Воцарилось неловкое молчание. Юрий Алексеевич подошел к жене и обнял ее за плечи, а потом повернулся к собравшимся.

— Мы в Еленовку, — бросил он, и они с женой тут же испарились.

— Маньяк за ней пришел или за девчонками? — задал Ворон вопрос, который мучил многих, но так и не был произнесен вслух.

— Нас не было, когда он напал. Да и как он мог узнать, что мы здесь? — высказалась Маша. — Софья Эдуардовна сказала, что камеры в доме отключены.

— Это так, — подтвердил Марк и крепче прижал к себе до сих пор дрожащую от холода и адреналина Машу.

— Демон, ты или отец не переходили дорогу Чернышову? — с сарказмом спросил Константинов.

— Ему нет, — ответил за Марка Иван. — Зато сегодня перешёл дорогу отморозку, а этот силён.

— Хочешь сказать, что это Морозов, а не Чернышов? — понял брови Константинов. — Ворон, я тебя уволю!

— Но ведь Чернышов шестёрка, — обвел всех взглядом Кирилл и, встав начал прохаживаться перед ними, нервно потирая костяшки пальцев. — Уровень его сущности — шесть! Он не мог победить ее! Никак не мог.

— Но он начал ее пить, значит, может победить любого! — горячо возразил Марк.

— Я пока ничего не понимаю, — признался Кирилл.

И тут ему позвонили. Он принял вызов, несколько минут слушал собеседника. Затем тяжело вздохнул и замахнулся смартфоном, будто решил разбить его об стену.

— Калинин? — потребовал ответа Константинов, хотя все уже поняли, что скажет Кирилл.

— Новый труп. Мужчина, семёрка, — ответил Кирилл.

— Та-а-ак, — поднялся Константинов. — Вы трое идите. Я остаюсь тут до возвращения Голицыных. На Демона-старшего никто нападать не будет. В этом я уверен.

Марк с Иваном было запротестовали, но Константинова было не переубедить. Пришлось подчиниться.

Близился вечер. Лиза спала у себя, а Маша сидела на кровати и крутила в пальцах одну из колб с отваром из кофуку. Со всеми этими событиями она совершенно забыла о нем и о том, что узнала от Крапивницкого.

С Марком поговорить не удалось. Константинов прилип к телефону, а вернувшиеся домой Голицыны ее пугали. Она узнала, что отца Марка называют Демоном-страшим и он оправдывал это прозвище.

На вид строгий, неразговорчивый, со взглядом матёрого хищника он смотрел так, будто готов был свернуть ей шею за любую оплошность. А Софья Эдуардовна, получив в Еленовке дозу успокоительного, так и не выходила из своей спальни.

Затем Константинов ушел, и Голицын вежливо, но властно отправил девушек отдыхать.

Это происшествие напугало Машу. Очень сильно напугало. Она весь вечер размышляла над этим, и оказалось, что от испуга не помнила некоторых моментов. Например, когда успела разбить две дорогущие вазы. Об этом ей напомнила Софья Эдуардовна, правда, с улыбкой, сказав, что вазы и люстры всего лишь вещи. А вот жизнь акудзина, человека и любого другого существа — есть главная ценность в этом мире.

И теперь Маша, оставшись наедине с собой, решила, что как только Марк объявится, она обязательно поведает ему и о поездке в музей, и о том, что запах, пропитавший его кухню, издавал вовсе не неудачный кулинарный эксперимент.

Маша все крутила и крутила колбу в пальцах. В какой-то момент возбуждение и интерес одолели здравый смысл, и она, отвинтив крышку, залпом выпила отвар.

Горечь тут разлилась во рту, обожгла глотку. Она закашлялась и едва сдержала рвотные позывы. Бросилась к графину с водой и начала жадно пить прямо из него.

— Все в порядке? — раздался за дверью голос Голицына.

— Да, все хорошо! — прохрипела Маша. — Похоже простыла.

— Может, стоит показаться врачу? Могу перенести в Еленовку.

— Нет, не стоит. Правда, все в порядке, — Маша постаралась придать голосу беззаботность.

Но дверь внезапно отворилась, и Голицын замер на пороге, пристально разглядывая Машу.

— Мы — акудзины, девочка, — строго сказал он. — Мы чувствуем эмоции людей. А сильные акудзины чувствуют их даже слишком тонко. Не стоит юлить, ибо твой спектр эмоций такой яркий, что меня начинает тошнить. Ещё раз спрашиваю: все в порядке?

— Все в порядке, — дерзко ответила Маша.

Мало ей Марка, который читает ее как открытую книгу, так ещё теперь и его отец смотрит на нее, как на загнанную в угол зверушку.

— Попрошу Лилию принести тебе чая с малиной, — бросил он и закрыл дверь.

Маша выдохнула. Снова забралась на кровать с ногами. Дышать стало легче, но горечь во рту до сих пор чувствовалась. Она сделала несколько глубоких вдохов и закрыла глаза. Обругала себя за дурость и необдуманный поступок, но мысли быстро перескочили на выпитое варево.

Она не знала не только подействует ли оно, но и не понимала, действует ли оно вообще. Одинаково на него реагируют люди и акудзины? Если оно действует на людей, что она должна почувствовать, когда наступит эффект, и как долго он будет длиться? И ещё с десяток очень важных вопросов, о которых стоило подумать прежде, чем пить этот адский кисель.

Ее затрясло от осознания собственной глупости. А вдруг она умрет от выпитого отвара? Он же предназначен только для наружного применения.

В дверь постучали, и она тут же приоткрылась. На пороге стояла домработница с подносом, на котором стояла легко парящая кружка и вазочка с вареньем.

Женщина улыбнулась Маше и подошла. Поставила поднос на тумбочку и начала щебетать о том, что бедные девочки сегодня устали, столько было страшных событий. Маньяк вообще обнаглел — это же надо заявиться к самим Голицыным, словно он бессмертный. И ещё много чего, что Маша пропустила мимо ушей, потому что смотрела на маленький светящийся серебром шарик, который видела внутри женщины прямо под сердцем.

Маша видела сущность. И это было настолько необычно, что ее окатила волна страха. Она как заворожённая смотрела на то, что давало акудзинам силы, и не понимала, что дальше. Сглотнула ком в горле и мысленно потянулась к сущности.

Та словно услышала ее и отозвалась. Тонкий серебристый ручеек потянулся к Маше, но тут в голову ворвался взволнованный голос женщины:

— Маша! Мария! Вы меня слышите⁈

— А? — Маша подняла глаза на домработницу, которая испуганно глядела на нее.

— Мария, выпейте чай и ложитесь спать. Мне кажется, вы переволновались. Надо отдохнуть, — с заботой в голосе проговорила та.

— Да. Вы правы. Надо передохнуть.

Маша приняла кружку из рук женщины, зажмурилась, но, когда открыла глаза, странное видение не исчезло. Лилия уносила маленький светящийся шарик с собой.

Уснуть в эту ночь Маше так и не удалось. Она звонила и Марку, и Ворону, но у обоих телефоны были недоступны. К Голицыну-старшему идти было страшно. Вдруг посчитает Машу угрозой и прикончит? А если Марк посчитает ее угрозой и прикончит? Об этом думать не хотелось. Нет, такого не могло быть.

Лизу будить тоже не стала. Если хозяин дома не спал, то мог почувствовать их эмоции. Сама старалась сохранять спокойствие. Получалось плохо, но она могла это списать на адреналин и перевозбуждение, а вот если Лиза начнет проявлять что-то, то это будет слишком ярко и не останется незамеченным. Это уже не спишешь на адреналин.

Поэтому лежала прямо в одежде на покрывале и изучала инкрустированные камнями рукояти сабель, изогнутые плавные линии стали, арабскую вязь на клинках. Оружие выглядело словно игрушечным, подарочным, хотя Маша и подозревала, что в этом доме пустышек нет. Здесь все дорогое, раритетное, статусное, возможно даже древнее. Вещи, которым место в музее, но не в жилище, где ими может любоваться лишь ограниченный круг людей… точнее существ.

Через неплотно закрытые шторы в комнату начал проникать серебристый свет. Незаметно подобралось холодное осеннее утро, а она так и не сомкнула глаз.

Маша ещё раз набрала Марка, и снова абонент оказался недоступен. Она в сердцах бросила телефон на его подушку, но тут сбоку мелькнула чья-то тень. Маша подняла голову и онемела. Убийца стоял буквально в паре метров от кровати.