Подвел меня мой любимый компас!

©Глеб Юсупов

— Давай, Глебыч, научи там пиндосов, как правильно нужно плавать, — старается хохмить Кир, но при этом рожа у него сосем не веселая.

Мы в аэропорту. Уже объявили посадку и я прощаюсь со своими бро. На целый год!

— Ладно, держитесь тут. Не проигрывайте! А то Роднин меня проклянет, — тоже пытаюсь шутить, да что-то только ни фига не получается.

Мужики с хмурыми лицами жмут мне руку, желая всякой фигни. Прекрасно понимаю, что не от вселенской радости, но надо двигаться дальше.

— Я там тебе в рюкзак антисептик положил. Пользуйся, если чё, — Царевич в своем репертуаре, но после его слов мы даже ржем чуток.

— Спасибо, Мак. Самое ценное отдал, — подкалываю, конечно, но он только головой кивает.

— За тачками моими присмотри, — толкаю Левину.

Он лишь закатывает глаза. Мол, мог бы и не говорить, но вслух произносит:

— Само собой. Все в лучшем виде будет.

— Кир, к тебе у меня личная просьба будет, — смотрю на парней, и те, понимая без слов, отходят в сторону.

Достаю из рюкзака упаковку лекарств, которые мне сегодня передала мать. Она, конечно, сопротивлялась, хотела даже на попятную пойти, но я не дал.

— Надо эти лекарства Ясинье передать по-тихому.

— Да твою мать, Князь! На фиг ты…

— Так надо, Кир! — перебиваю поток его возмущения. — Она с ними нормально жить сможет.

— Понял, — выдыхает шумно.

— Отправлять буду регулярно, но не говори, что от меня, — произношу ровно, без лишних эмоций. — И пригляди там за ней.

— Да понял я. Понял!

Кирюха явно недоволен, но мне не отказывает. Чтобы не произошло между мной и Ясной, это только наше дело. Чтобы она не натворила, чувствую за нее ответственность. Простить ее не смогу, но мстить точно не собираюсь. Дурочка она еще молодая. Сломалась от всего того, что случилось в последнее время. Не выстояла. Подвел меня мой любимый компас!

— Все, чуваки, увидимся через год! — воплю на весь аэропорт.

Парни тут же подхватывают и начинают скандировать во все глотки, пока их охрана не прогоняет:

— Князь! Князь! Князь!

Поворачиваюсь и иду на посадку. Нахожу свое место около иллюминатора и, усевшись в кресло, смотрю на здание аэропорта. Стюардессы убирают трап и закрывают все выходы. Самолет начинает выруливать на взлетную полосу, лениво лавируя между белой разметкой. В последний раз поднимаю глаза и… Вижу ее! Одинокая, худенькая белокурая девушка-мечта с тоской смотрит, как железная птица взмывает вверх и уносит меня прочь из ее жизни…

Бруно жестоко окунает меня в реальность,

как в бачок с дерьмом.

©Ясинья Сверчкова

— Ясинья, зайди в мой кабинет, — раздается голос Бруно, когда я незаметно пытаюсь пройти мимо дверей.

Сегодня Глеб улетает. Знаю, что нам нельзя видеться, но ни проводить его не могу. Пускай тихонько. Пускай он не узнает. Но я должна его увидеть. Во мне практически не осталось жизни. Бледная, серая, несчастная тень. Хожу, как приведение по дому, не желая ни с кем разговаривать. Вчера, к счастью, улетел Тиль, тем самым освободив меня от необходимости общения с ним. После той ужасной лжи, что я сказала Глебу, видеть своего друга детства больше не хотелось.

Мама в обед уехала за какими-то диетическими продуктами для меня, в надежде накормить, а мы с Бруно остались в доме вдвоем. Отчим все еще работает из дома. Его больничный продлили из-за не заживших швов.

С ним мне разговаривать вообще не хочется. Но и вступать в открытый конфликт я не могу, пока не улетит Глеб. Не желаю давать ему ни единого повода передумать и снова отнести заявление в полицию.

Поэтому, когда он окликает меня, терпеливо выдыхаю и прохожу в его кабинет.

— Присаживайся, — он указывает мне рукой на кресло перед столом, за которым он сидит, и я осторожно опускаюсь на самый краешек. — Хотел с тобой поговорить о том инциденте, который произошел между нами.

— Ты о том, что ударил меня? — не сдерживаюсь и пускаю эту бесполезную шпильку в человека, которого теперь ненавижу.

Бруно поджимает губы и, отодвинув стул, поднимается на ноги. Он закладывает руки за спину и долго смотрит в окно. Но потом, словно решившись, выдыхает и начинает говорить:

— У нас с твоей мамой возникли некоторые трудности, касательно… интимной сферы.

— А я тут причем?

Зачем он это обсуждает со мной? Практически со своим ребенком! Но Бруно, кажется, не замечает моего вопроса и продолжает говорить:

— Мы много что пробовали. Ездили отдыхать на курорты. Лечились в пансионатах. Пытались как-то разнообразить наш интим.

У меня в ушах шуметь начинает. Приподнимаюсь в кресле, желая просто зажать уши руками и убежать, но Бруно меня тормозит:

— Сядь! Я не закончил, — плюхаюсь обратно в кресло, и он продолжает, — я долго думал над этим вопросом и пришел к определенным выводам.

Да я вся во внимании! Совсем с ума сошел, что ли? Может ему Глеб голову отбил и там затмение случилось? Он в обще видит, кто перед ним сидит⁈

— Маргарита меня больше не волнует как женщина. Да, она еще молода и красива, но я пресытился ей.

— Соболезную, — произношу скорее на автомате, но все еще не понимаю, к чему он клонит.

— Она больше не привлекает меня. Не возбуждает, — он громко, задумчиво вздыхает, а потом с кривой улыбкой говорит, — хотя, когда ей было двадцать, я постоянно ее хотел.

Бруно несколько мгновений смотрит на меня, не моргая, но потом снова открывает рот, и я задыхаюсь от гнусности его слов:

— Сначала я не думал об этом всерьез, но твои отношения с этим Юсуповым, — эти слова он выдыхает с неприязнью, — навели меня на мысль найти замену Маргарите в ее дочери!

— Что?

Очень надеюсь, что все мне это слышится. Только и тут Бруно жестоко окунает меня в реальность, как в бачок с дерьмом.

— Ты достаточно выросла, чтобы понимать, что я как мужчина хочу от тебя. Этот щенок наверняка тебя чему-то уже научил. Хочу попробовать с тобой. Возможно, ты сможешь разбудить во мне снова мужчину, и я тоже решусь на подвиги.

— Что? — вскакиваю на ноги, желая вцепиться в наглую рожу ногтями. — Бруно, ты в своем уме? Ты меня растил с шести лет? То, что ты мне сейчас предлагаешь, омерзительно.

— Может быть, — как ни в чем не бывало выдыхает он и продолжает, — но у меня не осталось выбора. Либо ты сегодня приходишь в гостиницу вот по этому адресу, — он протягивает мне листок бумаги, который я на автомате зажимаю в кулаке, — либо я прекращаю финансировать получение твоих лекарств. У Маргариты своих денег нет. Ты не сможешь больше покупать ингаляторы.

— Но тогда я просто умру! — сиплю, до конца не осознав, что на весы жизни он ставит мои душу и тело.

Штольц лишь разводит руками и подходит ближе. Он смотрит на меня несколько мгновений и ласково произносит:

— Зачем умирать такой красоте? Я нуждаюсь в твоем молодом теле, а ты в лекарствах. Дадим друг другу то, что нам так жизненно необходимо, — после этого он протягивает руку и игриво щелкает меня по носу.

За окном слышится звук подъезжающей машины и Бруно отходит от меня.

— Маргарите, конечно же, это знать ни к чему. Либо я лишу денег и ее. И она, как тринадцать лет назад, окажется на улице. Только уже не такой молодой и свежей. Но все такой же нищей голодранкой.

После этого он садится за компьютер и просто начинает работать, как ни в чем не бывало. Вылетаю из кабинета, хватаю рюкзак и выбегаю на улицу. Мама радостно машет, видимо из-за того, что я, наконец, вышла на улицу. Машу ей в ответ и бегу на остановку. Ноги сами несут меня в аэропорт. Там единственный человек, рядом с которым мне ничего не страшно.

Парней вижу сразу. Высокие, накаченные, стильные. Они выделяются из общей массы людей. На глаза не показываюсь. Лишь жадно впитываю то, как Глеб улыбается. Не мне. Что-то кричит. Тоже не мне. И прощается. Тоже не со мной. Он проходит в самолет, и через несколько минут тот начинает медленно разворачиваться, заходя на взлетную полосу. Уже не прячусь. Просто стою около большой стеклянной стены и смотрю на то, как за облаками исчезает мой воздух, моя сила, моя опора. И… моя жизнь.