А.М.: То есть, это не то, что был писателем или драматургом, а потом захотел стать сценаристом. Ты сразу хотел быть киношником.

Н.К.: Да-да-да, сразу кино. Писать прозу — нет.

А.М.: Именно сценаристом? А не было желания быть режиссёром, актёром?

Н.К.: Нет. Когда учился на журфаке, я работал в издательстве МХАТ, и я сразу понял, что быть актёром или режиссёром — это очень тяжело, это не для меня. Это надо много времени проводить вне дома. Нужно много работать с людьми, нужно работать прямо в «поле», нужно много физических нагрузок. А мне нравится сидеть и мечтать. И если я сижу, мечтаю и записываю, то так рождается примерно всё, что я написал. Поэтому я сразу понял, что просто люблю писать или шутить с одним человеком в комнате. Мы с ним смеёмся, обмениваемся какими-то мыслями, шутками, и так появляется что-то смешное. Сейчас я подумываю о работе продюсера. Хотя это тоже непростая работа.

А.М.: У каждого есть мысль, что вот туда уйду, и там будет легче. Да?

Н.К.: Не-не. Вот как раз на самом деле я сейчас понял, как там тяжело. Но я понял, что этот груз, который я, скорее всего, смогу поднять.

А.М.: Телевизионным продюсером или киношным?

Н.К.: В кинематографическом смысле, конечно. Мне кажется, что я знаю, как изменить индустрию в лучшую сторону.

А.М.: Как? Расскажи! Или это секрет?

Н.К.: Нет, не секрет. Мне кажется, что нужна, прежде всего, коммуникация. На самом деле это долгий разговор, но самое главное — фильм, который ты делаешь, должен говорить со зрителем честно. Мне кажется, что большое количество кинематографа, который делается в России, сделано из такого расчёта: «Мы сделаем подешевле (или сделаем эффектно, но подороже), но зрителя мы надурим, потому что он тупее, чем мы. И мы вбухаем ему это барахло». То есть художник, автор не общается со зрителем. А стендапе и в импрове ты всегда должен коммуницировать со зрителем, тебе всегда важна его обратная связь. И в стендапе, в импрове ты зрителя никогда не обманешь, потому что ты его видишь — вот он, здесь, перед тобой. Если он не смеётся, ты тут же понимаешь, что у тебя проблемы. Поэтому на самом большом уровне нужна честная работа и коммуникация со зрителем, нужно вкладывать в него сигнал, нужно развлекать его честно.

А.М.: Мне кажется, что вот это всё и есть главная проблема нашего кино — что оно делается непонятно для кого. Что артхаусное кино, что патриотическое, что комедия. А твои фильмы в этом плане как раз являются исключением.

Н.К.: Спасибо, конечно. Но они не только мои, это фильмы, в которых я поучаствовал, скажем, так.

А.М.: Хорошо, давай так аккуратно скажем. Прежде чем мы к фильмам перейдём, расскажи, как тебя занесло в стендап, если ты сразу понимал, что хочешь сидеть в своей башне из слоновой кости, фигачить сценарии, что это лучшая работа в мире? Как Соркин говорил: «Напишу сценарий, суну его под дверь, а мне потом под дверь подсунут еду и сигареты». Вот идеальный вариант работы. А стендап — это же люди, они и побить могут.

Н.К.: Меня люди никогда особо не смущали. Наоборот, мне всегда было легко выходить на люди и что-то говорить, валять дурака. Просто я понял, что когда ты пишешь в кино, нужно очень долго ждать: пока ты придумал, пока записал, пока ты донёс до людей, они дали тебе обратную связь, пока вы договоритесь, как это всё будет делаться, пока всё это реализуется. И то, что ты придумал, проходит через большое количество фильтров. А мне очень важен быстрый эмоциональный отклик на то, что я делаю, мне очень важна коммуникация. И когда я открыл стендап, когда я впервые увидел Эдди Иззарда (это было уже лет десять назад), я понял, что это самый короткий путь от идеи к зрителю.

Тогда мне казалось, что стендап — это рассказывание историй. А мне нравилось быть рассказчиком, когда ты собираешь вокруг себя внимание людей, они тебя слушают, и ты управляешь их эмоциями: раз — они засмеялись, или раз — и притихли. Мне это всегда нравилось. И я увидел, что стендап позволяет это сделать очень быстро. Я пошёл по той схеме, что всегда делал — купил американские книжки, прочёл их, сделал упражнения и начал выступать.

А.М.: Это в какой момент было, до «Легенды №17»?

Н.К.: Да, это было сильно до «Легенды №17». Это было, когда я только познакомился с Лёшей Андриановым, который сделал тогда короткометражку по нашему сценарию. Я только познакомился с Пашей Руминовым, с Ромой Кантором, с Местецким. Т.е. это был тот год, когда мы с Руминовым работали над «Моя жена — зомби» (потом фильм стал называться «Обстоятельства»).

А.М.: Прочитал ты учебники, и где ты первый раз вышел?

Н.К.: Это был клуб «Подмосковье», который был рядом с ГИТИСом на Арбатской. Они как-то очень легко дали мне там выступить, я заверил их, что придут люди. И люди пришли: я уже был немножко знаменит в узких кругах. Пришло очень много друзей и их друзей. Было очень смешно. Я рассказывал о своём детстве, показывал какие-то скетчи — разыгрывал их один. Хотя я очень мало чувствовал тогда ткань стендапа, но это было очень смешно. И я тогда почувствовал, что то, как я чувствую тот ритм, тот язык, именно те шутки, которые я варю у себя в голове и которых я иногда стесняюсь, именно от них людей колбасит, люди испытывают много эмоций. И я понял, что я товар. То, что я делаю — продаётся.

Из слова «продаётся» я изымаю негативный смысл. «Продаётся» — это значит, что это настолько людям важно, что они готовы на это потратить время и деньги. Например, нам важно посмотреть «Дэдпул» — мы тратим время и деньги, идём, смотрим «Дэдпул». Я понял, что людям важен так же и мой стендап.

А.М.: Где-то я в интернете читал, как ты очень забавно описывал трип по британским клубам. Это был позорный эпизод, о котором хочется забыть, или это была вершина тебя, как стендап-комика?

Н.К.: Когда я увидел Эдди Иззарда, я понял, что они из тех людей, среди которых я должен быть. Я стал смотреть больше стендапа и понял, что британцы в широком смысле — ирландцы, шотландцы (хотя все они себя британцами не считают) — это именно те люди, с которыми мне интересно и хотелось бы тусоваться. И когда я поднакопил денег, поднакопил смелости, то поехал на четыре недели в Лондон и застолбил там выступления, как можно чаще. И стал там выступать на английском языке. И так получилось, что в тот год меня позвали ещё поработать в Ирландию. Несколько раз выступал в Дублине. И поскольку английский язык, английский темп и английская фразеология в юморе мне всегда были очень близки (может, потому, что я годами смотрел стендап на английском), то у меня очень ловко это получилось. И есть видео, где я выступаю в Дублине, и это работает клёво. Я понял, что работаю уже на уровне среднего британского комика. До этого я верил, что, как только туда приеду, всё случится, как в волшебной стране, и я сразу стану следующим Яковом Смирновым, меня тут же будут везде приглашать. Но оказалось, что не всё так быстро, что нужно много работать, нужно вкладывать много сил, а жить и работать там это дорого и долго, поэтому я вернулся сюда. Но мечта исполнилась, я выступал на одной сцене с крутейшими парнями.

А.М.: То есть галочку поставил.

Н.К.: Да. Такие моменты говорят тебе о том, что всё возможно. У меня получилось выступать в клубе «The Stand» в Эдинбурге, а это же казалось просто невозможным. Я выступал в тех же клубах, в которых начинал Дилан Моран в Дублине. Этого я не мог даже представить раньше, а тут раз — это и случилось. И это дальше наполняет тебя уверенностью в том, что всё остальное, нафантазированное тобою, тоже получится.