– Малая больно… – ухмыльнулся Владимир, оглядев оценивающим взглядом девушку.

– Да, но они сами хотят отдать её за первого встречного. Но вот за сына рабыни… – договорить Вера не успела. Владимир наотмашь, не глядя, ударил её по лицу, и она от такого удара едва устояла на ногах, отшагнув назад.

– Ну, князь, простишь их? – как ни в чём ни бывало спросила Вера, оттерев рукой кровь с губы.

– Зачем? Да и девка красивая… – усмехнулся Владимир и рукой примял свою бороду. – Если надо мной судьба поглумилась, то теперь мне есть чем ответить ей…

– Князь, вели их привязать покрепче, – заглядывая ему в лицо, попросила Вера, – к столбу у входа. Пусть испьют чашу позора до дна.

– Умно… – согласно кивнул ей Владимир и дал знак дружинникам, ожидавшим его распоряжений. Три дружинника, сноровисто успокоив несколькими сильными ударами пленников, привязали их к столбу, поддерживавшему край шатра у входа, пока Вера, отняв у матери девушку, нагибала её и заводила ей руки за спину.

– Ну – ка… – махнул рукой Владимир, предлагая всем удалиться.

– Княже, не гони прочь. Будет отбиваться – я помогу, – склонившись перед Владимиром, попросила Вера.

– Ну, ладно, коль охота тебе, – усмехнулся Владимир и, зажав рукой рот девочке, потащил её внутрь шатра. Вскоре оттуда послышались сдавленные крики и визг жертвы. Вера, с ухмылкой глядя на страдания наместника с женой, подошла к ним и, отчеканивая каждый звук, процедила:

– Suum cuique… Каждому – свое. Не так ли? Вас – в Бухару. Дочку после князя оставлю здесь. Сгодится или купцам в караване, или матросам в таверне. А других своих детишек в Константинополе не ищите… Каждому – свое…

Всю ночь отец с матерью, закрыв глаза, безмолвно, безучастно слушали, что творил Владимир с их дочерью в шатре. При малейшей жалобе или просто мольбе девочки в ответ слышались хлесткие удары и её стоны. Ближе к утру голое, испоганенное тело девочки после удара ногой Владимира выпало из шатра под колени родителей. Она лежала, уткнувшись лицом в сухую жесткую траву, и изредка судорожно дёргалась, мычала и вновь затихала, перебирая голыми ногами землю под собой. К ней под утро подошла Вера, приподняла её за косички и потащила полумёртвое тело мимо дружинников из караула возле костра в сторону каравана, пришедшего в Корсунь из Тьмутаракани. Вскоре она вернулась, не глядя бросила под ноги родителей несколько медяков со словами «вот её цена» и, открыв полог шатра, сбросив с себя накидку, под которой ничего больше не было, скользнула в эту страшную для родителей темноту.

На следующий день Владимир с епископом на богато изукрашенной повозке, ведомой смирными лошадками, объехал город. (Да что там объезжать-то было?) Больше всего Владимиру понравился центр города с каким-то непривычным для язычников храмом. А перед храмом был большой бассейн и скульптуры трёх лошадей. Владимир слез с повозки и, не дожидаясь, пока епископа стащат под руки с неё, обошел бассейн и присел в задумчивости на его край. Он зачерпнул рукой воду и смочил свою голову:

– Лошадки как живые, – сказал он подошедшему епископу.

Епископ на всякий случай покивал. Человек он был приезжий и, в отличие от местных, не знал обычая и языков славян, а его толмач ещё не пришёл в себя от возлияний, совершенных накануне.

– Из чево слеплено? – поинтересовался Владимир, показывая на скульптуры. Епископ беспомощно огляделся по сторонам, надеясь как-то понять варвара и продолжить дипломатические отношения. Но тут вовремя подошёл Путята, который, услышав вопрос князя и не желая утрачивать свой авторитет человека грамотного и сведущего даже в каких-то там науках, взялся импровизировать:

– Володь, лошади энти из меди. Только эти грязнули забывают их чистить. Вона как почернели да позеленели!

– Ну, не умеют греки добро хранить… – огорчился князь. – Скажи мужикам, пущай коняк этих всех сымут и на телеги. Да поосторожней. Чай, мы-то не дикари какие. В Киеве поставим, начистим, шобы блестели, как надо. Добрые коняки с яйцами… Ну и шо, што медные? Начистим.

– Да, яйца добрые, пудовые… – согласился Путята и тут же блеснул эрудицией: – Книги тут у них есть…

– Чё? – сдвинул брови Владимир.

– Книги, говорю… Красивые, с картинками. Бесхозные…

– Как бесхозные? – удивился Владимир и повернул ухо в сторону воеводы.

– Да мы тут в гости завалились, хозяин сперва волосы на себе рвал, шо мы его жинку испортили – домой не хочет возвращаться, сестер испохабили и на дочке сразу пятеро дружинников жениться захотели. Передрались даже меж собой. Вот он и орал, шо, мол, всё забрали, всё отняли. Мы к нему по хорошему, а он деру дал… И хде он – ума не приложу… А книжки остались.

– Тебе-то они зачем? – ухмыльнулся Владимир.

– Дык за книгу какую греки такие деньжищи… О-о-о, скоко платят! – покачал головой Путята и закатил глаза. – У-у-у… Да вот, – он вытащил из переметной сумы тяжёлый фолиант, – вот за этот кирпич по деньгам триста жеребцов и сверху с десяток рабов ремесленных…

– Да ты шо? – изумился Владимир и, вырвав из рук Путяты фолиант, внимательно его осмотрел. – Как-то как… Застежки… серебро вроде, – скривился князь, поскребя ногтем большого пальца по металлу. – Вот камушки цветные… дороговаты, наверно…

Владимир развернул книгу и попытался перелистать её страницы:

– Глянь-ка, и вправду картинки… Люди-то, люди-то как живые… А цветы-то, погодь, они ж ещё и с травушкой-муравушкой… Ты смотри, че умеют делать. А че здесь писано? Ведь не глаголицей замухрыжено.

– Ясень пень, я тут толмача повесить хотел, або он и прочесть не в силах был и не в состоянии… – разоткровенничался Путята. – Так он сказал, шо всё тайными знаками на особых дорогих древних письменах писано, не по его, мол, жалованию эти знания бывают. Потребовал по каждому лунному месяцу жалование ему удваивать… Вот тогда он и постигнет всё… премудрое по гречанским законам.

– А… по медовухе скоко этот дурак жалование захотел? – сказал Владимир, продолжая разглядывать и взвешивать в руке фолиант.

– По бочке в три дня.

– Шо? И этот дурень с торбой меня провести захотел? Ты пойми, Путята, дай им волю и шо? Шо, я тебя спрашиваю? Я это уже слышал и не раз. Вначале он, супостат, потребует дары небесные за письмена одной книги, потом будут книги на других письменах и… За всё платить грамотеям? Путята, ты вот скоко языков знаешь? – положив руку на плечо воеводы, поинтересовался Владимир.

– Как «знаешь»? – не понял Путята и растерянно посмотрел на князя.

– Ну, читать, разуметь и говорить?

– Н-у-у, три… – протяжно ответил Путята и задумался на мгновение.

– Какие? – не глядя на него, спросил Владимир и, приблизив обеими руками фолиант к своему лицу, медленно обнюхал переплет.

– Э-э-э… Ну, наш, родной, ну, свейский, от гостей из варяг, ну и хреческий так… – на пальцах посчитал Путята и посмотрел на князя, ожидая от него одобрения.

– Как так? Три и всё? – уточнил Владимир и пристально посмотрел на верного соратника.

– Ну, можа сказать, шо ещо один, так и четыре… – пожал плечами Путята и попытался объяснить: – Ну, это, шо по матушке, по батюшке, куда и как далече послать… Матерным называется потому… Потому шо по матери посылаем…

– Понял, нет? И за каждую книжку, начиная с матерного языка, он будет с меня требовать деньги? И зачем нам такие дорогие грамотеи? Ково подешевше нет? – спросил Владимир, беря фолиант под мышку.

– Не зна-аю… – почесал нос воевода, напрягая память.

– Вот шо бы вы без меня, князя, князя Киевского делали? Значит так: толмачу… Погодь, а где другие? – запнулся князь и вопрошающе посмотрел на Путяту.

– Так, Вовка, я трёх повесил ещё в прошлом годе – по деньгам школы в Киеве на глаголице сократили, ну я и трёх толмачей с других языков и повесил, шобы дешевше ребятню там наукам учить было. Вот в этом походе одного толмача, шо был…

– Нет, Путята, так не годится. Сперва толмачей, потом летописцев… А кто славе нашей служить будет? Если провинился – то да. Верёвку на шею и фьють! – Владимир сделал движение рукой, показывая полёт чего-то. – Но грамотеев всегда надо иметь с запасом, шобы нос не задирали, а держали его по ветру. К нашему с тобой удовольствию, – назидательно втолковал князь своему своевольному воеводе.