— Этого мала? Мне жить негде, — и снова любимое личико искажается от попыток сдержать слезы.

— Ну, блин, ты, Сверчкова, даешь! Я думал, что-то плохое случилось. Чуть инфаркт не словил!

Она плакать перестает и на меня недоуменно смотрит, а потом, громко и судорожно всхлипнув, спрашивает:

— Не случилось?

На ноги подрываюсь и ее поднимаю. В объятиях сжимаю со всей дури и кружить начинаю, а потом радостно воплю:

— Так нет же! Жить есть где. Здесь! Со мной! Это даже лучше, чем я мог себе представить. Думал, тебя на время отпускать ко мне будут, а тебя насовсем отдали?

Яська улыбается и обнимает меня за шею. Но потом, видимо, что-то там придумав в своей светлой голове, решает обломать мне все веселье.

— Я не могу жить у тебя.

— Почему?

— Это неправильно.

— Почему? — нет, я правда не понимаю, что в этом неправильного.

— Потому что у меня нет денег, и я не смогу за себя платить.

Замираю, впадая в ступор, и даже руки чуть разжимаю. Смотрю на нее, как на второе пришествие и сразу не нахожусь, что сказать. А Яся, видимо, по-своему растолковав мое замешательство, продолжает:

— Ты сам студент и сидишь на шее родителей. А тут еще я со своими пробл…

— Так, стоп! Остановись, — наконец, прихожу в себя и пресекаю ее рассуждения. — Во-первых, ни на чьей шее я не сижу уже как с восемнадцати лет. Это моя квартира. Я купил ее на свои заработанные деньги и содержу себя сам. И тебя я буду содержать сам! Это ясно⁈

Она смотрит на меня во все глаза и тихонько кивает головой, только в ее взгляде столько вопросов, что решаю сам ответить на несколько.

— Ничем противозаконным я не занимаюсь, если ты об этом подумала. На восемнадцать лет отец Кира уговорил наших родителей подарить нам помещение под клуб. Он предложил его пока поддерживать своими силами, а потом, когда мы будем готовы им управлять, передать в постоянное пользование. Только я предложил другой вариант. Мы продали это помещение и вложили в акции одной маленькой, но хорошо развивающейся компании. Через год мы отбили деньги и вложили в другие проекты. К четвертому курсу каждый из нас имеет то, чем всегда хотел заниматься. У Царева сеть салонов красоты. Левин занимается тачками. Водянов вложил в клубный бизнес отца и получает с него дивиденды.

— А ты? — пораженно шепчет Яся.

— А я продолжаю зарабатывать тем, что вкладываю в предприятия. Покупаю их и перепродаю с большей прибыльностью.

— Так вот откуда ты так хорошо знаешь экономику?

Покорно киваю головой, наконец признаваясь в том, что скрывал от нее столько времени. Тупым я никогда не был. Математику и все точные науки схватываю на лету. А гуманитарные изучаю для души и общего развития. Просто я никогда это не афиширую, прикрываясь личиной эдакого спортсмена с мышцами и минимум интеллекта. Бессовестно пользуюсь этим преимуществом, когда заключаю разного рода сделки. Нельзя недооценивать противника! Но Ясе я врать не хочу, поэтому честно говорю:

— Ну, я, в принципе, и IT-программирование знаю неплохо, да и в философии шарю.

— Так зачем же тогда тебе я?

Хороший вопрос! Смотрю в ее доверчиво распахнутые, но недоуменные глаза, а у самого сердце на полных оборотах махает, пытаясь проломит грудину. Никогда такого никому не говорил, да в принципе, и не собирался, но тут… Тут понимаю, что если не скажу ей правду, себя уважать перестану. За трусость в первую очередь и за слабость — во вторую. Поэтому, как на соревнованиях, абстрагируюсь от всех посторонних звуков. Сосредотачиваюсь только на ней. В голове идет отчет и… сирена!

— Затем, что я люблю тебя!

Моей бы маме да такого зятя.

©Ясинья Сверчкова

«Затем, что я люблю тебя». Гоняю это признание в голове на повторе бесчисленное количество раз. Глеб Юсупов признался мне в любви. Офигеть!

Правда ответить взаимностью я не успела. После этого признания мы так долго целовались, что губы онемели. Если бы не звонок от мамы, прервавший это безумие, я бы, наверное, сама Глеба изнасиловала. В голове такой шум стоял, что с трудом сообразила, как на телефон ответить:

— Мама?

— Яся, Боже мой, где ты? — плачет в трубку мама и у меня сжимается сердце.

— Я у Глеба, мам, — честно ей отвечаю, потому что врать, как и ругаться, так и не научилась.

— У какого еще Глеба? Яся! Скажи, куда мне приехать, и я заберу тебя! — кричит в трубку родительница.

— Я не поеду домой, мам.

— Почему? — она так удивлена, что даже плакать перестает. — Это из-за Бруно? Он что-то сказал тебе?

Ее голос срывается, и в нем тут же появляются стальные нотки. Мама родила меня, когда ей только исполнилось семнадцать лет. Отец, сын эмигрантов, доучивался на последнем курсе университете и, встретив ее, влюбился. В Дрезден он привез ее уже беременной мной. Его родители не очень были рады такой партии для сына. Еще бы. Мама — сирота, выросшая в детском доме. Еще зеленая совсем, а уже на сносях. Но папа Альберт Крикет, а по-русски Сверчков, был непреклонен. И его родители вроде даже смирились. Поселили молодых в маленькую квартирку и помогали, пока те не встали на ноги.

Папа погиб, когда мне было пять лет. Не помню, что случилось, да и мама не любит об этом рассказывать. Только его не стало. Так же, как и его родителей. Мама в двадцать два осталась с маленьким больным ребенком на руках без средств к существованию. Работала ночами посудомойкой. Мыла полы и делала любую работу, за которую платили хоть какие-то деньги.

Потом подвернулось место младшим помощником, а точнее девочкой на побегушках в одной компании. Там мама встретила Бруно. Маргарита Крикет, красивая молодая женщина, почти еще девчонка. Когда Бруно увидел ее, сразу влюбился. Он тогда только пережил расставание. Его жена узнала, что он не может иметь детей, и подала на развод. Тогда Бруно начал подкатывать к маме. Он так красиво ухаживал. Цветы, подарки, знаки внимания различные ей, а главное мне, что она сдалась. Свадьбу сыграли быстро, а потом Бруно показал свой характер. Нет, он не был ко мне жесток, но полюбить не смог. А мама, хоть и не простила ему этого в душе, на деле своей обиды не показывала. Потому что я сильно болела, и мои приступы постоянно повторялись. Ей просто нужна была помощь в чужой стране.

Она полностью под него перестроила свою жизнь. Стала более респектабельной, утонченной. Прекрасней жены Штольц и представить себе не мог. Но чем больше она старалась, тем больше он от нее требовал.

Если бы не моя болезнь, она давно бы уже ушла от этого человека. Все эти годы она терпела его придирки к себе. Но если он позволял какие-то высказывания на мой счет, Маргарита Крикет становилась грозной, непреклонной львицей, готовой горло перегрызть любому за свое дитя. Чтобы не нагнетать ситуацию, я никогда не провоцировала Бруно, а он взамен полностью игнорировал меня. До сегодняшнего дня!

— Мам! — выдыхаю в трубку, собираясь, как всегда урегулировать и этот конфликт. — Дело не в Бруно. Просто… Я влюбилась, мам. Глеб… Он хороший и… Пожалуйста, позволь мне остаться.

— Яся, милая моя! Ну куда же ты так спешишь? — стонет в трубку мама, но по ее голосу сразу понимаю, что она признает такую постановку вопроса. А потом, тяжело выдохнув, произносит, — ты вся в меня. Такая же наивная дурочка.

— Мам, Глеб не такой…

— Да, да, мой маленький Сверчок. Конечно, не такой. Лучший! — уже даже пытается шутить.- Но если он обидит тебя, я этого Глеба живьем закопаю. Ты меня знаешь!

— Знаю, мам, — улыбаюсь в трубку, — а еще люблю. Ты береги себя. Скоро увидимся.

— Увидимся, моя родная, — тихий выдох и гудки.

Сказать, что мне легко дается этот разговор, увы, я не могу. Но на душе становится чуточку лучше. Из-за всех этих переживаний к ночи ужасно начинает болеть голова. Утыкаюсь носом в шею Глеба, крепко обнимаю и тут же проваливаюсь в тревожный сон. Впереди новый день, и еще нужно решить вопрос с моими вещами. Мне даже переодеться не во что.