М. К. Цебрикова главным в своей жизни считала "женское дело". В центре ее литературных интересов - положение русской женщины в обществе, борьба за ее освобождение, за высшее женское образование. Деятельная участница создания Высших женских курсов, Цебрикова много писала об их бедственном положении. К решению женского вопроса Мария Константиновна подходила с революционно-демократических позиций. В силу этого ее воспоминания "Двадцатипятилетие женского вопроса. 1861-1886 гг.", напечатанные в "Русской старине" в марте 1888 г., были вырезаны цензурой в тот момент, когда книжку уже сброшюровали. Сохранилось всего лишь несколько экземпляров журнала с воспоминаниями Цебриковой. Один из них с помощью издателя и редактора "Русской старины" М. И. Семевского оказался в распоряжении В. Л. Мануйлова, который и опубликовал воспоминания М. К. Цебриковой в 1935 г.¹¹⁰

В архиве Е. С. Некрасовой сохранилось письмо М. К. Цебриковой (1883 г.), свидетельствующее об осмыслении его автором женских проблем в традициях Н. Г. Чернышевского. Речь в письме шла об известной издательнице и жене банкира А. И. Волковой. "Барыня эта,- писала Цебрикова,- искренно хочет двинуть женский вопрос и боится тоже разом пустить весь капитал в спекуляцию... и в то же время боится, чтобы не сочли, что она скупится. Волкова, дура, по-моему, воображает, что женский вопрос есть общее связующее женщин убеждение, и дело в том, чтобы женщина училась и имела заработок. Я ей толкую, что выучится, заработок найдет, а потом что - чему служить будет, что внесет в общество"¹¹¹. В понимании Марии Константиновны образование, труд, заработок, несущие женщине экономическую независимость, еще только половина свободы...

Наибольшую известность М. К. Цебрикокой принес мужественный гражданский поступок - публикация "Письма к Александру III", написанного в конце 1889 г.,- и последовавшие за ним преследования правительства. Подробности этого дела рассказаны самой Цебриковой в ее автобиографии и письмах: "Всю свою сознательную жизнь я удерживала молодежь от красноты и конечно теряла 50 пр[оцентов], если не более, популярности. Меня гнело, что я будто заодно с гасителями. Но и теперь скажу: Россия слишком дорого платится гибелью наиболее энергической части молодежи, и сколько в этой молодежи талантов. Наконец, я почувствовала, что не могу далее тащить клячей свой воз по болоту. Видя все, что творилось, я чувствовала бы себя опозоренной, если бы дольше молчала"¹¹². Она объяснила свой поступок: "Я - не революционерка. Но я хотела, наконец, сделать что-нибудь для моего народа... Я в долгу перед моим народом, и я плачу этот долг, говоря слово в его защиту, нанося моральный удар в лицо деспотизму"¹¹³

Письмо прозвучало в годы реакции. Это был открытый протест против деспотизма и произвола, предсказание неизбежности революции: "Там, где гибнут тысячами жертвы произвола, где народ безнаказанно грабится и засекается, там жгучее чувство жалости будет всегда поднимать мстителей... придет пора, когда гонение на право мыслить и веровать по совести будет казаться страшным сном: гонение ведет к тому, что пора эта придет в зареве пожаров и дымящейся крови"¹¹⁴.

Свое письмо Цебрикова напечатала, приехав в Женеву, но в России в целях конспирации распустила слух, будто направляется в Америку^* ("Америкой надула всех"¹¹⁵), так как ей, находившейся на подозрении у властей, не хотели давать заграничный паспорт. Напечатанное письмо она привезла на родину и попыталась его распространить. Письмо в многочисленных списках ходило по рукам, как некогда "Что делать?" Чернышевского. Среди заграничных адресатов Цебриковой оказался американец Дж. Кеннан, автор известной книги "Сибирь и ссылка"

Кара последовала незамедлительно: Цебрикову выслали на три года в Вологодскую губернию (заметим, ей тогда уже было 54 года). Ссылка сменилась изоляцией в Смоленской губернии, в имении приятельницы, известной издательницы О. И. Поповой, в доме которой в свое время годами находил приют гонимый Н. В. Шелгунов. Здесь Мария Константиновна продолжала писать воспоминания, вела обширную переписку. В числе ее корреспондентов были такие выдающиеся люди, как Сергей Степняк-Кравчинский, В. В. Стасов, В. Д. Бонч-Бруевич, Э. Л. Войнич, Н. В. Шелгунов. С последним ее связывала многолетняя дружба, хотя Шелгунова тяготили "ее постоянные попытки садиться в... душу и производить в ней шум, пыль и беспорядок".¹¹⁷ Несмотря на это, Цебрикова как верный товарищ не покидала его и в изгнании: писала письма, навещала в ссылке, в Петербурге бегала по начальству, чтобы испросить свидания, когда он находился в доме предварительного заключения. "С Шелгуновым видаюсь по понедельникам,- сообщала она Е. С. Некрасовой в 1884 г.- Там наш клуб теперь. Годами не встречавшихся встретишь. Вы к кому? а вы? Разве он или она сидит? - Сидит - вот что слышишь".¹¹⁸

^{Мария Константиновна Цебрикова умерла 82 лет в Крыму, где жила у родственников. Дожив до революции 1905 года, она имела удовольствие видеть напечатанным в России свое "Письмо к Александру III" (это сделал С. А. Венгеров в 1906 г.), а также убедиться, что и "рядовой работник", каковым она себя считала, может оставить заметный след в общественной жизни страны. Цебрикова была из числа тех женщин, которые не замкнулись в рамках чисто женских проблем, справедливо считая их общечеловеческими. Участие в женском движении приводило многих из них в революцию.}

На первом, дворянском этапе русского освободительного движения женщины еще не были его непосредственными участницами. Декабристки "благословили" революционеров, они стали предтечами женщин следующего поколения, выдвинувшего и в своих рядов революционных борцов. Одна из особенностей второго, разночинского этапа освободительного движения в России - активное участие в нем женщин.

Обратимся к био-библиографическому словарю "Деятели революционного движения в России", который уже не раз становился источником для анализа возрастного, социального и численного состава участников освободительной борьбы¹. В его первом томе (ч. 1. М., 1927), охватившем период от времени, предшествовавшего движению декабристов, до 50-х годов XIX в., значатся только две женщины - Корнелия и Ксаверия Рукевич, сестры М. И. Рукевича, руководителя "Общества военных друзей" (1825 г.), приговоренные за прикосновенность к этому обществу к содержанию в монастыре соответственно на 6 месяцев и на один год.

Во вторую часть первого тома (М., 1928), охватившую шестидесятые годы, включены заметки о 94 женщинах, но эти цифры сильно занижены: за годы, прошедшие с момента издания словаря, советские ученые выявили много новых имен революционеров, в том числе и женских. Однако и эти цифры свидетельствуют о том, что женщины наряду с мужчинами включились в революционный процесс. И хотя они исчислялись тогда десятками и составляли всего лишь 5% от числа всех шестидесятников, важен сам факт, первый шаг и тенденция к дальнейшему развитию.

Кто же они, революционерки 60-х годов? В их рядах существенно преобладали представительницы разночинской среды: дочери священников, жены и вдовы мелких чиновников, титулярных и надворных советников, коллежских асессоров, отставных поручиков, домашние учительницы, акушерки.

Отец сестер Сусловых - бывший крепостной, вольноотпущенный, Н. И. Корсини - дочь архитектора. Были, конечно, и дворянки: Л. П. Михаэлис, А. Н. Шабанова, сестры Засулич и др., но жили они, как правило, собственным трудом, главным образом переводами. Из богатой аристократической семьи происходила Ольга Степановна Левашова (урожденная Зиновьева) - она привлекалась к дознанию как участница переплетной и швейной мастерских ишутинцев, а когда в конце 60-х годов эмигрировала и стала членом Русской секции Первого Интернационала, отдала свои средства на издание "Народного дела" в Женеве².