Гретхен Лизхен А мы? Как мать велит, бывало, прясть, – Сидишь да ночью вниз сойти не смеешь; Она же мигом к миленькому – шасть! Там, на скамье, иль в переулке темном, Не скучно было в уголке укромном! Теперь вот пусть свою убавит спесь Да перед нами в церкви грех свой весь В рубашке покаянной пусть расскажет! Гретхен Ее он замуж взять, наверно, не откажет. Лизхен Держи карман! Нет, парень не дурак: Получше может заключить он брак. Да он уж и удрал. Гретхен Лизхен Да хоть женись – не очень будет лестно. Ей наши парни разорвут венок, А мы насыпем сечки на порог! (Уходит.) Гретхен (идя домой) И я, бывало, храбро осуждала, Как девушка, бедняжка, в грех впадала! Проступки я бранила строже всех; Чтоб их клеймить, не находила слова: Каким мне черным ни казался грех, Я все его чернить была готова! Сама, бывало, так горда, важна: А вот теперь и я грешна! Но Боже, что меня смутило, Так было сладостно, так мило! У городской стены В нише стены статуя Mater dolorosa[13], перед нею кружки с цветами. Гретхен ставит свежие цветы. Гретхен Скорбя, страдая, О Мать Святая, Склонись, склонись к беде моей! С мечом в груди ты На лик убитый Христа глядишь, полна скорбей. Отца зовешь ты И вздохи шлешь ты Из глубины души своей. Увы, кто знает, Как изнывает Вся грудь моя, тоски полна? Как душа моя томится, Как дрожит, куда стремится, – Знаешь ты лишь, ты одна! С людьми ли я, – невольно Мне больно, больно, больно, Везде тоскую я!.. Одна ли горе прячу, – Я плачу, плачу, плачу, И рвется грудь моя. Цветы омыла эти Слезами я, скорбя, Когда я на рассвете Рвала их для тебя. Когда мне заблестели Лучи зари в окно – Сидела я в постели, Рыдая уж давно. Меня позором не убей! Молю тебя я, О Мать Святая, Склонись, склонись к беде моей! Ночь. Улица перед домом Гретхен Валентин, солдат, брат Гретхен. Валентин Сидишь, бывало, за столом С друзьями; шум идет кругом; О девках только и речей, – И каждый хвалится своей Да пьет, красой ее кичась; А я, спокойно подбочась, При этой шумной похвальбе Сижу да слушаю себе; И вдруг, смеясь, крутя свой ус И полный вверх стакан подняв, Скажу: «У всякого свой вкус, Не угодишь на каждый нрав; Но мне назвать прошу я вас Одну хоть девушку у нас, Чтоб Гретхен стоила моей, В подметки чтоб годилась ей!» Тут шум пойдет, и звон, и гром: «Он прав, он прав! – толпа кричит. – Нет краше девушки кругом!» Любой хвастун тут замолчит. Теперь – рви волосы да злись, Лезь на стену, – хоть разорвись От гнева: стали все кругом Кивать, подмигивать глазком. Язвить любой бездельник рад: А я, как будто виноват, Сижу, молчу. Чуть кто сболтнет, Меня бросает в жар и пот. Хоть разнесешь их всех, а все ж Не скажешь им, что это ложь! Кто там? Какой там черт ползет? Не двое ль их? Пришли за нею! Постой же: пусть я околею, Когда он с места жив уйдет! Входят Фауст и Мефистофель. Фауст Вон в ризнице церковной под окном Блестит огонь лампады: то затихнет, Слабей, слабей, то снова ярко вспыхнет, То вновь замрет – и мрак густой кругом. В душе ж моей давно огонь не блещет. Мефистофель Что до меня, то грудь моя трепещет, Как у кота, когда влезает он На крышу, юной кошкою прельщен. И мысли все хорошие такие: То похоть, то проказы воровские. Все существо мое с восторгом ждет Чудеснейшей Вальпургиевой ночи. Вот послезавтра к нам она придет; В ту ночь недаром сна не знают очи. Фауст А этот клад, что видится вдали: Поднимется ль он вверх из-под земли? Мефистофель Порадуйся, недолго ждать: оттуда Ты котелок достанешь без труда. Недавно я заглядывал туда: Там талеров [14] порядочная груда. Фауст Браслетов нет ли иль перстней Моей красотке на веселье? вернутьсяТалер – старинная серебряная монета. |
