Н.Х.: Да. Вот Тома Стоппарда ведь не назовёшь человеком нетворческим. Был один момент, когда у него намечалась премьера, а он у нас «третий папа», как мы его называем, и отношения у нас почти семейные, и мы хотели пораньше приехать, чтобы с ним увидеться и подольше пообщаться. Он говорит: «Нет, вы не приезжайте раньше». Мы спрашиваем: «Почему?» — «Я не хочу, чтобы вы меня таким видели». — «Каким таким?» Он отвечает: «Будет разговор о финансах, а я тогда другой». Даже он понимает, что есть разграничения: здесь он член семьи, он добрый, а здесь — творческий человек, и разговор уже другой. И он не хочет смешивать это. Вот это нужно понимать, что ты в какие-то минуты должен становиться жёстким, прагматичным и отстаивать свои права и не только свои. К сожалению, на постсоветской территории люди не понимают, что отстаивая свои права, ты и мои отстаиваешь. Потому что, если Саша добился, то и меня не станут игнорировать. Но это корпоративное мышление, оно так хорошо ещё не понято. Например, здесь, если бы мне заплатили на тысячу меньше, чем уроженцу Британии, первые кто побежали бы с транспарантами бить морды — это были бы британские драматурги, которые сказали бы: «Вы что с ума сошли вообще. Это значит, что сейчас он, потом цыгане, потом мы».
А.М.: Потом ирландцы.
Н.Х.: Нет, они последние, они опасны.
А.М.: Давай поговорим теперь на такую тему, к которой в творческих кругах, скажем так, осторожно относятся, это тема рекламы и пиара. У нас люди, либо не знают, как это работает, либо отмахиваются от этого: «Да я этим не занимаюсь, я скромный, я сижу в сторонке». Либо пытаются устраивать пиар на скандале, на грязи, на оскорблении коллег.
Н.Х.: Да, мы этого наелись вдоволь. Причём наелись большим черпаком. Кем мы только ни были: мы были саентологической сектой, у нас дома куплены в Канаде, но почему-то мы живём в Британии.
А.М.: Сдаёте, наверное?
Н.Х.: Конечно! Чего только не было, например, что нас финансирует Россия, потому что мы боремся против сланцевого газа. Потом, что нас финансирует Лукашенко, чтобы мы выступали против него на Западе. Такой набор, из которого 99% бреда, который даже неловко обсуждать. А другая сторона, это когда тебя подают, как жертву. Когда выходят фильмы, а про нас уже снято 20 или 30 фильмов, и вдруг понимаешь, что ты опять в кино жертва. Да какая жертва? Я извините, уж точно не жертва, потому что я занимался всегда тем, чем я хотел. Ну да, иногда меня били по башке, так некоторых-то бьют по башке, которые и не занимаются тем, чем они хотят. Вот они жертвы, наверное, кругом у них беда. У меня-то нет кругом беды.
А.М.: По крайней мере, знаем, за что платим.
Н.Х.: Ну да, меня из страны выдавили. Но я всё равно живу, извините всё-таки не в Гане, нет у меня шалаша на свалке. И всё это потому, что журналист хочет справлять сюжет, потому что там — жертвы, ГБшник хочет сделать из тебя саентолога, потому что у него своя зарплата. И получается, ты замешан во всей этой чуме. Сейчас мы чётко всё разграничили, и теперь если какая-то съёмочная группа хочет снимать про нас фильм, первое что оговаривается — мы понижаем политический градус до уровня моего гражданского высказывания, на которое не то что я имею права, а обязан его высказывать, потому что я гражданин. И больше ничего, никакой политики, никаких политических мелодекламаций. Второе, если вы хотите снимать кино то, пожалуйста, о творческом методе. А творческий метод — это то, что вы почему-то не хотите снимать. Сейчас мы начали работать над спектаклем, и приехала съёмочная группа французского «Canal+» и они как раз говорят: «Нас интересует творческий метод». Ну вот — давайте! Я больше не готов говорить о жертвенности, о политике, потому что я просто устал, я всё сказал, что хотел — сказал спектаклями, сказал этим, сказал тем. Что касается своего промоушена — это делать необходимо и для себя и для других. Потому что если ты создаёшь продукт, ты должен точно так же участвовать в его промотирование. Ты хочешь аудиторию? Будь любезен — расскажи об этом, будь любезен — покажи это. Если ты можешь привлечь кого-то, кто расскажет об этом лучше — привлекай. Другое дело, что любой паблик рилейшнз в режиме пропаганды — меня он смешит просто потому, что это неловко. Как я наблюдаю в наших широтах, так это ужасно. Даже когда спрашивают: «А у тебя нет на примете хорошего пиар-менеджера?» У меня есть, он у меня работает. Мы живём в Лондоне, она живёт во Франции в Лионе и она работает у нас. Я знаю, что любая наша идея будет промотироваться по полной программе, потому что это человек, который знает весь рынок, он может вместе с тобой дожать проект, причём дожать реально, внося туда серьёзные корректировки. Он не продаёт, он предлагает СМИ. Он знает, что если это какая-то идея, ориентированная на левый сегмент общества, значит надо разговаривать с «Гардиан» (The Guardian) и не нужно разговаривать с «Таймс» (The Times). Всё чётко и понятно, что и для какой аудитории. Но тут вопрос не о продаже, потому что как только ты начинаешь продавать свою идею — её покупают, но на этом всё и заканчивается. Вопрос в том, что ты просто должен донести свою мысль. Например, как сейчас в истории с Петей Павленским. Я что продаю его журналистам? Да я просто хочу рассказать им о лучшем художнике России на сегодняшний день. И это блестящий человек, блестящая история. И я знаю, что она будет востребована, и что это станет продуктом, который будет обсуждаться. Собственно ради чего мы и работаем, чтобы возникали эмоции. Потому он сейчас и сидит, что эти эмоции вызывал. Поэтому я за промоушен всегда двумя руками. И меня очень смешит, когда люди этим не занимаются.
А.М.: Ты знаешь, мне кажется, что здесь какие-то встроенные обществом мысли-вирусы, когда взахлёб цитируют булгаковское высказывание, которое я ненавижу — «Никогда ни у кого ничего не просите, сами придут и все дадут». И в итоге все сидят и ждут, что кто-то придёт и даст. А никто не приходит. Надо сходить и взять.
Н.Х.: А мне очень нравится цитата Мстислава Леопольдовича Растроповича, который сказал: «Талантливых до хрена — трудолюбивых мало». И это действительно так. Потому что люди реально не понимают и думают, что талант не останется незамеченным. На самом деле 90% талантов не замечено. Если ты в современном искусстве сегодня и если ты не обладаешь коммуникативностью, если эта функция в тебе не работает — тебя нет. Тебя нет просто потому, что все хотят работать с людьми, которые с ними общаются. Какая башня из слоновой кости? И кто там сидит? Нет такого вообще. Нужно разобщаться, разговаривать, доносить мысль. Потому что у любого продюсера есть выбор. Допустим, ты разговариваешь с директором какой-нибудь «Nottingham Playhouse», и я знаю, что мы можем быть друзьями. Но я знаю, что таких как я у него — сто. И он должен выбрать из ста один проект, потому что у него осталось одно окно в году. Поэтому не хочешь разговаривать — сиди дома и жди, когда он к тебе придёт. Он не придёт, он твой адрес не знает.
А.М.: Хорошо. И в контексте всего того, что мы обсудили: каким должен быть театр по-твоему для того чтобы остаться в этом будущем, для того чтобы сделать что-то в этом будущем, которое приходит?
Н.Х.: Театр должен развиваться, он не может остаться в том поле, в котором он есть. Потому что он до сих пор находится в поле странном. Да, я вижу здесь переполненные залы в Лондоне. И здесь есть такой уникальный момент: помню — наши первые гастроли в 2008 году, мы играем в «Soho Theatre», в среду в два часа дня у нас стоит спектакль, я говорю: «Ребята вы, что с ума сошли — среда, два часа дня?» Я захожу в зал, а зал полный. Как это может быть? Среда, два часа дня?! А просто — люди многие работают вечером, а они привыкли ходить в театр, они знают, что есть дневные спектакли в среду и в субботу в любом театре Лондона. Всё — они ходят. Да, у них есть привычка, но театр не может жить на привычках, потому что он не может идти за зрителем, он должен предлагать зрителю новые форматы, новые формы, новые темы, новые идеи. Театр должен быть инновационным, но он отстаёт, он самый неповоротливый из всех видов искусства. Быстрее всех сольники реагируют: музыканты, художники, писатели — раз и попробовал. Тяжелее и сложнее всего в нашей профессии: театр, кино. Пока развернётся эта колымага, пока построят такой павильон, где коридоры сужаются. Ну да, ждём всё время. Театр отстаёт. Если мы говорим про немецкий театр, то там всё происходит быстрее. Но самая страшная история в том, что когда мы говорим о современном театре, то в основном говорим о театре двух систем: британской и немецкой, где вообще разные иерархии. Я это часто говорю студентам: «Если вы хотите работать в немецком театре, вы должны понять, что там на первом месте стоит режиссёр, на втором месте стоит продюсер, на третьем — актёр, на четвёртом — драматург. Если вы хотите работать в британском театре, вы должны понимать, что там на первом месте стоит драматург, на втором — актёр, на третьем — продюсер, на четвёртом режиссёр». Совершенно противоположные системы. Выбирайте где? Потому что если вы думаете, что приедете, как режиссёр и будете руководить в Англии театром? Не будете. Потому что здесь, например, если актёры уровня Бена Уишоу (Ben Whishaw) или Доминика Уэста (Dominic West), или Кевина Спейси (Kevin Spacey), или Джуди Денч (Judi Dench), то они назначают режиссёра, не будучи продюсерами, т. е. они говорят продюсеру, кто будет режиссёром. А отменить всё может драматург, который скажет: «Не-не-не, будет вот этот». Это, конечно чудовищная ситуация. Будучи драматургом, хотя я в разных ипостасях работаю, мне не нравится доминирование драматургов в Британии, потому что это порождает такой разговорный театр. Очень много разговорного театра. Точно так же, как в Германии мне не очень нравится безумное доминирование режиссёра. Это лучше, но тоже перегиб, потому что там режиссёр как бы — Бог. Но мы не говорим обо всём остальном мире, потому что его не существует как бы в театральном понимании. Это кошмар. И, наверное, будущее за тем, что какие-то группы начнут форматировать целые регионы под новый театр. Потому что та ситуация, которая сейчас, она не может долго продолжаться. Или есть, например Америка, где просто нет театра, его просто не существует. Он заканчивается университетским уровнем и дальше есть ещё сверху Бродвей. А знаешь основной принцип Бродвея для драматурга? Что говорится драматургу, который принёс свою пьесу на Бродвее любому режиссёру?
