ОН. Они проверяют твою формулу.
ОНА. Это займет какое-то время.
ОН. Месяцы. Даже годы.
ОНА. Годы пройдут до тех пор, пока они поймут, что получили не то, что хотели.
ОН. Не то?
ОНА. Не то.
ОН. Формула не работает?
ОНА. Работает и даже слишком хорошо. Лучше, чем я думала.
ОН. Пфф…
ОНА. Вместо того, что они хотят, они получат то, что им нужно.
ОН. И что же им нужно?
ОНА. То, что получили Шабанов, Дурягин и Митинев.
ОН. Смерть?
ОНА. Лучше.
ОН. Освобождение?
ОНА. Наказание.
ОН. Не уверен, что они этого хотели.
ОНА. Им это было нужно.
ОН. Неужели нет другого способа избавиться от вины?
ОНА. Я думаю, что он есть. Но я его не нашла.
ОН. Как ты смогла… как ты все это организовала?
ОНА. Неважно. Я умею договариваться с людьми, а эти девочки, которых вы ко мне приставили… господи, да это же просто как конфетку отнять у ребенка. Они все были готовы на костер взойти за меня, не то что организовать так, чтобы нужный человек незаметно для себя принял несколько грамм безвкусного и бесцветного вещества.
ОН. Ты дьявол. Ты их отравила.
ОНА. Мое лекарство — не яд. Оно зеркало. Оно смотрит в глубину твоей души и спрашивает тебя — ты виновен, или нет. И если ты виновен — ты понесешь наказание. А если нет — ты будешь свободным.
ОН. Вот как оно работает? Вариативное действие?
ОНА. Да. Оно реагирует на определенный набор гормонов. И если оно видит этот набор —запускает цепную реакцию.
ОН. И тогда человек убивает себя сам? Как Шабанов? Час за часом наносит себе удары до тех пор пока…
ОНА. Он это заслужил.
ОН. Или как бы случайно попадает под машину. Или его тело запускает механизм самоуничтожения.
ОНА. Сам себе судья и сам себе палач.
ОН. И что из этого ждет меня?
ОНА. Ты сам выберешь свое наказание.
ОН. Прости, я забыл, когда я принял твое лекарство?
ОНА. Забыл? Ты не знал о том, что ты его принимаешь. Когда мы сидели в кафе, я незаметно добавила его в твой кофе.
ОН. Вот значит, как.
ОНА. Ты ведь поэтому явился сюда с пистолетом? Ты же понимал, что я на свободе — угроза для тебя. Потому что у меня есть своя вина. А у тебя — своя.
ОН. Ошибаешься. Моей вины здесь нет. Только твоя.
ОНА. Если нет — значит, ты в полной безопасности.
ОН. Я тебя убью.
ОНА. Нет.
ОН. Почему ты так уверена?
ОНА. Потому что это не имеет смысла. Я тоже приняла свое лекарство.
ОН. Ты так в него веришь?
ОНА. Будем считать, что это еще один опыт.
ОН. Как много у меня осталось… времени.
ОНА. Я не знаю. Недели, дни, часы.
ОН. Не месяцы.
ОНА. Не месяцы.
ОН. Ты ведь с самого начала все знала? Что все будет именно так?
ОНА. Как?
ОН. Они пришли вовремя. Тогда, когда тебя уже не должно было быть дома. Но ты осталась. Ты дождалась их. Зачем?
ОНА. Теперь это уже неважно.
ОН. Чего ты добиваешься.
ОНА. Это просто опыт.
ОН. И что будет, если он будет успешным? Если мы оба погибнем — и ты и я.
ОНА. Если это произойдет, десятки тонн бесцветного и безвкусного вещества попадут в питьевую воду на каждом из обитаемых континентов. Мое лекарство попадет в спиртные напитки, в лимонад, в детскую смесь. Пройдут еще годы, и на земле не останется ни одного человека, который не примет мое лекарство.
ОН. Это сделают девочки, которых ты завербовала в лаборатории?
ОНА. И те, кого завербуют они.
ОН. Но зачем? Зачем?
ОНА. Я же говорила тебе. Человечество должно избавиться от вины. Оно не может идти дальше, таща за собой этот груз.
ОН. Даже сыну божьему это не удалось.
ОНА. Он был всего лишь сын божий.
ОН. А ты?
ОНА. А я ученый.
ОН. Если все виновны, твой опыт закончится гибелью человечества.
ОНА. Человечество не раз оказывалось на краю. Только угроза гибели может заставить его двигаться дальше.
ОН. Но это не просто угроза. Ты не оставляешь людям ни малейшего шанса.
ОНА. Мозг — очень хитрая штука. Лучше всего он умеет приспосабливаться. Когда он поймет, что единственная возможность выжить для него — это избавиться от вины, он от нее избавится.
ОН. Это фашизм. Добежишь до леса под пулеметным огнем — останешься жив.
ОНА. Наоборот. Это гуманизм. Я верю в возможности мозга. И в науку. В прогресс.
ОН. Что если я застрелю тебя прямо сейчас?
ОНА. Это ничего не изменит.
ОН. Я расскажу об этом руководству компании.
ОНА. Тебе придется рассказать и о своей настоящей роли во всей этой… истории.
ОН. Ты хочешь сказать, что, если я избавлюсь от своего чувства вины, я смогу жить?
ОНА. Долго и счастливо.
ОН. А ты что собираешься делать?
ОНА. То же, что и ты. Ждать своего приговора.
ОН. Я ухожу.
ОНА. Ты ничего не забыл?
ОН. Пусть он останется у тебя. Если хочешь, можешь применить его по назначению.
ОНА. Это очень любезно с твоей стороны.
ОН. Пожелай мне удачи.
ОНА. Удачи.
ЗАНАВЕС.
ФОЛКНЕР
Действующие лица:
Он
Она
1. ПРАГА
Гостиничный номер. Он и она входят в номер. Он толкает перед собой две большие сумки на колесиках. У нее в руке карточка и конверт, которые она кладет на стол.
ОН. И, наконец, в-четвертых, в России такой писатель как Фолкнер, был бы просто невозможен.
Она начинают распаковывать сумки и раскладывать вещи. Он ходит по номеру взад и вперед.
ОН. Спроси меня почему?
ОНА. Мне плевать.
ОН. Я объясню тебе, почему. Фолкнер почти всю жизнь прожил в захолустном городке с населением что-то около десяти тысяч человек. Это чуть больше, чем мой родной поселок. Знаешь, что было бы со мной, если бы я прожил бы всю жизнь в родном поселке?
ОНА. Я бы тебя не встретила, и ты бы сейчас не выносил бы мне мозг? Номер, кстати, так себе.
ОН. Зато самый центр. Центрее некуда. Посмотри в окно.
Она выглядывает в окно.
ОНА. Отлично. Автостоянка прямо под окном.
ОН. Красота в глазах смотрящего. Кто-то видит автостоянку, а кто-то — собор… этого… ихнего… основного этого ихнего чувака.
ОНА. Вацлава?
ОН. Почему Вацлава?
ОНА. Основной чувак у них тут Вацлав.
ОН. Нет, другого какого-то. Блин, вчера же смотрел в Википедии, забыл.
Он заглядывает в душ.
ОН. Ванны нет.
ОНА. Нигде не было. С чего бы ей тут быть.
ОН. Я ополоснусь.
ОНА. Сначала инет мне сделай.
ОН. Хочешь поскорее припасть к фейсбуку?
ОНА. Хочу с мамой поговорить!
Он достает из сумки ноутбук, ставит его на стол, включает. Садится.
ОН. Если бы я остался в родном поселке, я бы, наверное, спился бы и умер. Это в лучшем случае.
ОНА. Я даже боюсь спросить, что было бы в худшем. Стал бы великим писателем как Фолкнер и получил бы Нобелевскую премию?
ОН. Ага, щас. Шнобелевскую. В худшем случае я выжил бы и стал бы… понимаешь, таким… сельским чудаком. Работал бы в какой-нибудь кочегарке, бродил бы с блокнотом по лесам, разговаривал бы сам с собой и заваливал бы районную газету своими паршивыми стихами.
ОНА. Может быть, Фолкнер как раз и был таким чудаком.
ОН. Ты не сравнивай. Америка — она такая знаешь, ровная. Там провинция мало отличается от столицы. Три дома посреди поля — уже город. Со всеми коммуникациями. Почта, телефон, горячая вода, свежая пресса и новейшая литература. Сидя в своей Йокнапатофе, Фолкнер читал того же Джойса, что и Хемингуей в Париже. Это важно для формирования писателя. А у нас Москва и Россия — это даже не две разных страны. Это две разных цивилизации. Выезжаешь за МКАД и попадаешь в позапрошлый век. Там еще крепостное право не везде отменили. Российская деревня убивает все живое. Поэтому у нас даже писатели-деревенщики всегда старались селиться где-нибудь в районе метро «Аэропорт». Так. Он у меня пароль спрашивает. Нам на ресепшене давали какой-нибудь пароль?
