ОН. Хорошо.

Пауза.

ОН. Насчет квартиры…

ОНА. В задницу ее себе засунь.

ОН. Хорошо.

Он подает ей пульт.

ОН. Позвони ему.

Она берет пульт.

ОНА. Боишься?

ОН. Боюсь.

ОНА. Правильно.

Она нажимает на кнопки пульта.

ОНА. Все отменяется. Пусть живет. Я иду к тебе.

Она бросает пульт на кровать.

ОН. Куда ты пойдешь?

ОНА. Не твое дело.

ОН. Нет, серьезно! Я беспокоюсь за тебя!

ОНА. Мы не будем это обсуждать.

ОН. Давай я тебя провожу.

ОНА. Нет.

Она берет сумку и выходит из номера.

Он стоит перед дверью.

Потом поворачивается и начинает ходить по номеру взад и вперед.

Потом садится за ноутбук.

ОН. Уильям Фолкнер родился 25 сентября 1897 года в Нью-Олбани, штат Миссисипи.

Он стучит по клавиатуре.

29 января 2014 года. Великий Новгород.

Андрей

Оксана

Сека

Мама

1. Комната.

АНДРЕЙ. Давно не могу понять, почему, когда молишься, даже если мысленно, появляется такая плаксивая интонация. Типа: «Всемогущий Бог, умоляю тебя, прости меня за мои грехи». Неужели ему обязательно надо, чтобы я там что-нибудь простерся в прахе перед ним, валялся в грязи, глотая сопли и умоляя его о прощении. Он от этого энергией заряжается? Или ему просто прикольно? Какие-то глупые понты, гопниковские. Чего, нельзя нормально поговорить, как взрослые люди? Да, согрешил, было дело, извини, больше не буду. Если там чаша терпения переполнилась, ладно, куда деваться, назначай наказание — все законно, сто раз прочитать «Отче наш», или сорок дней поститься или сто лет в аду. Но только, чтобы на этом все. Рассчитался и больше ничего не должен. Никакой вины. Никаких унижений. С достоинством. Неужели ему самому хочется, чтобы ему служили трусливые слизняки, которые как дети ползают где-то там на земле, слезы по лицу размазывают. С другой стороны, вот я же не люблю, когда меня Дюшей называют. Какой к бую Дюшес, что я, конфета? Есть нормальное имя Андрей Витальевич, так и обращайтесь. Вот и он хочет, чтобы к нему по-человечески обращались. Ну то есть по-божески — мордой в землю, на коленях и со слезами…

То есть я понимаю, что Бога никакого нет, а это все такой психологический эффект — помолился и вроде полегче стало. А может, и есть какой-нибудь энергетический сгусток в космосе. Сам ты сгусток. Вот мне сейчас ни фига легче не стало. Так потому что неправильно молюсь. Достоинство какое-то. Ты мне, я тебе. Дискуссия. Переговоры. «Торговцев из храма гоните». «Я в торги не вступаю». Господи, умоляю, прости меня. Я грешник, черт, тьфу, прости меня, Господи. Мне кабздец. Сделай что-нибудь, господи. Пусть все, что угодно, тысячу раз «Отче наш», или в монастырь, или даже в ад, только бы Сека сегодня не пришел. Только бы Сека…

СЕКА. У меня в школе один пацан тоже был Дюша. Только тот толстый был, когда дрались, весом задавливал. А этот тощий как глиста. Вот черт его знает, сможет он Маронова достать или нет? Маронов, говорят, и в институте не появляется уже неделю. Вот чего прятаться, если уже проиграл? Не надо было садиться, если не умеешь. А Виталя говорит, еще три дня жду и продаю свой моцик местноте. Я ему — вот сколько они тебе за него дадут? Двадцать? Тридцать? Это не «Минск» и не «Урал» и даже не «Днепр» с коляской, это же «Хонда». Лучшая техника в мире. Я же уже даже с комендахой договорился за две штуки, она ключи от подсобки даст. Не в комнате же его хранить, каждый вечер по лестнице переть наверх на пятый этаж, как Виталя. А летом по деревне милое дело. Приеду, все наши офигеют… Если один на один, этот Дюша вроде повыше Маронова. Может и справится. А может и нет. Да, наш Дюша бы лучше подошел. Он бы его весом задавил.

ОКСАНА. У Секи, конечно, деньги есть и красивый и трахаться умеет. А главное, уверенный такой все время. Его уже года четыре как из института выгнали, а ничего, с комендахой договорился, живет. Умеет жить потому что вот и живет. Только злой и ничего не дарит никогда. Хоть бы в кино сводил, только сидит в общаге целыми днями и в карты играет. Музыка, блин.

АНДРЕЙ. Бога нет, все эти молитвы — наколка. Сека пришел, да еще бабу свою привел, как ее, Маринка, Оксанка что ли? Не знаю, показать что ли ей, как меня унижает или что? Тоже, как и Бог, такой же гопник. Или по делам шли, а меня так — мимоходом раздавить. Оксанка страшная, глаза близко посаженные, прыщи на лбу, прическа карэ, сисек нет. Закурила, повернулась за банкой, жопа красивая. Изгиб гитары желтой.

ОКСАНА. Лежит на кровати какое-то чмо в рубашонке и спортивках. В комнате срач, я сначала хотела на пол стряхивать, потом думаю — еще пожар, где-то банка была.

СЕКА. Смотрю на этого Дюшу, а у меня такое зло на Марона. Блин, нет денег — не садись играть, чего непонятного? На хера садиться было? А если проиграл — плати, чего прятаться-то. Зла не хватает.

АНДРЕЙ. Даже удивительно, как такой красавчик может быть таким мудаком. У него всегда лучшие бабы. И бабки его любят и в карты ему везет. Кажется вроде невысокий, кулачки маленькие. Я себе прическу хотел сделать как у него, сзади коротко, спереди челка. Ему идет, а мне нет. Потому что у него волосы как-то назад лежат и по бокам, а у меня вниз, на глаза. Видел, как Сека дерется. Мы внизу сидели, на вахте. Идет этот, бородатый, он все время в серой аляске такой ходит. Вроде в двадцать второй у девок он все время пасся. А тут идет сверху в этой своей дебильной аляске, борода черная, как у христосика и пьяный в умат. Видно, девки его напоили и выгнали. Идет, ищет на ком зло сорвать. Я даже не понял, чего этот христосик хотел. Чего-то Секе сказал такое. Сека встал, вышел за ним на площадку, одним ударом его сбил с ног, потом попинал немного. Вернулся, даже не запыхался. А с боксером как он дрался. Вся общага вышла смотреть. Боксер уже ничего не соображает, Сека его — раз и срубает. Кажется, все, но он же боксер, он всегда поднимается. На автопилоте. Ему бы уже лежать, чтобы Сека его больше не трогал, а он встает и встает. И уже все хотят, чтобы он не вставал, а он встает и встает. А Сека его срубает и срубает.

ОКСАНА. Сека этому чмошнику говорит — у тебя деньги есть? А он — нету, ты же знаешь. Но я все отдам. Сека ему — ни фига ты не отдашь. Ты мне должен двенадцать штук. Так?

АНДРЕЙ. Так.

СЕКА. Денег у тебя нет.

АНДРЕЙ. Я отдам.

СЕКА. Скажи еще раз «я отдам».

ОКСАНА. И Сека на него посмотрел.

АНДРЕЙ. Сека сказал, что Маронов должен ему пятьдесят штук. И он готов простить мне мои двенадцать, если я поеду в город Оскол, найду там Маронова, заберу у него пятьдесят штук и привезу Секе.

ОКСАНА. Сека достал стошку, полтинник и десятку, сто шестьдесят рублей и подает ему. На фига?

СЕКА. Это на автобус.

АНДРЕЙ. А если он не отдаст?

СЕКА. Тогда убьешь его.

АНДРЕЙ. Как?

СЕКА. По фигу как. Ножом, например. Нож есть у тебя?

АНДРЕЙ. Есть вон. Ты че, реально что ли? Насмерть, что ли?

ОКСАНА. Сека взял со стола складной нож, потрогал лезвие и поморщился.

СЕКА. Годится. Оксана поедет с тобой. Не хочу, чтобы ты сбежал с деньгами.

ОКСАНА. Я? С ним? На фига?

СЕКА. Да. Билет на автобус стоит сорок рублей, я узнавал. Как раз вам хватит туда-обратно.

ОКСАНА. Сека, ты не офигел?

СЕКА. У тебя что, коза, вопросы какие-то появились?

АНДРЕЙ. Оксану эту вроде еще в прошлом семестре отчислили, так что она в общаге живет только с разрешения Секи, он за нее комендахе приплачивает. Чуть что не так — поезжай в деревню и сдохни там от скуки. Или замуж за какого-нибудь механизатора, тоже перспектива.

СЕКА. Чтобы к завтрему деньги были.

ОКСАНА. Сека сказал, чтобы к завтрему деньги были. И ушел. Козел. И этот еще на меня смотрит. Жалеет что ли? Козел. Козел. Козел. Козлы. Уроды. Чтоб вы сдохли все.

АНДРЕЙ. Да ладно тебе. Нормальная история. Мне еще хуже.

ОКСАНА. Где нормальная? Что нормальная? Ты что, больной? Ты только попробуй ко мне приставать, я Секе скажу. Чего б ты понимал.