. Но… ничего не вышло. Прана пребывала на месте, она имела должную плотность и объём, вот только вязкость её как будто выросла в разы.

Или дело не в вязкости? Может, это её воля по какой-то причине ослабела? Если да, то… плохо. Слабость — опасна! Слабость — неприемлема!

Острые корешки меж тем как-то незаметно раскалились, начиная мучить её неким подобием боли. Да, она вспомнила, что такое боль — но ещё не вспомнила, кто она. Впрочем, эта память тоже всплывала всё ближе и ближе, готовясь совместиться с…

Лагерь-под-Холмом.

Оборона от нагхаас. Неудачная. Прорванная. Приказ на отступление. И… и что потом?

Память молчала. Зато тело начало сигнализировать уже не о боли, но о настоящей агонии. Вот её как будто поджаривает с двух сторон, особенно спереди — щёлк! — и вот жар исчезает, резко оборачиваясь простым теплом, зато поглотивший её целиком холод оказывается так мучительно силён, что её выдержки просто не хватает.

Она стонет. Она дрожит — а вскоре уже не просто дрожит, скорее, бьётся в судорогах: неконтролируемых, спазматических.

— Проклятье! Держи её!

— Как же невовремя…

— Не болтай, держи!

— Я пытаюсь…

Увы, но удержать Воина высокого ранга, не будучи Воином самому, не так-то просто. Даже с учётом того, что она не пытается драться и не использует Усиление, инь-Шелетидйид (о! память оживает…) всё равно остаётся клановой: высокой, с крепким костяком и мощным телосложением, с внушающим уважение запасом праны. Её роняют, а конечности начинают колотиться оземь — и это тоже очень больно, потому что Укрепление долгое пока ещё не работает; ругань возносится к облакам… но, даже изобретательно и отчаянно ругаясь, обладатель смутно знакомого грубого голоса всё же придерживает голову упавшей, чтобы во время судорог хотя бы та не пострадала.