— Сколько с меня?

— Десять медяков… в сутки, — пролепетала несчастная.

Совсем, видать, нищета за горло их семью схватила. Мне стало невыносимо жаль женщину. Все в ее доме просто кричало о нищете. Одеты все члены семьи были плохо: одежда покрыта бесчисленными заплатами, обувь изношена.

Я вытащил серебряный и протянул ей.

— Не надо… — отшатнулась она, будто испугавшись.

— Держи, — твердо заявил я и насильно сунул монету ей в руку.

***

Сутки продлись на двое, потом на трое, и так далее. В итоге я жил у Виам (так звали женщину) уже неделю. Старика звали Укаб, девчонку-подростка — Вали, малышку — Нур.

Виам была красивой, но неухоженной женщиной. Волосы ее были густыми и длинными, но часто грязными. Лицо осунулось, под глазами пролегали непроходимые круги.

Семья действительно нищенствовала. Впрочем, когда я дал серебряный Виам, она отправилась куда-то, а через час вернулась с корзиной, нагруженной едой. У Вали и Нур заблестели глаза.

Я понял, что они живут впроголодь. Возможно, давно не ели. Мы не заслуживаем такого мира.

Один серебряный в этом мире равнялся пятидесяти медякам. Один золотой — двадцати серебряным. На каждой монете было изображение дерева с пышной кроной.

На следующий день после заселения я протянул Виам еще двадцать медяков, в итоге по столько и платил за сутки.

Я просыпался на рассвете, дольше поспать не удалось бы в любом случае, потому что на кухне начиналась возня: Виам готовила завтрак, если было из чего, дети шумели. Старик в основном лежал на своей кровати. Он был не в себе, к тому же, как будто болен. Всех моих вопросов Виам старалась избегать, поэтому я не досаждал ей ими. Я думаю, имя болезни старика — это горе. Вали ухаживала за ним и за малышкой, пока мать занималась домом и уходила на какие-то подработки.

А я слонялся по городу, тренировался, если удавалось уединиться, и все время ждал Руну. Только вот она все не появлялась, Мист, кстати, тоже.

Спустя неделю Виам стала куда-то уходить поздними вечерами — не ежедневно, но часто. Возвращалась она ночью. Мне это не нравилось. Не то, чтобы я тут почувствовал себя командиром, просто как-то беспокоился за женщину. Как за сестру, что ли. Она вызывала желание позаботиться о ней. Хрупкое, несчастное, раздавленное жизнью существо.

В очередной вечер, когда она ушла, я решил проследить за ней. Крался, укрытый темнотой, и чувствовал себя преступником. Шли долго, минут сорок точно. Пересекли пару улиц, и оказались в той, которая была чуточку получше, чем наша, но все-таки тоже бедная. Это было видно по домам и грязи вокруг.

Виам зашла в трехэтажный дом. Я, выждав несколько минут, хотел зайти следом, но только открыл дверь и наткнулся на мужика, перегородившего путь.

— Куда идем?

— Так, это… — Я неопределённо махнул рукой, указывая внутрь дома.

— Цену знаешь?

— Эм… нет.

— Пять медяков за вход.

Я вытащил одну монетку и протянул мужику. Меня пропустили. Я был в чем-то вроде… холла. Обшарпанно, неуютно, грязно. Меня проводили дальше в большую залу, и я застыл на месте, раскрыв рот от изумления. Я был в борделе. Тут и там за столами сидели мужики, попивали спиртное и лапали голых девиц, бесстыдно крутящих перед их глазами всеми своими прелестями. Я обшарил взглядом все помещение, но не увидел Виам.

Справа от меня была лестница на этажи повыше. Я быстро взбежал наверх. На втором этаже влево уходил длинный коридор. Виам была на его середине, она остановилась возле одной из дверей.

— Виам! — крикнул я.

Она испуганно обернулась. В глазах застыл ужас.

— Не делай этого!

— Уходи, Дан!

— Не надо, Виам!

Тут дверь перед женщиной распахнулась, и к нам выглянул обнаженный по пояс мускулистый высокий мужик со шрамами на лице. Правая его рука была перебинтована в области локтя.

— Чего застыл, недоумок? Проблемы какие-то? — Взгляд его не выражал ничего хорошего.

— У тебя проблемы, — кивнул я, не понимая, зачем сам же подписываю себе смертный приговор.

Но мы ведь сначала делаем, а потом думаем, да, Дан? Так что отступать, как всегда, поздно.

Шрамированный направился ко мне. Я — к нему навстречу.

— Оставь эту женщину, — сказал я на ходу.

— Это ты оставь нас, кусок говна.

— Послушай, давай…

Договорить я не успел. Шрамированный двинул мне кулаком в морду, и я отлетел к стене. Встал и ударил его в ответ, но промазал. И снова получил по морде. В глазах у меня поплыло, а голова страшно заныла.

— Идиот, я в стольких сражениях участвовал, а вот твои нежные ручонки, похоже, только баб ласкать умеют, — глумливо сказал он и поднял руку для последнего удара, который, скорее всего оглушит меня.

И тут я увидел. Буквально за пару мгновений. Его рука. В ней было разрушение. Я увидел в области локтя, под слоями бинтов, под коркой крови нечто нехорошее — черное, сгущающееся, гноящееся и постепенно распространяющееся по всей руке. Я увидел это смутно и сам не понял, как это получилось. Но зато понял, что это.

— Ты умрешь, — сказал я и закашлялся, выплюнув… сломанный зуб.

— Ты это говоришь мне? — Мужик от удивления даже опустил руку, а затем расхохотался. — Смотри, сам умрешь, если не свалишь отсюда, щенок.

— Нет, твоя рука… в ней нагноение.

Шрамированный с еще большим удивлением посмотрел на меня. А затем снова рассмеялся.

— Шутки вздумал шутить. Я поцарапал ее об нож одного недоумка, когда объяснял ему, почему со мной связываться плохо. На мне все заживает, как на собаке.

— Но это не заживет. Я знаю, поверь мне.

— Знаешь что, идиот… — Он схватил меня за рубаху и, стукнув об стену, шмякнул на пол. — Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову…

— Ты умрешь от заражения крови… — прохрипел я, ощупывая ноющую голову. — Но я могу помочь тебе.

***

Виам не разговаривала со мной. Ну почти. Только бытовые какие-то моменты обсуждала, а так играла в молчанку. Она даже почти не глядела на меня, а если случайно встречалась со мной глазами, тут же отводила взгляд. По ночам она больше не пропадала. По крайней мере, пока.

— Послушай, — решил я однажды покончить с этим спектаклем, уже порядком надоевшим мне, — я просто хотел помочь тебе. Не надо вести себя так, будто я враг тебе.

— Ты не знаешь, почему я это сделала, — прошептала она и даже на пару секунд задержала на моем лице взгляд. — Мы умирали от голода, когда… когда мой муж покинул нас. Мы даже похоронить его не смогли, потому что на это нужны деньги. Мне пришлось выбросить его труп в море. — Она заплакала, закрыв ладонями лицо. — Вали приходится попрошайничать на улице. До того, как ты снял место у нас, мы загибались от голода.

— Ну, ну… успокойся, Виам… — Я неуклюже погладил ее по голове. — Все образуется. Я помогу вам, слышишь? Виам, я помогу! Ты только перестань ходить… в то место.

— Не пойду… — прорыдала она. — Думаешь, мне нравилось этим заниматься? Думаешь, нравилось предавать память моего мужа? Я только… ради детей… чтобы от голода не померли.

— Иди ко мне. — Я притянул ее изможденное тельце и прижал к себе. — Все образуется, вот увидишь…

***

Вечером того же дня к нам заявился шрамированный. Виам с девочками ушли в лавку за продуктами, дома были только я да старик, который спал.

— Как ты нашел дом? — спросил я, хватаясь за рукоять меча, который висел на стене.

— Да брось ты это дело, — махнул он рукой и вальяжно устроился на стуле. — Я по делу. А дом найти не проблема, ведь здесь я и увидел впервые Виам. Понравилась она мне.

— И ты воспользовался ее беспомощностью и безвыходностью ее ситуации, — процедил я сквозь зубы, жалея, что не достаточно силен, чтобы приложить его шрамированную морду об стену.

— В моей жизни всегда были только кровь и выпотрошенные кишки, — сказал мужик без тени иронии или насмешки, — и потрахаться с хорошенькой бабой — единственная радость в моей жизни.