– Выполняй! – громко вздохнул князь и пошел к выходу из уже не такого таинственного для него шатра.

Владимир, вернувшийся к месту суда без Прокопия, был очень немногословен:

– Ваше беспокойство мне, гости града Киева, очень даже понятно. Вот человек, – показал Владимир на Путяту, – он немедля займется розыском! Сейчас он, – Владимир успокаивающе подмигнул изумленному помощнику, – опросит всех вас. Вы расскажете ему приметы пропавших, – тут князь подождал немного, чтобы толмач успел докричать его последние слова и продолжил: – Даю слово, шо из-под земли сыщем! – при этих словах князь едва заметно ухмыльнулся в бороду. – Люди у нас не пропадают… зря. А если ишо есть у вас какие обиды и потери какие, вот вам человек – мой казначей. Звать Игоша. Как найти? Ну, это ваши старшие знают по податям, кои вы разумно платите. Счас из-за горя вашего и утраты снижаю размер оных на четверть… на цельный год! Так, кому ещё правеж мой нужен?

Из оставшейся небольшой кучки киевлян к восседающему на кобыле князю подошел старик с огромной седой бородой, но очень опрятно и чисто одетый. Он держался за дубовый резной посох, что добавляло ему уверенности и значимости не только в собственных глазах, но и у соплеменников.

– Знатная у тебя борода… – хмыкнул Владимир. – Ну, говори…

– Княже, да благословит тебя Перун на…

– Старче, у меня время дорогого стоит! – раздражённо оборвал Владимир старика. – Давай, дело говори.

– Княже, вот эти… – с этими словами старик махнул рукой в сторону молчаливых людей, и несколько из них вывели трёх связанных подростков. – От рук отбились. Никакого сладу с ними нет.

– Да чем же тебе мальцы эти не угодили? – удивился Владимир, рассматривая подростков.

– Долго перечислять. Вот сего дня с утречка переломали петуху ноги, шобы посмотреть, как он поскачет. Потом бабке слепой дорогу показать решили, так она чуть не утопла в пруду, а они реготали. Люди добрые спасли. Потом девчушку голой жопой на муравейник посадили. Потом, шобы грамоте не учиться, наставника обманом великим заперли в погребах за городом. Хорошо, хозяйки пришли за капустой и солёными грибочками. Так бы сгинул. Долго рассказывать… Иэх! – ударил посохом о землю старик. – Сделай, шо-нибудь, княже, всей слободе от них житья нет.

– А родители ихде? – приняв мудрый вид, поинтересовался Владимир.

– Один в бегах за долги, два других – углежогами в лесах промышляют. Матери с утра до ночи по домам ходют, языками, аки помелом, машут. Где дома у них – забыли, поди… – неторопливо, но доходчиво разъяснил старик и поклонился в пояс князю.

– А шо, по одному отроку у баб этих? – оглядывая малолетних преступников, спросил князь.

– Не, почему ж, княже, только мы сами их сосчитать не можем. Они по чужим дворам шастают, – огорчение старика передалось его спутникам. Они все тихо заохали, и были уже готовы хором запричитать, но старик как опытный пастух стукнул посохом о землю и, когда все затихли, продолжил: – Иногда с родительницами встречаются, и кто чей уже сами путаются меж собой…

– Ну и слободка у вас. А ну подведи этого! – приказал князь одному из двух дружинников, державших за поводья его лошадку. Тот равнодушно принял от горожан рыжего крепкого подростка с разбитым носом и подвел его к стремени князя.

– А пороть не пробовали? – поинтересовался князь.

– А што, по им не видно? – удивился старик.

– Так и шо?

– Отлежатся дня два-три и за старое… Они даже вон, в ворованных одеждах пред тобой! У людей воруют, отымают шо под руку попадёт… – повел посохом в сторону мальчишек старик.

– Каков злодей… – произнёс Владимир и, перегнувшись через луку, ухватил подростка за ухо и, слегка выкрутив его, приподнял злодея. Подросток взвыл от боли и ужаса. Князь отпустил мгновенно покрасневшее и опухшее ухо преступника, а затем, вытащив из стремени ногу, пинком опрокинул его навзничь.

– Так, моё решение. Родительниц найти, с полсотни плетей, связать и в острог на неделю. Опосля отправить на работы по строительству земляного вала. Этих же злодеев… неисправимых – в кандалы и к казначею, шоб добавил их в счёт торговли с Царьградом, – громко огласил свой приговор Владимир.

– Спасибо, княже! – в три погибели склонился перед Владимиром старик, не скрывая своей радости. Так же одобрительно загудели остальные.

– Ну, а теперь все к казначею на запись… – махнул рукой Владимир, завершая свой княжеский суд.

Дела государственные с делами домашними князь не путал, это всё он просто одинаково принимал близко к сердцу, не разделяя их меж собой. Сгорело ли поселение какое – людишки за недогляд свой и беспокойство князя доплачивали ему последним, что осталось после пожарищ. Подгорела ли каша – избитые кашевары взыскивали с гончаров и с поставщиков крупы мзду и несли тоже ему. Пропала чья скотина на выпасе близ леса – пастуха выпоротого община выкупала у князя. Ветер солому с крыш унес – князь не с ветра, а с жильцов взыскал толику немалую (солома-то по княжеским владениям намусорила!). И всегда и везде в таких важных делах теперь князь частенько прислушивался к Теодору.

Впрочем, недолго попугай ходил в советниках у князя. Должность эта издавна была «или-или». Или ты правителя заваливаешь под грудой обстоятельств и становишься полноправным соучастником траурных мероприятий по случаю удаления правителя в анналы истории, или пополняешь список несчастных мучеников прозорливости своих подельников. Подставил его Игил со своим семейством, подставил… Рядом с медвежьим загоном под гостевым теремом (ну, чтобы гости не скучали и не страдали ночным любопытством, как темнело, так медведей во двор выпускали) находились птичники. В одном из них узрел Теодор сводный хор индюшек, молодых, задорных. И не ведал он, кто ж его по всей этой путанице ходов и переходов дотолкал туда. А зря. То ведь Игил со своими домочадцами по делу развлекался с ним.

Вспомнил Теодор сад на берегу Босфора, где он оставил всех своих суженых и просто пернатых подружек, и так это взгрустнулось ему, что он и сам толком не заметил, как по очереди осчастливил всех изумленных таким вниманием заморского принца индюков и индюшек. После того дня как только ему удавалось найти предлог свалить с государевой службы, так он несся в это царство запретных наслаждений. И всё бы ничего, но по пути стал он захаживать и в гусиный вертеп. И если с индюками он быстро разобрался, начистив им клювы и не только, то вот с ревнивыми воинственными гусаками стало перепадать и ему. Но он нашелся и здесь: сообщил князю о чудодейственных свойствах гусиного мяса – вычитал ему даже из древнего пергаментного свитка трактат «О пользе гусятины на пиру и на войне». Автором Теодор назначил Аристотеля. Владимир лично с Аристотелем знаком не был, но гусятину он ценил и прежде. А потому, не сомневаясь в прочитанном, доверил Теодору контроль над меню с правом выбора гусаков на казнь.

С каким потом удовольствием Теодор наблюдал, как трещат своими поджаренными, румяными, хрустящими корочками в крепких зубах гостей Владимира его соперники. Особо злорадничал он, когда по его рецепту повара в ещё живых, но уже ощипанных его соперников впихивали яблоки. (Опять-таки по рецепту, строго по рецепту!) Яблоки он выбирал сам. Но взбунтовалась челядь. Всё как обычно: собрались одним прекрасным днём, встали на колени, лбами утрамбовали землю и хай подняли, что, мол, это такое? С голоду, мол, пухнем! Оно и правда: как вот только на репе да моркови жить и работать? Совсем отощали. Раньше хоть яйца в еду добавляли, а счас? Это что такое? (Яйца, как вы помните, высокородные славяне брезговали вкушать). Посмотрел князь на то, что ему челядь на коленях вместо обычных яиц показала, повернулся к Теодору, да как даст тому пинка! Так романтика птичьего разврата и закончилась. Теодору было велено ни на шаг от Владимира не отходить. Даже по нужде отпрашиваться обязали. Но срочно пришлось у населения Киева индюков и гусаков изымать, чтобы бунт челяди прекратить и их с колен поднять. Порадовать их свежими настоящими яйцами, а не этими разноцветными булыжниками.