Мы старались не оглядываться назад, туда, откуда пахло табаком и потом.

Потом вошла преподавательница и сказала что-то вроде: «I congratulate you about start your stady in our institute».

Стало тихо.

Она удивилась и спросила — неужели никто не знает слово «Congratulation»? Кто-то из девок предположил: «Объяснение?»

Нет, это было не объяснение.

И тогда с задней парты раздался его голос: «Поздравление». Учительница расцвела.

Это было единственное английское слово, которое Вадим случайно знал из песни группы «Роллинг стоунз».

Весь первый курс я поглядывала в его сторону. В институте он появлялся редко, попахивая перегаром и пытаясь спором о Сартре отвлечь преподавательницу античной литературы от того очевидного факта, что он не прочел ни одной пьесы Эсхила. А на перемене аргументировано доказывал, почему «Список Шиндлера» — профанация, а «Терминатор-2» — великое кино.

О нем рассказывали всякие страсти, как его пытались убить, как он сам пытался покончить с собой — в общем, он был интересен.

В конце второго курса у него на пальце появилось обручальное кольцо, и он между делом сказал, что он женился, что она страшна как смерть, богата как Ротшильд и он влюблен в ее деньги.

На следующий день выяснилось, что он просто взял кольцо у кого-то поносить. Но было уже поздно, я уже погибла.

Я влюбилась в него без памяти.

Теоретически я знала, что мужчин надо ловить в сети, но мои сети никуда не годились, он все время ускользал.

После какой-то дискуссии на паре я подошла к нему, предварительно до блеска отполировав в уме наш будущий разговор.

Набрала побольше воздуха в легкие и начала: «Кстати, я с тобой не разговариваю». Он пожал плечами, буркнул что-то типа: «Бывает» и ушел в мужской туалет, из которого вываливались в коридор клубы табачного дыма. Даже не спросил, почему именно я с ним не разговариваю.

Я стояла в коридоре и слушала, как с легким стуком осыпаются на пол буквы из нашего несостоявшегося разговора:

«Почему это ты со мной не разговари»

«Потому что ты»

«Да ладно! Я не»

«Зачем тогда ты сказа»

Я ждала.

Это было непросто, но я научилась ждать. Тем более, у меня не было другого выхода. Или он будет мой, или мир погибнет — решила я.

Как вам известно, мир, хотя и находился несколько месяцев по моей вине на грани гибели, все-таки не погиб.

В конце второго курса у Вадима обнаружилась задолженность в виде двух экзаменов и одного зачета и его стали отчислять из института. Я пошла к декану и попросила дать Вадиму еще один шанс. Декан — Елизавета Алексеевна — умная женщина, она прекрасно понимала потенциал Вадима, но со мной она говорила совсем о другом. Она спросила: ты что, выходишь за него замуж? Да — соврала я и в этот же момент поняла, что я не вру, что да, я выхожу за него замуж.

Вадим ждал меня у деканата. Я пересказала ему наш разговор с Елизаветой, он вздохнул и сказал, что как честный человек, он теперь действительно должен на мне жениться.

После этого мы поцеловались.

Много лет спустя он объяснил мне, что для него это было сознательным решением. Вадима переполняли силы, с которыми он пока не умел обращаться. Он был опасен. Он понимал, что может уничтожить себя. Женитьба казалась ему единственным способом спасения. Я должна была защитить его от его самого.

Мы поженились через полгода. Свадьба была скромная. Кроме родителей была одна моя подруга и двое его друзей.

Посидели за столом час или два, а потом пошли вместе с ним пешком в общежитие. Это был деревянный дом. Окно нашей комнаты выходило на пятиэтажку, которая закрывала все небо. На стекле был многолетний слой пыли. Я взяла тряпку и начала отмывать окно, а Вадим сел на кровать и написал рассказ о том, как мы поселились в общежитии, как я вымыла окно и вместе с пылью смыла к чертовой матери пятиэтажку, которая закрывала вид на речку и небо. Рассказ заканчивался тем, что мы сидели и смотрели в окно, щурясь на солнце.

На самом деле за три года мы ни разу не видели солнце из нашего окна. Пятиэтажка стояла крепко, не смывалась.

Это были годы ужасной нищеты. Мы жили на стипендию. Буквально умирали с голода. Я варила суп из хлебных крошек и бульонного кубика.

Иногда ходили к моим родителям, они нас подкармливали. Но они тоже бюджетники, им тоже все время задерживали. Страшное время было.

Мама однажды купила рыбный паштет, угощала нас бутербродами. А на следующий день папа вроде как в шутку сказал, что мы с Вадимом сожрали весь паштет. Вадим молча встал и вышел. Я побежала за ним. Мы вернулись в общагу. Это не обсуждалось, но я поняла, что больше никогда не увижу своих родителей.

Через три дня родители пришли извиняться и Вадим их простил.

Вадим мог найти работу, но я хотела, чтобы он писал. Он не должен был отвлекаться ни на что. У меня… то есть у нас была цель. Но к пятому курсу стало совсем плохо. Цены росли, а стипендию нам не прибавляли. Нам не хватало даже на хлеб.

Мы с Вадимом пошли устраиваться в газету. Мы хотели писать о культуре.

Мы ходили на концерты, на спектакли, на фильмы. И странное дело — то, что писала я, брали и печатали, а то, что писал Вадим, не брали. Я никак не могла понять — ведь он же пишет с десяти лет, он всегда хотел писать, он прочитал столько книг. Почему у него не получается?

Через пару месяцев зам. редактора Рахманов предложил мне пойти в штат. А Вадиму он сказал, что в нем он не заинтересован. Я испугалась. И отказалась, естественно, сказала, что в нашей семье пишет Вадим. Рахманов пожал плечами и повторил, что он в нем не заинтересован.

С этого дня я не написала ни строчки.

Вадим продолжал писать. В конце концов Рахманов взял у него небольшую заметку в четыре предложения о посвящении в студенты. Потом еще одну. И еще. А дальше пошло. Через полгода его взяли в штат, а потом он вообще стал правой рукой Рахманова.

Только не подумайте, что это была какая-то унылая жизнь в духе Достоевского. Мы жили весело. Гуляли, читали. Вадим никогда не умел долго унывать, махал рукой и говорил — а…

Он просто легкий человек. Воздух. Близнецы по гороскопу, как Пушкин. Я Стрелец, я Огонь. Я его вдохновляю.

А ты Дева, у тебя с ним полная несовместимость. Я вообще не представляю, как он может рядом с тобой находиться. Ты же его подавляешь. Он наверняка это чувствует и рано или поздно…

У нас были проблемы, но мне казалось, что в последнее время у нас все наладилось. Он много работал, по вечерам играл в компьютерные игры. Иногда выпивал с друзьями, но не много, не как тогда.

Секса у нас почти не было, но это нормально после одиннадцати лет брака. Наступает охлаждение. Вместо страсти — взаимное уважение. Вместе любви — дружба.

По выходным мы ходили гулять. Ты не помнишь, тебе три года было. Или помнишь? Он сажал тебя на плечи, и мы шли сначала в книжный магазин, потом на берег реки, кормить уточек, а потом на вокзал, смотреть на поезда. Если бы я знала тогда, что каждый раз глядя на поезда, он думал о том, кто когда-нибудь один из этих поездов увезет его от нас с тобой.

Я до последнего не знала. Это мне потом рассказали. Все друзья, оказывается, были в курсе.

Он два раза от нас уходил. Я не могла понять, почему, за что?

Говорил — надо побыть одному. Снимал квартиру, забирал несколько книг. Раз в неделю появлялся, чтобы увидеться с сыном и взять еще книг. Ничего не объяснял, а я ничего не могла понять. Он злился на меня за что-то, но ничего не объяснял.

Потом я узнала, что у него в это время были женщины — по две, по три одновременно. Он как с цепи срывался. Потом снова приходил ко мне. Занимал денег. Я давала, все-таки не чужие люди. И он снова уходил.

Где-то через месяц он возвращался. Говорил — из-за ребенка. Что скучает по нему сильно. Потом опять что-то у него накапливалось, и он опять уходил.

Я у него спросила тогда — чем они лучше меня? У меня же ноги идеальные и грудь и лицо. И он сказал, что он может быть с кем угодно, кроме меня. Сказал, что на Земле есть три миллиарда женщин, и он готов быть с любой из них, кроме меня.